Друзья и герои

10

Поводы для торжества находились каждый день. Пусть это не была однозначная победа вроде той, какой стала Корча, но армия продолжала двигаться вперед, и отовсюду слышались рассказы о героизме и доблести греческих воинов. Люди стояли в очередях, чтобы отправить еду и одежду тем, кто остановил захватчиков и теперь теснил их к морю.

В горах выпал снег. Он завалил перевалы и замаскировал опасные места этого дикого региона, где и так не было дорог. Отступающие итальянцы бросали оружие и тяжелое вооружение. Поговаривали, что одного невооруженного грека достаточно, чтобы обратить в бегство целую итальянскую дивизию. На плакатах изображали, как греки гонятся за врагом, перепрыгивая со скалы на скалу, точно серны. Итальянское радио называло греков дикарями, которые не только сталкивают врагов в пропасть, но и швыряют им вслед дорогое вооружение, ради приобретения которого итальянцы жертвовали всем.

Пока в Албании шел снег, в Афинах лил дождь и дул ледяной ветер. Дома не отапливались. Чтобы согреться, люди ходили в кафе, где теснились за светонепроницаемыми шторами, говоря друг другу, что победа будет одержана если не к Рождеству, то к весне уж точно.

Гай был не в силах более сидеть без дела. Он отправился в «Алеко» и объявил, что хочет открыть курсы английского языка. Не желает ли кто-нибудь предоставить для этой цели комнату у себя дома? Слушатели, заразившись его энтузиазмом, стали наперебой предлагать свои дома.

Гай пришел на первое занятие, ожидая увидеть с десяток учеников, но комната оказалась битком набита людьми. В нем видели не просто учителя, но представителя Великобритании. Некоторые из его новых учеников ходили в английскую школу, пока ту не закрыли, но бо́льшая часть с трудом объяснялись по-английски. Будучи слишком юными, чтобы идти на войну, они желали, по крайней мере, выучить язык своего главного союзника. Воодушевленный их энтузиазмом, Гай составил программу занятий. Он хотел разделить учащихся на классы и проводить уроки каждый вечер. Хозяйка дома, вдова, с юмором восприняла такое вторжение в свою гостиную.

– Сегодня – да. Очень хорошо. Другие вечера в других местах. Да?

Занятия переходили из дома в дом, но ни одна комната не могла вместить всех желающих, и все надеялись, что вскоре им удастся найти какое-нибудь постоянное место.

У Гая вновь не было свободного времени; он пребывал в самом любимом своем состоянии. Ему хотелось работать как можно больше. Как-то вечером, вернувшись в гостиницу, он рассказал Гарриет, что ученики решили поставить какую-нибудь из пьес Шекспира. Он подумывал предложить им «Отелло» или «Макбета».

– Но я же совсем не буду тебя видеть, – запротестовала Гарриет.

– Дорогая, мне надо работать. Ты же не хочешь, чтобы я сидел тут без дела, пока другие мужчины сражаются?

– Нет, но я и сама не могу сидеть без дела. И уж точно не в этой жуткой комнатушке.

– Ты всегда можешь пойти в кафе.

– Одна?

– Алан будет рад составить тебе компанию.

Гай низвел Алана до должности друга Гарриет.

– Мне не всегда хочется проводить с ним время. Кроме того, пойдут разговоры.

– Господи, да какая разница?

– Если ты поговоришь с Добсоном, он наверняка устроит нас в Академию. Может быть, нам даже достанется комната Грейси.

Ей удалось уговорить Гая обратиться к Добсону, но этот разговор ничего не дал. Добсон объяснил – очень любезно, как сказал Гай, – что комнаты следует держать пустыми на случай приезда сотрудников Министерства иностранных дел.

– Дело в том, что у самого Грейси не было никакого права там жить, – сказал Добсон. – Не знаю, как ему это удалось, но подозреваю, что это устроил майор. Как бы то ни было, останься он в Афинах, его бы попросили найти другое жилье. Так что, сами понимаете, тут ничего не поделаешь.

– Вот так, – сказал Гай, довольный тем, что эта неприятная беседа осталась позади.

Гарриет пришлось смириться с тем, что в Академию их не пустят.

– Он хотя бы передал нам билеты на фильм, – сказала она.

– Какой?

– Тот, про который он говорил. Сюда прислали новый английский фильм. Это будет первый новый фильм, который мы увидим со времен падения Парижа!

Она вручила Гаю билеты на показ кинофильма «Пигмалион». Гай вернул их.

– Извини. Никак не получится. Этим вечером я пообещал выступить перед учениками с докладом о левой политике в Англии.

– Но ты же обещал. Когда мы были в «Бабаяннисе», ты сказал, что мы обязательно пойдем.

– Боюсь, что я забыл. Как бы то ни было, доклад намного важнее. Я не могу подвести учеников.

– А меня ты можешь подвести?

– Не глупи. Это всего лишь фильм.

– Но я так его ждала. Я уже много месяцев не видела английских фильмов.

– Пусть тебя сводит кто-нибудь еще. Отдай мой билет Алану.

– Ему не нужен твой билет. Он идет со своими греческими друзьями.

– Так попроси Добсона отвести тебя.

– Я бы не стала его об этом просить.

– Это всего лишь фильм! Почему бы тебе не сходить одной?

– Там будет прием, и я не хочу идти одна. Одной мне там не понравится. Пойми же, ты обещал меня отвести и должен сдержать свое слово. Я так ждала этого вечера. Попроси учеников перенести занятие.

– Не могу. Это невозможно. Если ты нарушишь слово, данное англичанам, то можешь объясниться с нами. Иностранцы другие. Они решат, что здесь что-то не так. Они не поймут.

– Что же, ты ждешь, что я тебя пойму?

– Разумеется.

Гай воспринял этот разговор легко и тут же позабыл о разочаровании Гарриет, не придав ему никакого значения. Но для нее это была катастрофа. Она не верила, что Гай может поступить так. Она была уверена, что, поразмыслив, Гай решит перенести свой доклад и сообщит ей об этом, чтобы показать, как они важны друг для друга. Однако ничего подобного не произошло.

Шли дни. Она стала гадать, вспоминает ли он вообще об этом разговоре. Он совершенно о нем позабыл и страшно удивился, когда она в последнюю минуту вновь напомнила ему о фильме.

– Но мы же уже всё обсудили! – сказал он. – Я говорил, что мне надо пойти на встречу с учениками. Не было и речи о том, чтобы я что-то отменил. Если выбирать между фильмом и политической встречей, то надо понимать, что встреча намного важнее.

Гарриет этот выбор казался гораздо более серьезным.

– Ты же обещал, – напомнила она.

– Я сказал, что тебе надо найти другого спутника.

– Мне постоянно надо искать другого спутника! Почему? Замужем за тобой я чувствую себя вовсе не замужней. Пойми же мои чувства. Я хочу, чтобы ты пошел сегодня со мной – просто чтобы показать, что понимаешь меня. Ты же мой муж.

– «Мой муж»! – повторил он. – Беда в том, что ты слишком цепляешься за вещи. Когда помер твой котенок, ты рыдала в три ручья. Ты бы и над ребенком так не плакала!

– Что ж, это был не ребенок.

Не обращая внимания на ее слова, он продолжал:

– «Мой муж! Мой котенок! Ты обещал мне!» Что за эгоизм!

С упрямым видом он стал собирать книги, торопясь уйти, прежде чем она скажет еще что-нибудь.

Гарриет более ничего не сказала. Она подумала, что этот доклад так важен ему даже не из политических соображений. Таким образом Гай получал самое желанное для него: внимание окружающих. Он всеми силами стремился привлечь к себе людей. Читал ли он лекции или вел семинары, ставил ли пьесы или консультировал студентов – всё это давало главное: он находился в центре всеобщего внимания. Это было для него куда важнее, чем Гарриет.

Когда он ушел, на лице его была написана решимость. Гарриет злилась, но прежде всего она ощущала себя покинутой. Она долго сидела на кровати. Чувства ее были притуплены, но одиночество ощущалось остро. Упоминание котенка вновь всколыхнуло притихшее было горе. Она потеряла котенка, Сашу, веру в Гая. Вдруг силы покинули ее, она рухнула ничком и горько зарыдала.

Возможно, она и вправду могла бы попросить кого-нибудь отвести ее на показ кинофильма, но ей казалось, что таким образом она публично признает несостоятельность Гая. Ей казалось, что она станет объектом благотворительности и всеобщей жалости, пострадавшим и униженным существом. То же произошло бы и в том случае, если бы она пошла одна. Гай раньше смеялся над этим, как он выражался, гаремным комплексом: умная женщина просто не может руководствоваться подобными соображениями! Однако нечто в ее воспитании делало поход в одиночестве абсолютно невозможным.

Был вечер полнолуния. Не зная, чем заняться, она вышла из дома и, повинуясь внутренней тяге, прошла мимо зала, где должны были демонстрировать фильм. Возможно, она подспудно надеялась, что кто-то из знакомых увидит ее и уговорит присоединиться к нему; но она шагала так быстро и целеустремленно, что всякий, увидевший ее, решил бы, что она идет по делам.

Однако такой человек и вправду нашелся. У входа в зал стоял Чарльз Уорден; тоскливо глянув в ту сторону, Гарриет увидела его лицо, бледное в свете луны. Удалившись на безопасное расстояние и скрывшись в тени, она обернулась. Он разочарованно глядел ей вслед, и она разочарованно пошла дальше.

Расстройство придало ей сил, и она стала взбираться по склону холма, пока не добралась до высшей точки города, где ветхие домишки, толпившиеся среди деревьев и кустарников, образовали отдельную деревушку. Студия Алана располагалась именно здесь. Тропинка вела на пустырь на макушке холма; пройдя по ней, Гарриет обнаружила, что оказалась в совершенно заброшенной местности и всё дальше удаляется от человеческого жилья. Ее единственной спутницей была луна: она висела в небе странно низко, чуть ли не над плечом, и от вида ее белого, молчаливого лица в сизом небе становилось еще более одиноко.

Город простирался внизу и напоминал карту, нарисованную серебром. Она перешла на другую сторону холма и увидела Пирей; в этот момент раздалась сирена воздушной тревоги. На такой высоте эти истерические вопли звучали слабо и, казалось, вовсе не имели отношения к городу, который в серебристом свете напоминал игрушку из хрусталя и лунного камня.

Гарриет привычно огляделась в поисках убежища. Впереди стоял киоск, где летом продавали прохладительные напитки. Встав возле него, она увидела, как со стороны моря летят бомбардировщики. С земли начали стрелять, но самолеты продолжали свой путь. Один из них уронил звезду, которая воспарила в воздухе, нелепо и театрально. Если не обращать внимания на грохот орудий вдалеке, можно было подумать, что наблюдаешь за пантомимой. Но вдруг всё вздрогнуло от взрыва. Вспыхнул огонь.

Всё это время серебристый город бессильно лежал, словно распятая жертва. Воздушная атака была короткой. Через несколько мгновений бомбардировщики повернули обратно, сверкнули в лунном свете и исчезли. Огонь продолжал гореть и казался единственным живым существом посреди игрушечных белых домов.

Окончание воздушной тревоги всё не объявляли, и Гарриет, устав и замерзнув, снова пустилась в путь. Тропинка вывела ее к веренице домов, а когда она стала спускаться к Университетской улице, в воздухе наконец прозвучал освободительный сигнал отбоя. Навстречу ей попался Тоби Лаш, и после одиночества на вершине холма даже он показался ей другом. Она рассказала ему, где была, и он принялся кряхтеть и охать, после чего заявил: