Число разрушения

— Люси, тут ничего не сделаешь. Мир уже уничтожен, просто еще не все знают об этом. Веги больше нет. Стена разрушения несется от ее останков со скоростью света во всех направлениях. Собственные числа вещей начинают меняться до ее прибытия: реальность знает, что ее время подошло к концу.

— Но не собственное число Вселенной, профессор Вектор. Нужно изменить его. Тогда разрушение остановится: оно привязано к прежнему значению.

Я покачала головой.

— Это невозможно. Прости, Люси. Тогда… тогда я смотрела на всех этих мертвых людей, на весь рукотворный ужас и не понимала, зачем миру жить дальше, если дальше все только хуже. Наверное, уничтожить его казалось мне… милосердным. А теперь уже поздно.

Люси долго молчала, и мне даже показалось, что она неслышно покинула мою палату: глаза я по-прежнему не открывала. Не могла. Потом я услышала ее спокойный голос.

— Мы все исправим. Это будет непросто, мы спешим. Простите, но теперь я не смогу приходить регулярно. Может быть, через пару недель. До свидания, профессор Вектор.

— Люси! — окликнула я ее, все же открыв глаза. — Как ты узнала?

— Я рассчитала ваше собственное число, профессор. А потом… Я просто поняла. Это сложно объяснить словами.

Я кивнула, и Люси вышла за дверь.

* * *

Через две недели она не пришла. Спустя месяц ее по-прежнему не было, и я решила, что мы больше не увидимся. Да и зачем ей посещать ту, которая оказалась хуже Волдеморта и Гриндевальда вместе взятых? Худшие из негодяев претендовали только на маленькую часть мира, а я обрекла на гибель все и всех.

Будет ли это и впрямь моментальной смертью? Я не знаю, на что похоже разрушение мира. Предмет, введенный в резонанс, распадается на мельчайшие частицы, но его материя не исчезает. Что если рушащийся мир перестанет быть самим собой, но не будет ни взрыва, ни огня — только распад связей, превращение в нечто качественно иное? Это не успокаивало. Поколению Люси все равно придется расплачиваться за то, что сотворили мы. За то, что сотворила я.

Она пришла в конце лета, незадолго до начала занятий. С ней был незнакомый молодой человек: Люси сказала, что он сын одного из министерских невыразимцев, и попросила у меня дозволения рассказать ему. Я только пожала плечами. В конце концов, они не смогут сделать хуже, чем уже есть. После их ухода я заснула и, кажется, была в забытьи несколько дней или месяцев.

Я почти не замечала времени. Иногда я на считанные минуты приходила в себя и видела вокруг озабоченных целителей, а потом снова проваливалась в серое пространство без формы и смысла, заполненное числами, и каждый раз думала, что это случилось, что мир развоплощен в свое первичное состояние. В начале было Слово, и Слово было числительным.

Когда Люси явилась в следующий раз, с ней в палату вошло не меньше десятка друзей. Все они были ее возраста или младше. Люси сказала, что только им удается объяснить природу задачи. Те, кто постарше, просто не понимают: им непременно нужны слова, которых всегда не хватает в мире, состоящем из чисел. Я спросила, к чему вся эта делегация, и они объяснили, что тоже работают над задачей. Что есть первые успехи. Что непременно решат ее. Потом они попрощались и ушли. Почему-то никто из них не попытался убить меня.

Я скользила сквозь вязкое время и почти не видела вещей за числами. Порой я слышала разговоры целителей и пациентов о том, что мир сошел с ума и катится в бездну. О войнах и эпидемиях, захлестнувших планету, о людях, все чаще теряющих человеческий облик, о катаклизмах и смерти. Собственные числа вещей менялись, теряли множители — мир готовился к скорому финалу, и мне не требовались перо с пергаментом, чтобы увидеть это. А быть может, волна погибели добралась к нам раньше. Может быть, именно таков конец света.

Не знаю, сколько прошло лет до момента, когда она снова появилась на пороге моей палаты. Я не сразу узнала ее в строгой черной мантии и с аккуратно уложенными на затылке волосами.

— Доброе утро, профессор Вектор, — сказала она.

— Сейчас утро?.. — пробормотала я.

— Извините, что долго не заходила: было очень много работы. Я ведь теперь старший невыразимец и возглавляю нумерологический проект Отдела тайн. Мы очень близко, но и времени у нас почти не осталось. С нами в тесном сотрудничестве темпоральный отдел: они надеются усовершенствовать хроноворот, чтобы отменить… это событие вовсе. Очень большой риск фатального хроноклазма, но, сами понимаете, выбирать не приходится.

Я слабо усмехнулась.

— И все эти люди верят, что возможно вернуть взрыв обратно в бомбу?

— Конечно. Конечно, это возможно.

— Почему?

— Потому что мир просуществовал почти четырнадцать миллиардов лет, если верить маглам. Триллионы миров, среди которых наверняка есть и населенные разумными существами. Я не думаю, что трагедии земных людей уникальны. Я не думаю, что за все эти прошедшие эпохи никто и никогда не попробовал уничтожить мир. Но мы по-прежнему здесь, а значит, кому-то удалось остановить разрушение. Вопрос лишь в том, успеем ли мы спасти самих себя. Лично я намерена успеть.

Я вздохнула и перевела взгляд на потолок. Тогда, в девяносто восьмом, я считала, что мы обречены лишь оттого, что мир получил очередные раны. Что его можно лишь добить, как загнанную лошадь, оборвав затянувшуюся агонию. И вот теперь передо мной стояла девочка — молодая женщина, — отказывающаяся верить в то, что все потеряно, даже сейчас, в разгар вселенского катаклизма. Я не знала, что сказать ей. Разве что спросить.

— Зачем ты приходишь ко мне, Люси? Я лишила тебя детства и отравила тебе жизнь. Я убила тебя и твоих друзей. Зачем?

Ответила она не сразу. Зашуршав мантией, она села на край моей кушетки и осторожно погладила меня по свалявшимся волосам. Опустив глаза, я увидела, что Люси улыбается.

— Это сложно объяснить словами, профессор Вектор, — сказала она.