История Индии

Реформа и реакция

Ахалиабхаи Холкар, «царица-философ» Малвы, стала проницательным очевидцем крупных политических событий. В письме к пешве в 1772 году она предостерегала от отношений с британцами и сравнивала их объятья с медвежьими.

«Иные твари», о которых писала Ахалиабхаи, несомненно означали афганцев и мусульман вообще. Мусульманские завоеватели в своих намерениях были откровеннее британцев. В контексте исламского триумфализма изгнание неверных и разрушение языческих храмов считалось благодеянием. А если, из-за политики или сочувствия, им пренебрегали, мусульманские историки всегда рады были приписать правителю благородство. От исламского правителя ожидали соблюдения исторических, летописных канонов.

С другой стороны, британцы имели обыкновение осуждать агрессию. Они казались непривычно свободными от религиозного фанатизма и династических амбиций. Их уважение к индусским и мусульманским традициям было похвальным, уважение к существовавшим институтам власти положительно приветствовалось. «Щекотливые» в вопросах покровительства, индийские правители готовы были терпеть невосполнимую потерю власти, если она давала возможность повысить престиж. Из путаной индийской иерархии начала выкристаллизовываться более стройная система княжеских титулов и званий. Раи и раджи были рады найти свое место в этой системе. Некоторые раджи, такие как предводители раджпутов и маратхов, стали махараджами. Среди мусульман, в индо-афганской династии Бхопалов прижились титулы вроде набоба или, в женском варианте, бегумы. Самый знаменитый из вождей пиндари взял титул набоба Тонка. В Майсуре молодой Вадияр получил царственное имя Кришнадева Рая III, обеспечив духовную связь с первым Кришнадевой, который из Виджаянагара гордо правил большей частью полуострова.

Хотя все перемены диктовались политическим расчетом, этот расчет не был циничен. Сотрудники Ост-Индской компании делали многое для сохранения туземной культуры, они были заинтересованы в том, чтобы индийцы знали свою историю. Пытливые и любознательные умы умели оторваться от круговорота купли-продажи и подсчета прибыли. Они обращались к таким предметам, как овладение языками и литературой Индии, восстановление ее истории, составление карт, классификация флоры и фауны. Эти «ориенталисты» обладали настоящим чувством чудесного. Их исследования были не просто пробой сил, попыткой осознать Индию. Источники сведений, чаще всего брахманы и джайны, разжигали интерес иностранцев и пользовались их покровительством. Из «открытий» таких исследователей, как сэр Уильям Джонс и Джеймс Принсеп, многие образованные индийцы узнавали о своей неординарности, о причинах гордиться прошлым. Неру стал одним из первых националистов, выразивших Джонсу и другим европейским ученым глубокую признательность^{344}. Не последнюю роль в этих научных достижениях сыграли усилия Уоррена Гастингса, основавшего в 1784 году Бенгальское Азиатское общество, которое под председательством Джонса стало центром сбора научных сведений об Индии. Гастингс, как и Джонс, интересовался индийскими древностями, глубокое впечатление произвела на него та часть священных текстов, с которой он сумел ознакомиться. Он надеялся, что вооруженный подобными знаниями крестьянин сможет управлять Индией согласно своим обычаям и благодаря им сделает это лучше, чем кто бы то ни был.

Такой идеализм характеризовал эпоху Гастингса, на рубеже веков он породил поколение ученых-администраторов. Такие люди, как Колин Маккензи и Томас Манро на юге, Джон Малькольм в центральной Индии, Маунтстюарт Элфинстон и его помощник Джеймс Гфант Дафф в Махараштре и Джеймс Тоуд в Раджастхане, занимавшие важные военные или политические должности, внесли огромный вклад в изучение истории и географии этих областей. Неудивительно, что их наука временами превращалась в активное покровительство народам и династиям, которые они изучали, а порой история становилась веским аргументом в пользу британского вторжения. Конечно, поводом могло служить все, что угодно, но редкие индийские документы подходили для этого лучше, чем истории избиения индийцев мусульманскими завоевателями, описанные в мусульманских же летописях.

Малькольм, на основании опыта, приобретенного им в 20-х годах, отметил «всеобщее мнение местных жителей о нашем превосходстве в вере, мудрости, силе, по сравнению с их собственными правителями». Верное или нет, это замечание, подкрепленное наблюдениями других, оказало вдохновляющее действие. Встречаясь с другим, менее лестным убеждением, он рассуждал о прекрасном идеале, на котором основано мнение индийцев.

Томас Манро более легко относился к реальностям британского правления в далеких поселениях вокруг Мадраса. Он не предавался самодовольному патернализму. Верно, что некоторые завоеватели обращаются с индийцами грубо и жестоко. «Но никто не обращается с ними с таким презрением, как мы, никто не клеймит их, как народ, недостойный доверия, не знающий чести, годный лишь на то, с чем мы без них не справимся». Правосудие и управление следует передать в их руки, потому что (как он писал директорам Ост-Индской компании):

Такие покровительственные или пессимистические заявления начала XIX века стали, однако, неприемлемы в середине столетия. Изменилось британское представление о дееспособном правительстве. «Всеобщее мнение местных жителей» больше в расчет не принималось. Возможность «развивать местную систему» канула в небытие навеки. А мысли «ориенталистов» о том, что управление губительно для индийских традиций, потускнели благодаря жадности набобов, укрылись за холодной утилитарной логикой и подточились свободой торговли, которую поощряла церковь.

Торговое лобби настаивало на том, что экономику Индии следует открыть для внешних инвестиций и иностранных предприятий, бросая вызов монополии, на которой держалась Ост-Индская компания. Компания стала предметом пристального контроля со стороны правительства с конца 70-х годов и прямого управления со стороны Бюро контроля с 1785 года. Она утратила политическую независимость и большинство покровителей. Ее коммерческие интересы были разодраны в клочья во имя свободной торговли. Правительство, в интересах мануфактур, мечтавших получать новые прибыли на индийском рынке, и британских торговых домов Азии, желавших торговать индийской продукцией, периодически меняло содержание королевских хартий, урезая коммерческие привилегии. Все больше разоряясь, как это было в Майсуре и в государстве маратхов, Компания в 1793 году была вынуждена пойти на уступки, отказаться от монополии на торговлю с Индией в 1813-м и от еще более выгодной монополии на торговлю с Китаем в 1833 году.

Утратив коммерческие выгоды, Компания сохранила статус политического поприща и козла отпущения. Невнимательность Лондона и удаленность Индии могли бы позволить ей существовать дальше, но слишком известна была легенда о ее неподотчетности. В конце концов формулировка «неверное руководство компанией» звучала не так грозно, как «злоупотребление должностью». Поэтому, несмотря на победоносные армии, шагавшие по субконтиненту, силы Компании таяли. Афганская, синдская и сикхская кампании прошли либо в интересах правительства, либо были спровоцированы его ставленниками. Компания молча уступала, потому что уже, по сути, была национализирована. Подобно набобам Авадха, проводившим дни в пышных шествиях под британским покровительством в Лакхнау, или бывшему пешве, получавшему пенсию в Канпуре, или даже самому Великому Моголу, коротавшему жизнь в душных комнатах делийской крепости, заслуженная Компания превратилась в еще одного кукольного деспота Индии, тщившегося словить ускользнувшую власть.

Среди условий возобновления хартий компании в 1813 году было и разрешение деятельности в Индии христианских миссий. Компания неохотно на это согласилась. Уже давно назревала опасность того, что индусы и мусульмане сочтут британское правление угрозой для своей религии. Но клэпхемская секта евангелистов заполучила в свои сети генерал-губернатора (сэра Джона Шора) и ведущего директора Компании, а также приобрела большое влияние в Вестминстере, так что противостоять давлению миссионеров стало невозможно. Уильям Уилберфорс, борец против рабства и член клэпхемской секты, заявил, что успех в деле отправки миссионеров в Индию «станет важнейшим после запрета работорговли»^{347}. В 1813 году он в палате общин называл это дело весьма важным, «ибо наша вера высока, чиста и благодетельна, тогда как их — ничтожна, безнравственна и жестока». Подобно мусульманам, которых ужасало язычество, он объявил индуистских богов «настоящими чудовищами похоти, беззакония, разврата и зла». С таким определением охотно согласился Джеймс Милль, автор «Истории Британской Индии», опубликованной в 1820 году. «Поскольку индуизм является самым досадным и самым сильным из суеверий, какие когда-либо донимал) i и развращали человечество, индусы в самом деле наиболее порабощенный из человеческих народов»^{348}. Избавление от этой «великой мерзости» — такой же священный долг всякого христианина, как и освобождение африканцев от рабства.

Лорд Уильям Бентинк, генерал-губернатор (1828–1835), симпатизировавший евангелистам, начал «реформацию» Индии. Преступлениями были объявлены сожжения вдов (сати) и ритуальные убийства на дорогах (тхаги). Эти ритуалы не являлись общепринятыми, не были центральными или непременными в индуизме. Законы, принятые против них, могли сберечь чьи-то жизни, но они в принципе заклеймили индуизм в христианском сознании. Хотя индийцев, принявших христианство, было немного и от худших проявлений евангелизма они были защищены, новая агрессивная идеология распространялась среди английского населения Индии. Само управление страной все больше преподносилось как священная миссия. Былая толерантность и даже содействие местной религии исчезали. Росла убежденность в превосходстве христианства. Если ранее европейцев заботила возможность индусов соблюдать запреты, то теперь до запретов дела не было. Раньше, когда напыщенный армейский капеллан или его исполненный благих намерений помощник изволили читать сипаям проповедь о «христианских ценностях», тем оставалось только поддакивать. Теперь, при слухах о грядущем обращении или принуждении к нарушению кастовых запретов, они мрачно роптали.

Уилберфорс никогда не бывал в Индии. Как и Джеймс Милль, который, как историк, а затем влиятельный представитель Ост-Индской компании в Лондоне, рассуждал о теории и практике управления Индией на основе научного анализа и утилитаристского политического мышления. Знание об индийском хуманизме и его ужасающем многообразии многое дало бы этим исследованиям. Миллю и его приближенным, в том числе сыну Джону Стюарту Миллю, тоже служившему в Компании, было очевидно, что «счастье многих» зависит от того, как составлены законы, о полезности и моральности которых можно судить по простым признакам — они должны приносить максимум выгоды. В Британии промышленная революция развернулась, когда паровая машина потащила общество в направлении изобилия и благоустройства, и все общество подчинилось необходимости социальных и избирательных реформ. Хотя в таком доиндустриальном государстве, как Индия, не усматривалось явного кандидата на место в парламенте, реформы и модернизация были необходимы.