Фальшивомонетчики

Глава 2

У меня стоял.

И Мэри это чувствовала, прижимаясь все крепче к моему бедру. В ту секунду я ненавидел ее язык, хуже помела, слова сыпались из нее, как перья из порванной подушки — много, громко, назойливо, они кружили вокруг, забивались в нос, щекотали глотку, медленно оседали на пол, и мы топтались по ним, как по траве. Я не хотел слушать бессмыслицу, которую несла Мэри, но шепот полз по перьям, обвивался вокруг лодыжек, путался под ногами, толкал нас друг к другу.

— Эванс говорила, что у нее с Поттером ничего не было. Это правда?

— Почему ты спрашиваешь об этом у меня? — легкие сжались, воздух задерживался где-то в горле, наполнял сосуды, и кровь скапливалась в сердце, норовя ударить струей в голову.

— Ну вы же лучшие друзья. Неужели ты не знаешь? — Мэри капризно надулась. Дура. — Эванс не такая тихоня, как кажется, — хихикнула. — Она тебе нравится? — облизнула губы.

— Мне нравится ее смущать, Эванс всегда так забавно краснеет.

Кровь, скопившаяся в сердце, наполнила желудок и закапала вниз — узел в паху начал затягиваться.

Мэри взяла мою руку и провела ею по своей груди, подтолкнула к животу, кивнула в сторону темной ниши.

— Не сейчас, — она не ожидала отказа, конечно, но беседа с возмущенной Макгонагалл не входила в мои планы.

— Но ты же хочешь! Сириу-ус! — Мэри дернула плечом. — Ну почему я должна уговаривать?

Тупая физиология. Будь я девкой, никто и никогда бы не узнал, что у меня стоит. Да и чему там у девок стоять?

— Мне некогда.

Правда, Мэри, некогда, сегодня же полнолуние, а Лунатик мозг. Без мозга мы формулу никак не доделаем, и Джеймс наверняка весь испсиховался, поджидая меня в туалете. Некогда, в общем, не до тебя мне.

— А представляешь, как Поттер развлекается с Эванс? — Мэри вцепилась в мой рукав. — Как она краснеет, а он ее уговаривает, потом целует, и эти его дурацкие очки им мешают…

— Завали рот, — крупные капли крови сочились из желудка, заливали кишки, низ живота почти болел.

— …как Поттер ее разворачивает к себе спиной и раздвигает ноги, а на ней плотные трусы, она ведь не привыкла, что их нужно снимать…

Жара сползала по стенам вместе с масляными красками картин, и чудилось, будто замок таял на солнце.

— …а ты стоишь и смотришь, и слушаешь, и снова смотришь, и тебе тоже хочется, но нельзя, хочется — так же, как сейчас, но ты почему-то противишься себе…

Сердце стучало где-то на полу, туда же стекалась кровь, струящаяся по ногам, и я чувствовал себя сукой. И у меня началась течка.

— …потом ты видишь, как она комкает в руках свои идиотские трусы, идет прочь от Поттера, и тебе нужно побежать за ней, но ты застыл и просто пялишься, пока она не скрывается за углом. А потом подходишь к Поттеру, и у тебя стоит. Он-все-поймет-не-сомневайся… — слова понеслись вперед, теряя точки с запятыми, голова кружилась, словно я выхлебал бутылку огневиски. — Он фыркнет и вытрет пот со лба натянет трусы и сразу поверх штаны возьмет сумку которую бросил рядом поплетется вперед забудет про тебя а ты будешь пялиться в пустоту и перед глазами у тебя поплывут пятна будто ты больной…

Какая-то сумасшедшая. Несет какие-то сложные вещи. Какие-то непонятные слова, не складывающиеся в предложения.

— Это ты больная. Иди, отсоси у Нюни, ему такое счастье как подарок свыше, никто ж не соглашается, — язык как деревяшка во рту. И вкус опилок.

Коридор длинный, как бесконечность. Ноги превратились в две колоды, и я едва их передвигал. Визгливый голос Мэри, обернувшись слизняком, полз позади, обогнал, бросился под ноги, залазил на стены, молча стекал вниз, снова собирался в слюнявую кучку — и дальше меня преследовал.

Двери кабинок в туалете держались на честном слове и стонали. Я бы тоже стонал, будь у меня за спиной только заплеванный унитаз и проржавевшие трубы. Рот Рема был приоткрыт, брюки приспущены, рука медленно двигалась, и движения, отмеренные словно по линейке, гипнотизировали. А может, дело в том, что я уже гребаных несколько минут тоже мечтал передернуть.

— Лунатик?..

Он резко обернулся, и вместо глаз у него светились две дыры, заполненные страхом. От Рема воняло паникой, потом и стыдом: он, уже не в силах остановиться, смотрел на меня, не видел, чувствовал, что я здесь, что это не иллюзия, но продолжал дрочить. Неловко дернулся и тихо заскулил.

Пергаменты, разложенные на подоконнике, были исписаны рукой Лунатика. Лунатик беспомощно глядел на них, на меня, затем на грязный потолок, нехотя — на свои бедра, и опять на пергаменты. Не знал, куда спрятаться. И я не знал.

Я махнул на него рукой и сел прямо на мокрый пол. На моих брюках останется его сперма, да плевать.

— Бродяга…

— А?

— Джеймсу не рассказывай.

— О чем не рассказывать? Мы же формулу писали, не? Ты, кстати, вывел формулу-то?

— Угу.

Кивнул.

Мы замолчали.

* * *

Формулу мы начали искать в поезде, где-то между Большим залом и пятницей.

Первый же поход в Хогсмид в этом году обещал закончиться полным провалом, потому что на четверых у нас набиралось всего два галлеона и три сраных сикля.

— Негусто, — пожаловался Сохатый, у которого денежки обычно водились.

— А у тебя-то почему нет? — я не выпрашивал, просто поинтересовался.

— Спустил, — отрезал он и сменил тему. Куда утекли галлеоны, он так и не признался, но я подозреваю, что потратился Сохатый на подарок для Эванс. Тот самый, который она пренебрежительно оставила на столе.

— Вчера читал, что Гринготтс пытались грабануть, — я запил зевок тыквенным соком. — У кого-то тоже не хватает денег.

— Дебилы, — хмыкнул Сохатый, — не грабить надо, а самим делать.

— О чем ты? Я чую очередную гребаную и восхитительно противозаконную шалость.

Улыбка Джеймса напоминала разрезанную губку, по краям обмазанную бледной краской.

— Это чертовски противозаконно, ты прав, — он привычно запустил пальцы в волосы. — Это настолько противозаконно, что в случае провала мы загремим в камеру до конца жизни. Или выйдем стариками.

— В камере хоть кормят бесплатно, — Ремус поежился. Тогда я впервые задумался, о чем же мечтает мой друг.

— Лунатик, а чего ты хочешь больше всего?

— Мог бы не спрашивать, сам знаешь, — он отмахнулся.

— Я имею в виду, из осуществимого, а?

— Я хочу…

Он осекся. Я не допрашивал.

Лунатик боялся будущего намного больше, чем мы с Джеймсом и Питером. Его будущее большим серым псом носилось вокруг замка и рычало на него. На нас тоже: скалило зубы, мело хвостом, принюхивалось, будто жаждало сожрать, требовало выдать ему Лунатика, но мы отбивали его, тащили в хижину, превращались и вместе смотрели, как будущее щетинится, роет землю у подножия Ивы, фыркает от бессилия и затянувшегося ожидания.

Мы — четверо — хотели отметелить серого пса, заставить его убежать, поскуливая, зализывая раны, и у нас почти получилось, мать его. Как Сохатому в голову приходили такие гениальные мысли, я понятия не имею, мне чудилось, что он их приманивал, как бескрылых светляков.

— Помните, Макгонагалл урока три назад рассказывала про анимагов?

— А? Чо? Не, я все проспал.

— Так у тебя глаза были открыты!

— А ты попробуй их закрой при Макгонагалл! У нее даже спать приходится с открытыми. Чувствую себя лунатиком. Извини, Лунатик.

И вот теперь это. Под ложечкой засосало, кровь бежала по жилам чуть быстрее обычного, и вроде бы даже шоколадная лягушка пахла риском. Смердело опасностью, мы давились ею, запихивали за щеки и в карманы, запивали неудержимым хохотом, закусывали эйфорией.

Через полгода мы уже блевали от обжорства.

— Все готово! — объявил Джеймс, изучив галлеон как следует. Мы сидели под ивой и смотрели на серый снег. — Ну-ка, Бродяга, сравни, — он пихнул мне две монеты, неразличимые на первый взгляд.

Впрочем, различить их я не смог ни на второй, ни на двадцатый взгляд.

— Кру-уть! А заклятия? Заклятием пробовал определить? Ревелио?

— Ага, все чисто, хоть сейчас в Хогсмид иди. Флетчер будет рад.

Скука, как маленький гном, вздохнула, сложила ручонки на груди и насупилась. Я наподдал ей, чтобы не кисла.

— Погодите-погодите! Это что, все, что ли? — Ремус, до этого сидевший на сумке, подскочил на ноги.

Почти до боли знакомое чувство: идешь по мосту, идешь, боишься поскользнуться и размазать рожу по камням, в висках стучит, руки трясутся, и вот ступаешь на твердую землю. Облегчение затапливает как мутная вода, потоки прорывают плотину, сносят с ног, увлекают за собой, а ты захлебываешься и думаешь, что все было бессмысленно. Потому что все равно утонешь.

В смысле, сколько не греби лапками, из говна масла не сделаешь. Так правильнее.

— У нас вместо мозгов отбросы, наши головы набиты навозом, — Сохатый взъерошил волосы и растянулся на талом снегу, раскинув руки и ноги. — Мы думаем копчиком, осталось только научиться писать ногами, и тогда нас никто не победит.

Сохатый до охуения прав. Четверо среди густой массы одинаковых людей. Четыре ярких пятна на однотонном холсте. И от этой мысли кружилась голова, замок вращался перед глазами, саднили костяшки пальцев, кололо в груди.

Никто не узнает.

Никто и никогда не догадается, потому что план безупречен. Все шито-крыто, а мы сраные умники. Я повторял эти слова про себя сотни раз, чтобы поверить в них.

— Макгонагалл хватил бы удар, узнай она, в каких целях мы используем трансфигурацию, — Ремус прижал к груди учебник, будто тот был самым ценным в его жизни.

— Это Флитвика удар хватит, если он узнает, для чего мы применяем его «простенькие формулы», — Сохатый сел, поднял вверх указательный палец, пародируя Флитвика, и пропищал: — Усидчивость, прилежание и старание! Только так!

— Обхохотаться.

— Да что с тобой, Бродяга?!

— Скучно.

Скука услышала свое имя и встрепенулась.

— Ну сделали мы эти деньги, а дальше-то что? Ничего, ноль, конец игры. Мы даже рассказать об этом никому не сможем.

— Эй, Эванс, стой!

Джеймс даже не услышал меня. Эванс, виляя задницей, шла мимо и делала вид, что ходит здесь просто так. Хотя возможно, так оно и было.

— Эванс, мое предложение еще в силе!

— Ты слышишь, что я тебе говорю, Сохатый?! — едкая волна поднялась из желудка и вместо крови по венам бежала желчь. — Какие предложения? Что-нибудь крутое? Может, ограбим все-таки Гринготтс или сразимся с таинственным чудовищем, живущим в подвалах Хогвартса? Или вызовем на бой самого злого волшебника всех времен и народов? Потому что эти липовые галлеоны никому не нужны. Ну сколько там денег в «Сладком королевстве»? Даже если мы вынесем все, богаче не станем.

— Слушай, если ты не хочешь, я никого не заставляю! — Джеймс вышел из себя. Скорее всего, потому, что ему не дали повыпендриваться перед Эванс. — Можешь грабить хоть министерство магии, дружище, но, знаешь, получается, что мы убили уйму времени впустую. Ты не представляешь, как это можно использовать, если быть умнее!

— Не ори.

— Тебе моча в голову ударила? — Сохатый шипел, схватив меня за грудки. Так мы и сидели, почти обнявшись. — Какого черта ты не сказал раньше? Что тебе не нравится затея, и что ты хочешь спасать мир, красть у гоблинов и убивать чудищ? Я — не хочу. Веришь, Бродяга, но я оставлю это своим детям, пусть они заморачиваются, а я буду просто проебывать жизнь. Пока есть время.