Друзья и герои

27

В воскресенье было ясно. Выйдя из дома ранним утром, Гай и Гарриет услышали сирены. Они замерли на пороге, ожидая налета. Небо было чистым. Солнце – теплым. Пчела неловко виляла над лужайкой, словно это был первый полет в ее жизни. Некоторое время воскресную тишину нарушало лишь ее жужжание, потом стихло и оно. Других звуков не было. Тишина продлилась еще несколько минут, после чего прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Только дойдя до центра Афин, они поняли, что что-то не так. День был безоблачным, это был церковный праздник, но люди вокруг – в? нарядных воскресных одеждах – казались мрачными и взволнованно и гневно жестикулировали. Вокруг церкви Капникареи собралась толпа: мужчины в темных костюмах, женщины под черными вуалями. Казалось, службу прервали новости о какой-то природной катастрофе.

Компания, собравшаяся на гору Пендели, договорилась встретиться перед «Коринфом», где в лучах утреннего солнца сидел Роджер Танди, поедающий свой завтрак. К нему уже присоединился Якимов. Рядом стояли Бен Фиппс и Алан, которые, завидев Принглов, тут же направились к ним, поскольку им не терпелось поделиться новостями.

Германия объявила войну Греции. Накануне немецкое радио сообщило на греческом о готовящемся налете, подобных которому еще не видели: это должна была быть сокрушительная атака, которая уничтожила бы всю власть во вражеской стране и позволила бы войскам войти в Грецию без каких-либо препятствий. Однако немцы не назвали город. Все полагали, что речь шла об Афинах, но голубое небо оставалось пустым. Сирены оповещали не об атаке, а о том, что Греция вступила в войну с Германией.

Все присоединились к Роджеру Танди и принялись наблюдать, как он намазывает мармелад из хурмы на кусочек серого черствого хлеба.

Что же делать? Разумно ли будет подниматься на гору в такое время? Это может выглядеть как паническое бегство из Афин. Однако зачем им здесь оставаться? Не было смысла весь день сидеть и ждать катастрофы. Решили подождать прихода Чарльза.

– Как вы думаете, прием в Фалироне состоится? – жалобно спросил Якимов дрожащим голосом.

– Почему нет? Это же не конец света, – ответил Фиппс.

Никто не согласился с ним. Они сидели за столом под нежными лучами весеннего солнца посреди города, который, казалось, затаил дыхание, готовясь к концу.

Якимов сидел с задумчивым и меланхоличным видом и молчал. Вдруг он наклонился к Гарриет:

– Дорогая моя! Я только что видел нечто поразительное. Просто потрясающе. Ничего подобного не видел уже много лет.

– И что же это было?

– Это за углом. Пойдемте взглянем. Я и сам с удовольствием полюбуюсь.

Хотя Гарриет стало любопытно, что же так распалило Якимова, она не двинулась с места, пока Гай не сказал:

– Иди и посмотри. Потом расскажешь нам.

Якимов вывел ее на улицу Стадиум и остановился перед памятником Теодоросу Колокотронису[75], в канаве рядом с которым на корточках сидел человек, разложивший перед собой какие-то предметы.

– Что это? Бобы?

– Бананы! – восторженно объявил Якимов.

Это действительно были бананы, пусть и зеленые, покрытые пятнами и едва ли двух дюймов в длину. Гарриет задумалась, как же продавцу удалось вырастить банановое дерево и сколько ему пришлось пройти, чтобы доставить этот редкий и ценный фрукт в Афины к празднику. Увидев иностранцев, продавец зашевелился, готовясь заговорить и в то же время боясь открыть рот слишком рано.

– Я уже много лет их не пробовал, – сказал Якимов. – На Балканах их и не было, кажется. Здесь это роскошь. Не хотите ли приобрести?

Когда Якимов жил у Принглов в Бухаресте, то часто предлагал Гарриет купить что-нибудь, что приглянулось ему в магазине. Тогда его нищета была общеизвестной. Теперь же Гарриет ответила:

– А вы сами почему их не купите?

Якимов был потрясен.

– Вообще-то, я мог бы, наверное, – пробормотал он. – Но не уверен, что хочу.

Он наклонился и пригляделся к бананам, мучимый жадностью и сомнениями, после чего всё же решился.

– Я лучше выпью узо, – сообщил он и отвернулся.

Продавец со вздохом уселся обратно, и Гарриет, чтобы утешить его, предложила ему монетку. Продавец удивленно и гордо вздернул подбородок. Он не был попрошайкой.

Когда они вернулись на площадь, то обнаружили, что Чарльз уже присоединился к компании. Услышав голос Гарриет, он резко обернулся, и она весело спросила:

– Ну что же, пойдемте?

– Боюсь, у меня не получится. Мне нельзя отлучаться.

– Тогда пойдем! – Бен Фиппс бодро вскочил на ноги. – Мы уже потратили достаточно времени.

Видя, что остальные не шевелятся, он принялся их понукать. Чарльз уныло наблюдал за происходящим. Он только что пришел от военного атташе.

– Что там говорят? – спросил Алан, вытаскивая Диоклетиана из-под столика. – Есть у нас шанс?

– Разумеется. – Чарльз немедленно принял профессионально-бодрый вид. – Греки твердо намерены дать отпор. Эту страну не так-то просто завоевать. Она победила итальянцев, может победить и немцев.

– Может, но у греков была тяжелая зима.

– Они пережили ее. Это чего-то да стоит.

– Согласен.

Гай и Бен двинулись в путь. Ожидая, пока Алан возьмет собаку на поводок, Гарриет взглянула на Чарльза и обнаружила, что он смотрит на нее, приподняв брови, словно спрашивая: «Вам обязательно уходить?» Но что еще она могла сделать?

– Тогда пойдемте, – сказал Алан.

Чарльз сделал умоляющий жест. Гарриет замешкалась, и он прошептал:

– Завтра за чаем.

Она кивнула и пошла за остальными. Следуя за Аланом в бессмысленный и пустой день, она ощущала, что все ее мысли остались позади.

В Колонаки ее мрачные раздумья нарушил какой-то шум. Диоклетиан зарычал. Алан схватил его за ошейник. Они повернули за угол и увидели, как разъяренные греки громят Немецкое бюро пропаганды. Это было маленькое здание, которое уже практически разнесли. Один юноша выставил из окна второго этажа портрет Гитлера, чем вызвал взрыв возмущения в толпе. Портрет упал на землю, и греки бросились топтать ненавистное лицо. Улица была усыпана осколками стекла и обломками досок. Разорванные книги собирали в кучу, чтобы поджечь.

– Костер против культуры, – сказал Бен Фиппс.

Единственными наблюдателями происходящего были новозеландцы, которые смотрели на всё отстраненно.

У ног Гарриет упала одна из книг с оторванной обложкой. Она подняла ее, и к ней тут же подлетел молодой грек, взъерошенный, словно драчливый пес. Он схватил Гарриет в охапку, будто поймал врага.

– Отпустите ее, она англичанка, – сказал кто-то из новозеландцев.

– Англичанка? – с отвращением повторил грек, но выпустил Гарриет, и она осталась с книгой, ненужной и непонятной ей.

– Дайте поглядеть! – Алан посмотрел на книгу и рассмеялся. – Мораль господ и мораль рабов! Бедный Ницше. Знал ли он, чем они отличаются?

Он сунул книгу в карман.

– Будет служить напоминанием, – сказал он.

– О чем?

– О человеческой ненависти к своему виду.

На автобусе они доехали до склонов Пендели и пустились в путь по заросшей дикими цикламенами тропе в окружении пиний. Гай и Бен Фиппс ушли вперед, увлеченные обсуждением очередной недавно вскрывшейся политической махинации.

На неровной дороге Алан начал хромать, но скорости не сбавлял. Теперь, ясным днем, когда ничто не отвлекало, Гарриет видела, как он переменился. Раньше он был грузным, но за голодную зиму исхудал. Он туго затянул пояс, но брюки всё равно болтались мешком, а пальто то и дело норовило соскользнуть с плеч. Ботинки стали ему слишком велики, но он балансировал на здоровой ноге и подтаскивал больную, упорно шагая вперед, словно твердо вознамерился преодолеть дистанцию.

Диоклетиан весело носился между сосен. Он стал напоминать призрак. Его тревожили черепахи, которые сотнями ползали по сухой каменистой земле. Черепахи были единственными созданиями, которым в последнее время жилось привольно. Интересно, подумала Гарриет, пытался ли кто-нибудь их есть? Очевидно, Диоклетиану пришла в голову та же мысль: он обнюхал черепаху и вопросительно взглянул на Алана, виляя хвостом. Было больно смотреть, как у него под шкурой ходят кости. Он безостановочно сновал взад-вперед, снедаемый любопытством и голодом. Он то и дело приносил на тропу черепах, но что толку? Он ронял их, и черепахи, почувствовав, что опасность миновала, беспечно уползали прочь.

Диоклетиан озадаченно посмотрел на Алана, потом на черепаху. Что это – живой камень?

Алан помахал собаке; лицо его исказилось от нежности.

– Не смог одолеть черепаху, глупая ты псина!

Они остановились у хижины, где торговали рециной. Рассевшись на лавке, они разглядывали раскинувшийся перед ними город. Парфенон на фоне ржаво-розовой дымки напоминал птичью клетку из перламутровой кости. Налета не было. Бен Фиппс ожидал, что перед ними откроется вид на пожары и разрушения, и взял с собой полевой бинокль, который сейчас протянул Гаю. Двое близоруких мужчин передавали друг другу бинокль, пока им не принесли рецину.

Диоклетиан лежал пузом кверху, высунув алый язык между зубами. Алан попросил хозяина дать миску и наполнил ее рециной.

– Господи, он что, будет пить?

– Подождите.

Они в восторге увидели, что Диоклетиан тут же вылакал всю миску.

Вдруг Бен Фиппс, подняв бинокль, вскричал:

– Глядите же, глядите!

С юга приближалось с полдюжины самолетов, но никто не предупредил об их появлении. Не было ни выстрелов, ни взрывов; самолеты развернулись над городом и принялись кружить, словно дельфины в воздушном море.

Даже Алан и Фиппс никогда не видели ничего подобного. Разомлев от вина, прислонившись к теплой стене хижины и вдыхая аромат сосен, они долго наблюдали за тем, как самолеты порхают в гиацинтовом небе. Цикады стрекотали так мерно, что этот звук словно бы равнялся тишине. На таком расстоянии самолеты летели беззвучно; если они и сражались друг с другом, то это сражение происходило так далеко, что утратило всякое значение.

– Может быть, они из будущего, – сказала Гарриет. – Мы и не заметили, что пробыли здесь сто лет, и война уже давно окончена и позабыта.

Алан хмыкнул и выпрямился. Диоклетиан, который не сводил взгляда с хозяина, тут же вскочил. Они тронулись в путь и поднялись по склону над соснами. Теперь они с трудом продвигались по серому сланцу. Гай предложил Алану руку, но тот упорно шел сам, балансируя и оскальзываясь на острых, неровных камнях. Наконец они оказались на верху горы. Ветер яростно набросился на них, и стало ясно: настало время возвращаться домой.

К вечеру Афины оправились от шока. Погода стояла восхитительная. Не приходилось сомневаться, что зима осталась позади и началась летняя свобода. Все высыпали на улицы и бродили в розово-лиловом сумраке. Люди толпились на мостовых под закатными лучами, и в руках у них были цветы и флаги – греческие и английские.

Четверо спустившихся с горы путников бродили по городу, узнавая его заново: они словно побывали в некоем раю, свободном от войны. Афиняне вновь воспрянули духом. Когда Алан остановил знакомого и осведомился о загадочных самолетах, тот рассказал, что это были британские истребители, прибывшие из Египта, чтобы защищать Афины. Налета так и не произошло, но теперь, даже если на горизонте появятся люфтваффе, далеко они не продвинутся. Все вокруг чуть ли не радовались, что произошло худшее. Да, теперь им противостоял новый враг, сильнее прежнего, но он будет повержен так же, как и прочие.