Друзья и герои

14

За пару дней до Рождества колокола зазвонили вновь. Греки взяли Химару[44]. Наступление продолжалось, и надежды на победу облегчили зимнее уныние. Все преисполнились уверенности в том, что через несколько недель враги сами попросят о перемирии. Войну сочли завершенной.

Однако Рождество вышло скудным. В магазинах было пусто, но хозяева старались как могли, украсив витрины пальмовыми и лавровыми листьями в честь героических солдат, а также ветвями оливы в честь долгожданного мира.

Повсюду были свечи и ленты – бело-голубые и красно-бело-голубые. В сумерках магазинам разрешалось включать праздничное освещение. Все высыпа́ли на улицы, чтобы полюбоваться огнями, но, когда наступала темнота, начинало действовать затемнение, и те, кто мог себе это позволить, набивались в кафе. Остальные шли домой.

Гарриет пошла по магазинам, чтобы отметить другую победу – взятие города, который можно было найти только на их собственной карте. Гая взяли на работу. Они нашли дом. Они могли остаться там, где хотели. Она купила шелка-сырца, чтобы сшить Гаю летний костюм. Это был один из последних отрезов в магазине, который открыла одна англичанка, чтобы поощрить местных ремесленников. Сама хозяйка вернулась в Англию, а у греков больше не было времени на то, чтобы изготавливать шелк, ковры из козьих шкур и глиняные горшки для меда.

Принглов пригласили на две рождественские вечеринки: к миссис Бретт и к майору Куксону. Приглашение майора пришло первым, но Гай счел, что они должны пойти к миссис Бретт.

– Мы ей обязаны, – сказал он. – Она не простит нас, если мы пойдем к Куксону.

– А чем это мы ей обязаны? – спросила Гарриет, которой хотелось поехать в Фалирон.

– С ней так несправедливо обошлись.

– Вполне заслуженно, возможно. Я бы предпочла пойти к Куксону.

– Об этом не может быть и речи. Миссис Бретт будет оскорблена.

В конце концов – как обычно – Гарриет сдалась, и вопрос был решен.

Рождественский день выдался облачным. Празднования начинались не раньше восьми вечера, и им предстояло пережить пустой и печальный день чужестранцев.

Отправившись на прогулку по пустым улицам, они встретили Алана с собакой. Он присоединился к ним, и они вместе направились в «Зонар», где нашли Бена Фиппса, который сидел и смотрел перед собой. Увидев их, он подскочил и с энтузиазмом спросил:

– Куда собираетесь?

Они и сами не знали. Впереди простиралась Университетская улица – прямая и серая. Единственным человеком на ней был Якимов; его длинное, худое тело сгибалось под весом подбитого мехом пальто. Увидев знакомых, он заторопился к ним и несколько раз споткнулся о полы пальто.

– Как радостно видеть ваши милые лица! – объявил он, расплывшись в восторженной улыбке. – Чем нам заняться в этот радостный день? И где бы бедному Яки перекусить?

Алан сказал, что обещал Диоклетиану на Рождество полноценную прогулку. Почему бы им не поехать на автобусе к морю и не погулять по пляжу?

Якимова это предложение не обрадовало, но, когда все тронулись к автобусной остановке, он со вздохом последовал за ними.

На побережье они оказались единственными гуляющими. Воздух был влажным, но ветер стих, и холод не бросался им в лицо, но словно бы стекал из желтоватых облаков.

Море застыло, словно желе мрачной расцветки: светлое у берега, густо-лиловое вдали и индиго у горизонта.

В сумрачном свете эспланада казалась серой, но розовые и желтые дома сияли неожиданно ярко. Вилла майора, окруженная пальмами и темными соснами, была белоснежной, словно череп.

Диоклетиана спустили с поводка, и он умчался вдаль, словно ракета, и теперь носился взад-вперед, вздымая клубы песка и счастливо гавкая. Алан с улыбкой пожурил его, а затем принялся бросать ему камни, чем раззадорил еще сильнее.

В автобусе Бен Фиппс молчал, словно был не уверен, что ему рады в этой компании. Когда собака принялась кружить вокруг него, он нахмурился.

– Вчера вечером я услышал одну новость, – сказал он.

– Хорошую, надеюсь, – заметил Гай.

– Не очень. А возможно, и очень плохую.

Услышав это, Алан перестал возиться с собакой. Убедившись, что все слушают, Фиппс продолжал:

– Один из наших отправился на разведку к болгарскому фронту, и ему показалось, что он увидел в снегу что-то подозрительное. Он пригляделся и едва не помер со страху. У фрицев там обнаружился целый парк: танки, пулеметы, грузовики, все виды тяжелого вооружения. Всё закамуфлированное. Белое.

– Вы хотите сказать, что эту технику доставили туда недавно? – спросила Гарриет. – Ее же могли покрасить на месте.

Фиппс глянул на нее, удивленный, что она ухватила суть происходящего, и явно не слишком этим довольный.

– Это вряд ли, – сказал он. – Такие вещи красят не кистью, а пульверизатором. Это делают на заводе.

– А на месте их могли обработать из пульверизаторов?

– Возможно.

Бен Фиппс считался в Афинах большим интеллектуалом, и разумные замечания Гарриет, очевидно, раздражали его.

– Откуда вы об этом узнали? – спросил Алан.

– Услышал в Татое. Я пишу о британском вмешательстве в происходящее в Греции. Всё должно держаться в секрете, но там только об этом и говорят. Когда я туда пришел, пилот только вернулся. Его еще не успели утихомирить, и все обсуждали новости.

– Вы полагаете, что немцы готовят вторжение?

– Доподлинно мне это неизвестно. Возможно, это неизвестно даже самому д’Альбиаку[45]. Никто ничего не знает. Но не стоит об этом распространяться.

Понимая, что сказал лишнее, Бен Фиппс строго взглянул на Принглов и повернулся к Якимову, но тот тащился где-то позади.

Все были и так подавлены, но, размышляя о возможности немецкого вторжения, приуныли еще больше. Каким вероятным оно казалось! С чего бы вдруг самому сильному участнику коалиции стоять в стороне, когда слабейшие терпят постыдное поражение? Но мысль о том, что греки страдали напрасно, была непереносима.

– Болгарские дороги – худшие в Европе, – сказал Гай. – Через Дунай перекинут только один мост. Как им удалось доставить всю эту тяжелую технику на границу? Вам не кажется, что это некоторое преувеличение?

– Что ж… – После такой информации Фиппс счел нужным преуменьшить значение сказанного. – Пилот, конечно, что-то видел, но, возможно, это было не то, что он подумал. Это могла быть фальшивка, чтобы напугать греков или, кстати говоря, югославов. В Югославии тоже всё не просто: Петр и Павел, кто из них сбежит?[46] Регент представляет прогерманскую фракцию, остальные поддерживают короля. Если Павлу предоставят свободу действий, немцы вмешиваться не будут. Им и так не хватает войск. Они не захотят удерживать за собой бесполезную территорию.

Алан пробормотал что-то в знак согласия. Надежда была слабая, но в последнее время приходилось довольствоваться малым. Кроме того, человеку свойственно верить в лучшее. Понемногу освобождаясь от охватившего их страха, они вдруг обнаружили, что Якимов успел нагнать их и услышал последние слова Фиппса.

– О чем это вы, дорогой мой? Сюда идут нацисты?

Глядя в огромные испуганные глаза Якимова, Бен Фиппс рассмеялся:

– Я этого не говорил.

– Но если они придут, что же будет с нами?

– В самом деле, что же!

– У нас есть море, – вмешалась Гарриет. – Меня это успокаивает.

– Бессмысленная масса бесполезной воды! – Фиппс взглянул на море. – Я бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы его не было.

– В этом я с вами соглашусь, – сказал Гай, и они рассмеялись – словно над шуткой, понятной только им одним.

Фиппс держался с Гаем так, будто между ними существовало некое взаимопонимание, зарождающаяся близость. Гай же, зная, что у них общая цель, вел себя так, словно их сотрудничество – всего лишь вопрос времени. Гарриет это тревожило. Они напоминали влюбленных в самом начале романа. Она стала более настороженно относиться к Фиппсу, подозревая, что он принадлежит к тем мужчинам, которые, будучи совершенно нормальны, в целом всё же предпочитают свой пол. Фиппс недолюбливал ее и, возможно, недолюбливал женщин вообще. В нем было что-то проблемное; он, очевидно, был прирожденным противником брака. Такие мужчины делают вид, что соблюдают традиции, и вместе с тем сбивают мужей с пути истинного и подрывают авторитет жен.

Она шла между ними, но на повороте Фиппс перестроился и зашагал рядом с Гаем.

– Слышал, вас назначили старшим преподавателем, – сказал он. – Я очень рад! Этот олух Дубедат никогда мне не нравился. А как насчет Калларда? Подозреваю, с ним договорились?

– Его назначили секретарем по протокольным вопросам.

– По протокольным вопросам! – с отвращением повторил Фиппс. – Мы все работаем не покладая рук, а ему платят за то, что он полеживает в Фалироне.

Гай рассмеялся. Этот разговор подтвердил взаимопонимание между ними. Неудачная встреча в «Зонаре» была позабыта, и Гай утратил остатки сдержанности.

– Не буду притворяться, что не мечтал об этой должности, – доверительным тоном продолжал Фиппс. – Мечтал, конечно. Мне нужно что-то посерьезнее случайной журналистской работы. Грейси заставил меня думать, что у меня есть шансы. Водил меня вокруг пальца. Как и Дубедата с Пинкроузом. Мы все участвовали в гонке, как вы знаете. Он заставлял нас бегать по своим делам, приносить ему подарки и вертеться вокруг него, словно планеты вокруг Солнца. Когда он говорил, мы слушали с открытым ртом. Всё ждали, что корона вот-вот выпадет из его ослабевших рук и кому-нибудь из нас удастся ее подхватить.

– Вы знали, что Каллард среди претендентов?

– Нет. Это был маленький секрет Арчи и Колина Грейси. И майора, разумеется. Нас же просто ввели в заблуждение. У меня есть некоторая репутация – возможно, вы слышали, что я пописываю на досуге. Мою книгу опубликовал «Левый книжный клуб»[47]. Я не совсем неизвестен. Я попросил лондонских друзей походатайствовать за меня. И тут из Каира сообщают, что работа досталась Арчи. Грейси меня одурачил. Я был зол. Очень зол.

– Но почему Грейси выбрал Калларда?

– По дружбе. Грейси нравится вращаться в правильных кругах.

– А есть у Калларда хоть какая-то квалификация?

– У него есть какая-то степень. Третий по истории или что-то в этом духе. Это очень модно. Один из его оксфордских поклонников говорит, что Каллард «транжирит свое интеллектуальное достояние». Если это достояние и существует, он держит его под замком. Я его не видел. А вы?

Фиппс говорил торопливо, словно чаша его терпения переполнилась.

– Я бы лучше справился с этой работой, – сказал он. – Вы бы справились лучше. Даже Дубедат справился бы лучше! Но ее вручили Калларду, словно у него есть на нее какое-то врожденное право.

Гай кивнул, разделяя возмущение Фиппса.

– Возможно, он как раз и полагал, что обладает врожденным правом. Правом своего класса. Определенный тип богатых, привилегированных молодых людей полагает, что рожден для того, чтобы занимать главенствующие позиции повсюду, даже в искусстве. Если он пишет или рисует, то должен оказаться гением. В противном случае некоторые из них очень страдают. Вы не поверите, но находились недовольные тем, что Лоуренс, сын шахтера, оказался так талантлив. Некоторые из них так и остаются дилетантами, полагая, что если бы они взялись за дело, то добились бы невероятных успехов; просто не захотели.