Друзья и герои

28

Ночью на холме прямо за виллой появилась зенитная пушка.

На следующее утро Гай уже был на автобусной остановке, когда взвыли сирены. Тут же загрохотала новая пушка – так близко, что от грома можно было сойти с ума. Он бросился домой. Когда он уходил, Гарриет принимала ванну; теперь она нагишом скорчилась под лестницей, а Анастея стояла рядом на коленях и билась головой об пол, крестилась и шептала молитвы. Обе женщины совершенно обезумели от страха. Гай в панике уставился на них, и Гарриет, завидев его, бросилась к нему на шею:

– Что это? Что происходит?!

– Господи, да это всего лишь противовоздушная оборона.

Сам он ни чуточки не испугался, но спустя два часа непрерывной пальбы – это был самый длительный налет за всю войну – Гарриет привыкла к постоянному грохоту, а Гай, не имея возможности покинуть дом, ощутил, что больше не выдержит.

– Мы не можем жить в таком шуме, – сказал он. – Тут больше жить нельзя. Придется найти другое место.

Гарриет не в силах была и думать о переезде. К тому же она ощущала ответственность за кошку.

– Сейчас уже нет смысла переезжать, – сказала она. – Мы жили здесь так долго, что можем дожить и до конца. Да и куда нам идти?

Многие гостиницы забрали под нужды британской армии, а оставшиеся были забиты постоянно прибывающими беженцами.

– «Коринф» или «Короля Георга» мы всё равно себе позволить не сможем, да и маленькая гостиница обойдется бог знает во сколько.

Когда налет закончился, они поднялись на крышу и наблюдали, как вздымается дым из черных и жирных туч, которые медленно стелились вдоль берега. Анастея сказала, что этот дым – из Элефсиса, где был военный завод. Это зрелище, казалось, воодушевило ее, и она заговорила очень быстро, призывно жестикулируя в сторону Гая. Очевидно, она просила его о чем-то, но лишь через некоторое время ему удалось понять, что местные мужчины вырубают в скалах подле Илисоса бомбоубежище. Места в этом бомбоубежище были платными – так Анастее сообщили строители. Когда она сказала, что у нее нет денег, ей посоветовали попросить Гая, чтобы тот выкупил для нее место. И сколько же оно стоит? Тридцать тысяч драхм, ответила Анастея. Гай с Гарриет расхохотались. Для них эта сумма была фантастической, но для Анастеи она просто не имела никакого отношения к реальности. Ей казалось, что иностранцы, которые могли позволить себе арендовать виллу с ванной и кухней, способны купить всё что угодно.

– Как ты думаешь, над ней подшутили? – спросила Гарриет. – Наверное, речь шла о тридцати драхмах.

Но Анастея продолжала настаивать, что ей нужно тридцать тысяч. Когда Гай объяснил, что у него нет и не может быть такой суммы, она впала в уныние.

– Сколько ей лет, по-твоему? – спросил Гай, когда Анастея ушла.

– Выглядит она на все восемьдесят, но, возможно, ей не больше семидесяти.

Сколько бы Анастее ни было на самом деле, она так постарела от тяжелого труда и голода, что ее возраст уже не измерялся годами. Гарриет гадала, будет ли она так печься о своей жизни через полвека. Еще не так давно она утверждала, что жизнь – это величайшее благо и ее ценность превыше всего; теперь она словно лишилась этой ценности: не потеряла, не растратила, а просто упустила по ошибке. Казалось, что эту ошибку уже не исправить – да она и не знала как.

Собравшись уходить, Гай спросил, не нужно ли ей в Афины. Гарриет не видела причин возвращаться в город: работы у нее не было, делать ей было нечего, оставалось лишь бродить по улицам, которые ничего ей не обещали. По крайней мере, здесь у нее была кошка.

– Я буду рано, – сказал Гай, как часто говорил в последнее время.

Гарриет недоверчиво усмехнулась и увидела, что он смотрит на нее с сочувственным любопытством – так же, как в тот день, когда уехал Чарльз.

– Обязательно буду. Попроси Анастею найти что-нибудь к ужину. Мы же поужинаем дома, так?

– Хорошо.

Гарриет была рада, но уверения Гая, что он непременно вернется не поздно, смутили ее, словно запоздавшее решение вопроса. Ее больше не тревожила эта проблема: она не была решена, но словно ушла в прошлое. В последнее время ее куда больше волновало, чем накормить кошку. Она послала Анастею за продуктами и, убедившись, что та ушла, отправилась на кухню и собрала объедки. Кошки в лесу не было. Она дошла до хижины, где жили котята, но там было пусто. Она долго окликала кошку, но в конце концов сдалась, решив, что животные отправились на поиски пропитания.

Это был один из тех редких вечеров, которые они провели у себя в гостиной. Обстановка была простая и безрадостная, лампа светила тускло. Гарриет завесила окна плотными шторами и принялась штопать вещи. Гай сидел над книгами, обдумывая лекцию.

– «Произведение искусства должно таить в себе ответ на вопрос, почему оно именно таково, каким является», – процитировал Гай.

– Кто это сказал?

– Кольридж.

– А в жизни есть ответ на вопрос, почему она именно такова?

– Если этого ответа нет, то ничто не имеет смысла.

– А смысл есть, по-твоему?

– По-моему, да.

– Ты становишься мистиком, – сказала Гарриет и после долгой паузы продолжила: – В руинах Белграда столько трупов, что люди перестали их хоронить. Их просто накрывают цветами.

– Кто тебе это сказал?

– Слышала в Бюро перед уходом. Это была последняя информация, которую мы получили из Югославии.

Гай покачал головой, но ничего не ответил. Некоторое время они сидели в тишине, как вдруг услышали чье-то фальшивое пение. В одном из недостроенных домов собрались люди и принялись петь в темноте.

Вдруг звук их голосов показался Гарриет невыносимым.

– Пусть они замолчат! – вскричала она и, прежде чем Гай успел ее остановить, побежала на кухню и потребовала, чтобы Анастея разобралась с певцами. Та крикнула что-то в темноту, и песня тут же оборвалась.

– Как ты могла? – спросил потрясенный Гай.

Гарриет не смотрела на него. Она была близка к тому, чтобы расплакаться.

– Это могли быть солдаты в увольнительной, среди них, возможно, были раненые. Как ты могла?

Гай так редко гневался, что его укоры огорошили Гарриет. Она покачала головой. Она и сама не понимала, что на нее нашло и почему. Ей хотелось, чтобы Гай поскорее забыл о произошедшем, но, когда он снова склонился над книгами, лицо его было искажено беспокойством. Видя, что он продолжает думать об этих певцах, Гарриет вдруг разрыдалась, не в силах справиться с захлестнувшими ее чувствами вины, раскаяния и горя.

Некоторое время Гай наблюдал за ней: он и сам был слишком расстроен, чтобы пытаться утешить ее. Затем он собрался с духом и сказал, словно только сейчас смог себя заставить это произнести:

– Мы переезжаем. Алан говорит, что сумеет устроить нам комнату в Академии.

– Я не могу уехать. Не могу бросить кошку.

– Это необходимо. Дело даже не в налетах, не в том, что здесь невозможно спать. Алан говорит, что нам надо жить там, где до нас смогут дозвониться в случае необходимости.

Гарриет выпрямилась. Ее тут же охватила тревога, которая постоянно сопровождала ее в Румынии.

– Положение ухудшилось? Что случилось?

– Я не знаю. Никто не знает. Новости не доходят.

– Но есть же какие-то слухи?

– Да, но на слухи нельзя полагаться. В общем, нам следует переехать – просто на всякий случай. И только. Алан завтра скажет, удалось ли ему получить комнату.

У них были только книги и одежда, но Гарриет была так измотана, что сбор вещей казался ей непосильной задачей.

– Ты поможешь мне с переездом? – взмолилась она.

– Ну разумеется, – удивленно ответил он. – Почему же нет?

– Обычно ты слишком занят.

– Сейчас я ничем не занят. Постановок больше не будет, в школе никого не бывает.

Гай тоже выглядел уставшим, словно он наконец признал свое поражение. Гарриет хотела спросить, чем же он теперь занят в Афинах, но в этот момент заглянула Анастея, чтобы попрощаться, и Гарриет сказала:

– Пожалуй, я лягу спать.

Налет продолжался всю ночь. Пулеметчики трудились без передышки, и никому в округе так и не удалось заснуть. К утру Гарриет готова была переехать куда угодно, если там можно будет выспаться.

Гай договорился встретиться с Аланом за обедом; он сказал, что вернется, как только узнает, каковы их перспективы. Он вытащил свои рюкзаки и принялся снимать книги с полок. Анастея давно ожидала чего-то в этом духе. Увидев, чем он занят, она ушла на кухню и вернулась с чайником, который Гарриет купила пару месяцев назад. Кухня здесь была оборудована скудно; чайник был единственным, что принадлежало Принглам. Анастея нежно прижимала его к себе, поглаживая морщинистой рукой. Она сказала, что чаю в магазинах не было уже несколько недель. Гарриет кивнула и велела ей оставить чайник на столе, но Анастея не желала с ним расставаться: она гладила фарфор, словно это была необычайная ценность. Она стала упрашивать подарить ей чайник, показывая то на него, то на свою грудь.

Гарриет удивилась:

– Она же не пьет чай. Она даже не знает, как его заваривать. Лучше отдать его кому-нибудь, кто будет им пользоваться.

– Чаю больше не будет, – заметил Гай. – Пусть забирает.

Гарриет уступила, и Анастея заторопилась домой со своей добычей, забыв причитающиеся ей деньги, так что ее пришлось звать обратно.

Гай вернулся к вечеру. К этому времени Гарриет уже закончила паковать вещи и несколько раз сходила к реке в поисках кошки. Это была грязная, лишайная кошка, но Гарриет неожиданно для себя привязалась к ней. Она лихорадочно искала ее, твердя себе, что животные – единственные, кого можно любить без опаски, и ей никто не нужен, кроме этой кошки. Прекрасно понимая, что в Академии им будут не рады, Гарриет всё же твердо вознамерилась найти кошку и забрать ее с собой.

Она раз за разом выходила в лес на поиски, но тщетно. Она была там и когда вернулся Гай: он застал ее мечущейся между деревьями и отчаянно зовущей кошку. Мрачные лесные тени пришлись ему не по вкусу, и он позвал жену с берега. Их уже ждало такси.

– Я никуда не поеду без кошки, – сказала Гарриет и снова скрылась в лесу. Теперь Гай казался ей всего лишь препятствием на пути к основной цели, которая была куда важнее, чем всё, что он мог ей предложить.

Тем временем Гай озадаченно глядел ей вслед, гадая, не помешалась ли она. Втайне он был уверен, что кошку поймали изголодавшиеся крестьяне, но вслух он сказал:

– Ее напугали выстрелы. Она где-то спряталась.

– Скорее всего, – согласилась Гарриет, не оставляя поисков.

– Пойдем, – твердо произнес Гай. – Нас ждет такси. Уже темнеет. Ничего не выйдет.

– Я не могу, – ответила она. – Видишь ли, у меня больше никого нет.

– Милая моя!

В его голосе было столько боли и изумления, что она остановилась, однако его протест казался ей совершенно неоправданным. Он сам выбирал вместо нее кого угодно – и вот результат. Каждый раз, когда он пренебрегал ее чувствами, чтобы угодить кому-то постороннему, между ними рвалась очередная нить. Теперь ей казалось, что их уже ничто не связывает.

Гай снова окликнул ее, но она не ответила. Он не двигался с места – темный силуэт на краю леса. Ее раздражало его вмешательство. Когда-то ей казалось, что этот большой, уютный мужчина защитит ее от окружающего мира, но оказалось, что он сражается на другой стороне. Он ни в чем не желал ей уступать. Семейный долг – если он вообще признавал его существование – был для него всего лишь одним из множества долгов. Ко всем своим обязанностям, реальным и воображаемым, он относился одинаково, но воображаемые, очевидно, были куда привлекательнее.