Фальшивомонетчики

— Сохатый! — я был рядом с Джеймсом через секунду, показавшуюся сутками.

— Ах ты сука, — прошепелявил он и поднялся с колен. — Сука уродливая, полу… получишь у меня, — и под ребра, в живот, так его.

Удовольствие топило, как озерная вода, с тиной, с илом. Мы когда-то ссали в эту воду. Почти физическое удовлетворение… видеть, как Снейп, исписанный ненавистью, корчится на земле и брыкается. Тепло по телу, пальцы, завязанные узлом. Больно.

«Держи его!»

«Ну что ты стоишь?!»

«Сделайте что-нибудь!»

«Он же убьет его…»

Кто убьет? Снейп Сохатого? Да вы все ебанулись. Этот хиляк даже кошку пнуть не сможет, а уж Джеймса!

— Блэк, ну что ты стоишь, идиот? — Эванс шептала пересохшими губами, и болезненное желание смочить их своей слюной обожгло горло. — Останови их!

Ноги утопали в грязи, в грязи вязли и Сохатый с Нюнчиком. Они катались по земле, норовя окунуть друг друга в лужу, а мои ступни прилипли к траве, будто на лодыжки подвесили по гире. Хвост шмыгнул в толпу, Лунатик, закатав рукава мантии, пытался подойти ближе, но то ли не решался, то ли считал, что так будет нечестно — двое на одного. Он же у нас порядочный.

— Ты слышишь?! Он убьет его!

— Ты ведь так и хотела, Эванс. Один на один, ну, любуйся теперь, — я перехватил ее руку. — Не вмешивайся, в кои-то веки оставь нас в покое, — слова сочились по подбородку подобно горькой слюне.

— Это вы оставьте его в покое, — выпалила Эванс и сморщилась от боли, когда я сжал ее пальцы. — Тебя не тошнит еще от самого себя? Ты, говорят, из дома сбежал? А дальше что? Превратишься в бродягу и будешь жить в Лютном?

Для нее я бездомный идиот. Кому-то не насрать?

— Я уже Бродяга, Эванс. Ты не знаешь. Ты слышала про Лютный? Откуда? Или Мэри тебе рассказывает страшилки на ночь? Кстати, она не упоминала между делом, как сосала у меня?

Джеймс двинул Нюниусу в глаз. Так ему, да.

— Замолчи, — она отвернулась и даже прикрыла глаза. Сохатому нравились такие неженки.

Я сжал ее запястье, притянул к себе. Просто очень жарко, плохо соображаю.

— Что здесь происходит?! Финита! — Макгонагалл бежала к нам от замка, поправляя на ходу шляпу. — Мистер Снейп… Мистер Поттер! Прекратите сейчас же! Непозволительное безобразие! Немедленно к директору в кабинет, — Макгонагалл всегда так волнуется, я всякий раз переживаю за ее здоровье. — И по пятьдесят баллов штрафа с Гриффиндора и Слизерина.

А может, и не переживаю.

— Я тоже пойду!

Мы шли по темному холлу.

Будто несуществующие руки взяли невидимые ножницы и вырезали целый час из суток. Вот был час, а теперь нету.

— Само собой, пойдешь, мог бы не напоминать, — Джеймс мрачно улыбнулся. — Ну что, решили? Значит, будем собираться в туалете на пятом этаже: от учителей далеко, Филч туда ходить не любит из-за сэра Кэдогана…

— А разве Кэдогана не перенесли в Южную башню? — Ремус окинул взглядом гриффиндорские часы и вздохнул: ну да, если нас поймают, часы не просто опустеют, они треснут от досады.

— …и в случае чего можно будет избавиться от монет, сбросив их в унитаз!

— Ага, приходит какой-нибудь Эйвери отлить, а в толчке… — Хвост заглянул Сохатому в глаза, но тот не обратил внимания.

— Кла-а-ад! А-а, — я замахал руками и попытался обнять Джеймса за шею. — Кто-то наложил золотыми слитками! Ты сраный конспиратор, Сохатый, — я толкнул его в бок. — Да нас найдут там на второй день, и тогда никакой унитаз, набитый деньгами, не спасет, а мы, между прочим, еще Карту не доделали до конца, помнишь? Рано нам еще из Хогвартса вылетать.

— Пс-с, Эванс смотрит, — Джеймс выпрямился.

— Мне кажется, ей похуй.

— Тебе кажется.

— Кстати, я знаю, что это прозвучит тупо и вообще непонятно, — признаться, что забыл произошедшее пару минут назад — это очень тупо, — но… э-э чем закончилось-то? Ты навалял Нюнчику?

— Ты о чем? — Джеймс остановился, словно споткнулся о собственные ноги.

— Ну драка. На улице. Эванс еще прибегала, ты что… не помнишь?

Я пытался угадать в глазах Джеймса намек на шутку, но эта перечитанная книга на сей раз повернулась ко мне задницей. В смысле обложкой.

— Ты в порядке? — Джеймс, верно, подумал, что я прикалываюсь.

— Да бросьте вы, — раздраженно повел плечами Лунатик. — Мы скоро станем богатыми, и тогда…

О чем ты мечтаешь, Лунатик? О чем думаешь перед сном? Ты ведь не рассказываешь, и остается гадать. Или не гадать, но в последнее время я размышляю над этим все чаще. Твое навязчивое желание разбогатеть (стать лучше?), перестать быть волком и снова разбогатеть, сбросить с себя латаную мантию, купить новые книги в блестящих обложках, слушать звон монет в карманах… Быть таким, как все. Ни капли сомнения, Ремус, ты уверен, что мы все делаем правильно, плевать на законы и, тем более, на их нарушение. Ты всегда был ведром воды, пощечиной, самой осторожностью и предусмотрительностью, но — у тебя напрочь сорвало крышу, как ураганом, как смерчем, сорвало и закрутило. Я слышал, Лунатик, как ты стонал, задремав в поезде. Скоро полнолуние. Скоро полнолуние? А разве оно не недавно было?

Глаза Ремуса горели, между бровей залегла складка, руки тряслись, как у пьяного старика. Он него несло страхом, как мочой от сортира. Хуже. Над губой выступили капельки, на лбу — испарина, если так дальше пойдет, он изойдет на пот и растает, утечет в землю.

О чем ты грезишь, Лунатик?

— Да что с вами сегодня?!

Голос Сохатого, как палец в жопе — мелочь, а сесть не дает.

— Один бормочет, другой молчит, третий, как всегда, — он отвесил Питеру подзатыльник, — хихикает. Вы что, не соображаете? Мы можем все.

Мне не нужно все. Мне достаточно Визжащей хижины и одного вонючего носка под кроватью, потому что без носка я чувствую себя неуютно.

— И мертвых воскрешать? — Люпин прищурился.

— Да нафига нам мертвые. Мы ведь все можем.

Хотелось забраться на Астрономическую башню и помочиться с нее. Пусть все поглядят. Когда-нибудь я это сделаю, клянусь.

— Дамблдор в штаны напустит от досады, когда мы ему расскажем. После школы, а? Давайте после выпускного придем и выложим правду?

— Ага, чтобы со школьной скамьи угодить прямиком в Азкабан, — Лунатик поежился.

— Думаешь, сдаст? — улыбка Джеймса потухла.

— Конечно. Он добрый, но засранец. В смысле, справедливый, — поправился я.

Эванс обернулась, волосы взметнулись рыжим веером. Она посмотрела в пустоту, не на кого-то конкретного, будто ветер донес до нее обрывки слов, наших преступных, и оттого сладких, слов. Эванс замерла на секунду, и вместе с ней застыли стрелки часов, Сохатый поднял ногу, чтобы ступить, а опустить забыл, Питер с открытым ртом глазел на жирные ляжки Саманты, а Мальсибер прятал в карман железную фляжку.

Эванс, ты время остановила, ты знаешь?

Когда-нибудь мы все сдохнем из-за нее, вот увидите, ребята.

Большой зал пялился на нас своими глазами-свечками. Многоглазое чудище. Фу, каждый год одно и то же, хоть бы стены расписали, что ли.

Борода Дамблдора еще чуть-чуть подросла. Каждый год она удлинялась, самую малость, незаметно, но я готов руку дать на отсечение... Хотя нет, руку жалко. Мизинец.

— Надеюсь, Шляпа споет что-нибудь матерное.

— Не надейся, — Ремус огромными сапожищами прошелся по моим мечтам.

Шляпа пела заунывную балладу, а Дамблдор подпевал ей и качал ногой в такт. Сопливые малявки изумленно смотрели на него, про себя повторяя: «Ну и куда нас, блин, привезли?» Директор двинутый, потолка в Большом зале нет, факультет определяет ободранная шляпа, на столах пустые тарелки вместо жратвы, и привидения глумливо ржут по углам.

— Снейп опять в книгу уткнулся, — Сохатый наклонился ко мне и кивнул в сторону слизеринского стола. — Хочет быть самым умным и получать только хорошие отметки, — голосом заботливой мамаши пропищал он.

— Завтра надо будет закрыть его в туалете, пусть дрочит на свои бумажонки. Только не забыть бы выпустить вечером, не то возвращаемся месяца через два — а там иссохший труп. Хотя я сильно сомневаюсь, что он сдохнет, живучий же, гад, его даже Рем не смог покусать.

Макгонагалл искренне не понимала, что смешного в речи Дамблдора, и наверняка мысленно сняла с меня дюжину баллов.

— А Дамблдор? Как думаешь, когда-нибудь… ну… умрет? По-моему, он бессмертный.

— Только после нас.