Друзья и герои

21

Гарриет была уверена, что на следующее утро Чарльз даст о себе знать. Ее охватило лихорадочное возбуждение; но посыльного всё не было. Шли часы, однако ничего не происходило; ее возбуждение улеглось. Она ошиблась. Всё это было ошибкой. Надеяться не на что.

Когда в полдень она вышла на улицу, Чарльз как раз проходил мимо двери. Он на ходу улыбнулся ей и, не оборачиваясь, стремительно пересек площадь и вошел в «Коринф».

Придя в уныние, она бесцельно побрела по площади. В тот момент, когда она проходила мимо «Коринфа», оттуда вышел Чарльз и остановился на ступенях с телеграммой в руке. Увидев ее, он вприпрыжку спустился с крыльца, словно это всё была игра, и беспечно спросил:

– Где собираетесь обедать?

– Я еще не решила.

Казалось, он ждал от нее чего-то, но чего – она не знала. Ее охватило раздражение, и она двинулась дальше, но лицо его горестно исказилось.

– Не уходите.

– Я думала, вы заняты.

– Сейчас – нет. Мне надо было получить эту телеграмму. Она могла оказаться важной.

– Но не оказалась?

– Не очень. Во всяком случае, может подождать.

– Я ждала от вас весточки, – сказала Гарриет растерянно.

– Вы же сами отвергли меня в Татое. Теперь ваш ход.

– В самом деле? – рассмеялась она и удивленно оглядела его, словно сделав мысленно шаг назад. За безукоризненными манерами скрывалась требовательная надменность – за это Алан назвал его «избалованным юношей». Теперь эта надменность растаяла. Возможно, он просто осторожничал, но в его манере держаться появилась кротость. Своим умоляющим взглядом он напомнил ей Сашу, и она с улыбкой протянула ему руку. – Тогда давайте пообедаем вместе.

На втором этапе их отношений Гарриет стало казаться, что у нее нет никакой иной цели, кроме как видеть Чарльза. Однако она не утратила рассудка. Она помнила, что подобная одержимость когда-то влекла ее к Гаю. И совершенно напрасно. Если бы Чарльз спросил ее, она бы ответила, что считает свой брак безнадежным.

– Не вините меня, – сказала бы она. – Всё это слишком сложно.

Чарльз ни о чем не спрашивал. Очевидно, он решил, что она объяснится, если захочет. В отсутствие вопросов она ничего не говорила. Ею двигало своеобразное чувство верности.

Иногда шел дождь. В такие дни они пили чай в «Коринфе». Когда небо прояснялось, они бродили по Афинам, ощущая приближение весны в электрической свежести воздуха.

Деревья на площади Конституции подернулись зеленой дымкой. На протяжении зимних недель Алан избегал дальних маршрутов и выгуливал Диоклетиана в окрестностях Академии. Теперь погода наладилась, но он чувствовал, что Гарриет отдалилась, и не претендовал на ее общество. Если она днем присоединялась к ним с Якимовым, ей были рады, но Алан больше не приглашал ее прогуляться. Пару раз он встречал Гарриет с Чарльзом на улице и отворачивался, не желая ничего знать о ее новых отношениях.

Парадоксальным образом эта скромность Алана задевала Гарриет. Когда она увидела, что Национальный сад вновь оживает, то предложила Чарльзу прогуляться там и навестить водных птиц.

– Каких птиц? – спросил он.

– Тех, что живут на пруду в центре сада.

– Вот как.

Он улыбнулся, но более ничего не сказал. Когда они проходили мимо пальм, несущих стражу у ворот, Гарриет заметила:

– В этой стране даже деревьям приходится изображать колонны.

– Вам не кажется, что первоначально именно колонны должны были изображать деревья?

– Да, наверное. Какой вы умный. После окончания учебы вы будете археологом?

– Не думаю.

– А чем же вы займетесь?

– Честно говоря, даже не представляю.

Его уклончивость ставила Гарриет в тупик. Добрая половина ее знакомых рассматривали будущее как непрерывную схватку с жизнью и готовились зарабатывать себе на пропитание задолго до наступления двадцати лет. Если Чарльза подобные вопросы не волновали, то это значило, что его происхождение сильно отличается от ее. В нем было что-то непривычное – как у человека, выросшего в богатстве. Однако она не расспрашивала его. Он не задавал вопросов о ее семье и не рассказывал о своей.

Их сходство поражало их. В этом было нечто волшебное. Им казалось, будто они находятся под воздействием заклинания, и они боялись разрушить его неверным словом. Хотя Гарриет не могла бы назвать ни одной их общей черты, ей всё же порой казалось, что из всех людей в мире он более других похож на нее – ее двойник.

Боясь исчезновения этих чар, они инстинктивно подавляли свои различия. Их беседы были короткими и принужденными. Порой они просто бродили в молчании.

Несмотря на войну, холод, недостаток продуктов и надежды, началась весна – мелкими красными побегами глицинии, почками на абрикосах. Из семян, которые всё прошлое лето пролежали невидимыми, словно пыль, проросли зеленые ростки и выкинули мелкие листочки самых разнообразных форм. Гарриет прислушивалась, ожидая, что вот-вот раздастся шум, производимый детьми и птицами, но его не было. Они шагали под деревьями, и тишина становилась всё более гнетущей.

– Вы уверены, что мы не заблудились? – спросила она.

Он кивнул, и, прежде чем она успела сказать еще хоть слово, они очутились на берегу. Это был всё тот же пруд. Зимние дожди заполнили его до краев. Из-за облаков вышло солнце, и вода заблестела. На песке стояли покосившиеся кованые стулья. Все декорации были на месте – но сцена была безжизненна. Не было ни птиц, ни детей, ни взрослых, ни старика, собиравшего плату. Вода была неподвижна. В воздухе повисла тишина.

– Но где же все? Что случилось с птицами?

Чарльз издевательски усмехнулся.

– А вы как думаете?

Ей показалось, будто ее смятение развеселило его, – но его улыбка не была веселой. Она казалась мстительной, словно он мстил Гарриет за какую-то давнюю обиду. Она промолчала, решив не выказывать своих чувств. Через рощу они дошли до ухоженного парка рядом с «Заппионом»[62]. Солнце не грело, а низкий кустарник не защищал от ветра. С моря надвигались почерневшие от скопившегося снега тучи. В конце парка на фоне темного неба блистали монструозные колонны храма Зевса Олимпийского.

Гарриет остановилась и заявила:

– Дальше я не пойду. Мне надо возвращаться. У меня много работы.

– Давайте сначала выпьем чаю, – сокрушенно предложил Чарльз, словно это должно было всё исправить.

– Нет. Мне надо возвращаться.

Гарриет повернулась и решительно зашагала прочь. Когда они подошли к «Гранд-Бретани», Чарльз спросил:

– Вам уже пора?

– Да.

– Давайте выпьем чаю!

Она ничего не ответила, но, когда они подошли ко входу в Бюро, она прошла вместе с ним дальше, в гостиницу.

«Коринф» всё еще сверкал новизной. Он выглядел современно, поскольку в эти дни ничто не могло вывести его из моды. Вестибюль был выстлан сливово-красными коврами и уставлен тяжелыми квадратными креслами. За карнизами скрывались неоновые лампы. Основным источником освещения были витрины – правда, теперь пустые. Остались только драгоценности, которые никто не желал покупать.

Хотя в гостинице было множество беженцев и рабочих, здесь всё же поддерживали определенный уровень, и это было одно из немногих мест, куда юные гречанки могли прийти без сопровождения.

Несколько гречанок сидело за столиками – некоторые с женихами, получившими увольнительную. Шагая вслед за Чарльзом по сливово-красному полумраку, Гарриет заметила Арчи Калларда, который пил чай с Куксоном. Она поймала взгляд Калларда: тот посмотрел на Чарльза и прошептал что-то Куксону. Последний демонстративно глядел в другую сторону, недоверчиво ухмыляясь.

Сев рядом с Чарльзом, Гарриет спросила:

– Вы часто видите Куксона?

– Время от времени. Иногда он угощает меня ужином.

– Он приглашал вас на свои маленькие любопытные вечеринки?

– Нет. А что, он устраивает подобное? И что в них любопытного? Что там происходит?

Подобная невинность огорошила Гарриет, и вместо ответа она задала встречный вопрос:

– Откуда вы знаете Пинкроуза?

Чарльз расплылся в насмешливой улыбке.

– Он был моим наставником. Не воображаете ли вы, что я хожу на подобные вечеринки с Пинкроузом!

Она покраснела и промолчала, но после паузы сказала:

– Если я вам настолько неприятна, почему вы проводите со мной время?

Его улыбка тут же исчезла – на смену ей пришло беспокойство. Он пододвинулся к ней и хотел что-то сказать, но тут вестибюль огласил встревоженный крик Гая:

– Милая!

Чарльз отшатнулся. К ним спешил Гай; очки его сползли на кончик носа, волосы были взъерошены, в руках он сжимал огромную стопку бумаг. Его обычная неряшливость была усилена расстройством. Что-то было не так. Решив, что он пришел предъявить ей обвинения, Гарриет застыла, но дело оказалось в другом. Уронив на стол свои книги и бумаги, Гай воскликнул:

– Знаешь, что случилось?

Она покачала головой.

– Пинкроуз отменил наше представление!

– Какое представление?

– Ну как же, то, что мы устроили для летчиков в Татое. Он запретил его повторять.

– Я не понимаю…

– Говорит, что это всё неприлично. Мы репетировали в школе, когда нам принесли письмо из Информационного бюро. Пинкроуз говорит, что получил жалобы и не может разрешить использовать школу для репетиций. Кроме того, он не разрешает участвовать в этом Алану, Якимову и мне. Словно без нас представление можно устроить!

Гарриет собралась с мыслями и сказала:

– Видимо, проблема в «Марии Мартен». Может быть, обойтись без спектакля?

– Но это же гвоздь программы. Все только о нем и говорят, мечтают его увидеть. Якимов был настоящей звездой. Мы уже продали бо́льшую часть билетов.

– Мне очень жаль.

Гарриет хотелось сказать что-нибудь еще, но Гай настолько вывел себя и свою деятельность из поля ее зрения, что ей оставалось только гадать, почему он пришел к ней со своей бедой. Она взглянула на Чарльза – тот успел подняться и теперь стоял с неловким видом. Гай, словно видя его впервые, поздоровался.

– Вы не хотите чаю? – спросил Чарльз.

– Да, пожалуйста.

Гай пододвинул стул и тут же завладел разговором, не подозревая, что присутствующих может интересовать что-то помимо спектакля и возмутительного поступка Пинкроуза.

Гарриет спросила, не может ли коммодор авиации в Татое вразумить Пинкроуза.

– Бленхеймских летчиков там уже нет, – вставил Чарльз.

Гай кивнул:

– Бен говорит, что попробует связаться с начальником, но это займет время.

– Теперь ясно, зачем Тоби Лаш приходил к Пинкроузу, – сказала Гарриет.

– Ну, он-то не стал бы жаловаться.

– Кто-то же пожаловался. Якимов говорит, что Дубедат возмутился из-за того, что его не взяли в спектакль. Готова поспорить, что он пошел плакаться Куксону, после чего Тоби Лаша отправили жаловаться Пинкроузу.

– Ты думаешь?

– Да, думаю.

– Возможно, ты права, – признал Гай с убитым видом – как обычно бывало, когда Гарриет приоткрывала перед ним прозаическую изнанку жизненных радостей. Чарльз тоже был мрачен, но по другим причинам, и Гарриет попыталась отвлечь его просьбой.

– Вы же видели «Марию Мартен». Это всего лишь шуточная постановка. Вы знакомы с Пинкроузом. Вы не могли бы поговорить с ним?