Чтобы больше не выбирать

— И когда славный Кинхейддон ап Кадрод, король Кер-Кери, повел свое войско к зеленому полю, что раскинулось возле холмов Дирхама... — кажется, она и сама уже верит в придуманную за ночь легенду: во всяком случае, язык больше не пытается сопротивляться и покорно позволяет произносить слово за словом. — Я простилась с матушкой, поднялась на крыло и, следуя своему древнему обычаю, устремилась вслед за ним — чтобы вселять веру в победу храбрым и лишать силы трусов...

Черной вороной летела она над камбрийским войском, уходящим навстречу решающей битве с саксами — и вослед ей махала рукой вышедшая из своего крошечного тулмена мать. Уж как уговаривала Пресветлая Дон Неметону остаться на земле, не оборачиваться птицей!.. Не послушалась, лишь поклонилась матушке на прощание — и не ведала, что видятся они в последний раз.

Однако до бранного поля, до того, где полегли потом и сам Кинхейддон, и Кинвайл Старый, король Кер-Глоуи, и Фернвайл, король Кер-Ваддона, и бесчисленное множество простых воинов-бриттов, ей долететь так и не довелось. А послушайся она тогда матушку, пойди она с войском в обличье простой бриттки-ополченки — может, и сложилась бы иначе судьба трех королевств, не растоптали бы их саксы Хвикке и Уэссекса, не утопили бы в огне и крови, и не погибла бы вместе с Кер-Кери и сама пресветлая Дон...

Но, увы, не послушалась она тогда, поступила по-своему — и вышло всё хуже некуда. Знали саксонские жрецы, что если черная ворона сопровождает войско, хоть бриттское, хоть гаэльское, и что если не завелись в том войске трусы, способные испугаться собственной боевой песни, то не победить его нипочем. Знали и то, что воины Кинхейддона трусами уж точно не были. Вот и призвали саксы в помощь самого Вотана, а тот выслал навстречу войску двух своих во́ронов, Хугэ и Мюнэ, тех, что обычно собирали ему новости со всего света...

Она делает паузу, бросает взгляд на барда. На лице того — живейшее любопытство, вовсе не сомнение, которого она так опасалась. А ведь как трудно дался ей этот эпизод! Про верования саксов в найденных книгах не нашлось почти ничего, пришлось приспосабливать то, что знала чужая память о легендах другого, хоть и родственного саксам, народа — скандинавов. Но, видимо, угадала она всё и даже имена Хугина и Мунина, воронов Одина, правильно переделала на саксонский лад... Кашлянув — надо же как-то оправдать запинку! — она облегченно продолжает.

Настигли ее Хугэ и Мюнэ в небе над лесной дорогой на полпути между Кер-Кери и Кер-Ваддоном и закружили над ней, и вызвали на бой — двое одну. И опять допустила она роковую ошибку, уже вторую за этот поход. Ей бы предложить им биться по очереди да выбрать оружием против Хугэ — ум, а против Мюнэ — память: и честно бы вышло, и, кто знает, может быть, сумела бы она, бог весть сколько лет проведшая в библиотеках, одержать двойную победу! Но переоценила она в тот раз свои силы и приняла вызов обоих сразу, а оружием выбрала острый клюв да крепкие когти. И заклевали ее два Вотановых во́рона прямо в небе, и упала она бездыханной на старую римскую дорогу. А во́роны опустились рядом и пожрали плоть ее, а кости и перья втоптали в дорожную грязь. Но королевское войско даже не заметило этой потери, так и пошло дальше, к Дирхаму, — навстречу своей гибели.

И только одна черная пушинка из вороньего оперения осталась кружиться в небе. Не заметили той пушинки Хугэ и Мюнэ, умчались к хозяину своему с радостной вестью: не будет у бриттов победы! И была та весть правдивой: чем теперь Неметона, воплощенная лишь в этой пушинке, могла бы помочь бриттам, если даже лететь отныне она могла лишь туда, куда нес ее ветер?

Шли годы, поколение за поколением сменялись у людей, а ветер все носил и носил пушинку-Неметону по разным странам, то крутя в вихрях вместе с опавшими осенними листьями, то волоча по льду замерзших северных рек, то поднимая выше облаков. Довелось повидать ей и вересковые пустоши Пиктавии, и зеленые луга и болота Эрина, и буковые рощи Арморики, и ледники Альп, и покрытые колючими елями склоны Карпат, и бескрайние аварские степи, и даже снежные вершины Кавказа. И лишь за Кавказскими горами удалось ей после многих лет странствий обрести недолгий покой.

Она снова делает паузу. Переводит дух, проводит ладонью по иссиня-белому лбу, поправляет свесившуюся на глаз медную прядь волос. Настало время рассказывать ту самую часть истории, которую так осторожно и так ясно подсказал старый друид. Только бы не получилось чересчур уж похоже на оригинал из старой ирландской легенды!..

Странные места, где зеленые леса, богатые дичью и прорезанные многочисленными быстрыми реками с чистой и прозрачной водой, за день пути могут смениться бесплодной каменистой пустыней. Странная армия, где бок о бок сражаются с общим врагом и христианские народы Восточного Рима, и тюрки, среди которых почти нет христиан, зато множество поклонников Кувак-Тангры, небесного бога степняков. Странный военный лагерь, где в общем гомоне перемешаны мелодичный греческий язык, гортанный армянский и изобилующее шипящими звуками наречие хазар. И странная пара в тюркской походной юрте. Он — немолодой, круглолицый, с большими черными глазами навыкате, с короткой клочковатой темной с проседью бородкой. Она, удивительно похожая на него чертами лица, — на самом деле, средних лет, но на первый, небрежный, взгляд легко может показаться совсем юной. Ираклий, император Восточного Рима, и императрица Мартина Августа, его супруга и одновременно племянница. Презревшие ради своей любви и древние обычаи, и церковные установления. Обвенчанные самим Патриархом, но осужденные молвой. И, видимо, проклятые Богом за запретный брак: уже двое сыновей родились у них калеками.

Опершись на локоть, императрица полулежит на расстеленной на войлочном полу пушистой пятнистой шкуре. Ей явно неможется: правильное округлое лицо посерело, на высоком лбу испарина. Нездоровый климат, непривычная пища, дурная вода — да мало ли источников болезней в военном походе для слабой здоровьем, пусть и сильной духом, женщины? А может быть, всё гораздо проще: Мартина плохо переносит духоту, а сегодня с утра стоит как раз такая погода: жара, безветрие — да к тому же еще и зажжен в юрте коптящий и дурно пахнущий сальный светильник. Оттого и порывается встревоженный Ираклий раздвинуть полог юрты — но только Мартина упорно противится этому, жалуется на чересчур яркий свет снаружи. Пару раз он даже поднимается на ноги, но, повинуясь умоляющему взгляду огромных глаз жены, тотчас же возвращается, наклоняется к ней, шепчет на ухо что-то очень ласковое на родном для них обоих армянском языке.

Наконец, улучив момент, когда Мартина отворачивается лицом к войлочной стене, Ираклий все-таки добирается до полога, чуть отодвигает его... И тут же в открывшуюся щель врывается бешеный вихрь и приносит в юрту целое облако степной пыли. Покрывается серым налетом войлок стен, бурые частички высохших трав оседают на императорском ложе, а в стоящий возле ложа кубок падает маленькая черная пушинка...

Вскоре Мартина вдохнет свежего пахнущего полынью и чабрецом воздуха, отопьет из кубка воды, проглотит вместе с ней, сама того не заметив, эту пушинку — и вдруг, облегченно вздохнув, прикроет глаза: «Слава богу, отпустило!» А еще через девять месяцев у императорской четы родится дочь.

* * *

— Сенат удовлетворен твоим объяснением, Святая и Вечная! — важно кивнул головой нынешний принцепс, сэр Деррин ап Ритерх, ветеран Рождественской битвы, высокий рыжеусый здоровяк. Кивнул — и, спохватившись, тут же склонился перед Императрицей. Перед той, что не забыла ни родины своей, ни языка, ни чести, ни имени даже после своего второго рождения.

А она едва сдержалась, чтобы не захлопать в ладошки от радости. Как же всё славно сложилось! Теперь на ее стороне весь Сенат — ну ладно, пусть даже и не весь, но ведь большинство же! А самое главное: примирились «партия сиды» и «партия базилиссы»! Теперь больше не придется мучительно выбирать себя между Немайн и Августиной — и даже, может быть, чуть менее настырно будет лезть в голову мучительная мысль, не дающая ей покоя с того самого дня, когда она себя осознала: «Кто же я такая на самом деле?»

Она бежит по улицам своего города — маленькая, рыжеволосая, в неизменном белом платье с пелериной. И вид белых домов Кер-Сиди, увенчанных зелеными крышами, и шум городской жизни успокаивают ее своей обыденностью, своей привычностью. А впереди, как всегда, ждет большая рутинная работа — и, может быть, если очень повезет, какое-нибудь по-настоящему большое достижение. Сообщили вчера поутру о скрипе большого ветряка — неужели же нынешняя смотрительница повторяет ошибки своего предшественника? Лежит уже несколько дней неразобранная жалоба одного фермера на другого: не могут поделить участки на месте бывшего болота — вот и делай таким добро, отводи воду из торфяников! А вот весть об изобретении нового типа паруса — это, пожалуй, интересно по-настоящему... Ой, а самое-то главное! Надо ведь непременно отблагодарить Университет за помощь — да так, чтобы никто не посвященный ни о чем не догадался! Но первым делом, конечно же, — проведать маленького!

А историю Этайн Эхрайде она сохранит в своей памяти навсегда.