История Индии

1857 год и далее

«События 1857 года… нашли больше эмоциональных откликов в литературе, чем какое-либо другое событие в истории Индии»^{353}. Таков итог анализа документов тех времен. Этот год стал водоразделом между британским правлением и индийским ответом на него. Но интерпретация этих событий остается противоречивой, как и их характеристика. Британцы говорят о Сипайском, Бенгальском или Индийском мятеже. Индийцы славят Национальное восстание или Первую войну за независимость. Источники, менее близкие к обоим народам, упоминают Великое восстание. В любом случае то, что произошло в 1857 году, простому анализу не поддается.

К примеру, нельзя этот мятеж приравнивать к традиционной, даже «феодальной» форме реакции, которая, не увенчавшись успехом, открыла новую эру национализма и политически организованного протеста. В Сипайском восстании приняло участие множество различных групп, каждая с собственным поводом для недовольства. Не всегда решающим фактором становились плюсы и минусы британского правления. Линия фронта порой проходила между городским и сельским населением, между оседлыми и кочевыми народами, между высшими и низшими кастами, землевладельцами и арендаторами, мусульманами и индусами. Странно при этом искать национальный характер сил, поддержавших восстание или ему противостоявших.

Из пострадавших и недовольных многие оказались настойчивы в своих претензиях и спровоцировали первые протесты и мятежи. Некоторых мятежников преподносили и продолжают преподносить как националистов. Но всеиндийским патриотизмом они еще не обладали. Это отражалось даже в том, что британское правительство не воспринимало Индию как единую страну. Каждое представительство (Калькутта-Бенгалия, Мадрас, Бомбей) имело свою армию и свою администрацию. Поэтому, хотя восстание охватило почти все общины, главным образом в северной Индии, и хотя без националистической риторики не обошлось, немалая часть будущего народа и крупные центры британского правления остались неохваченными. Более того, если «историки будущего начнут трактовать национализм шире и обнаружат его проявления ранее»^{354}, не стоит сбрасывать со счетов и традиционные формы сопротивления, которые встречались гораздо раньше 1857 года. Иными словами, «великий водораздел» индо-британских отношений оказался широким плато, на котором потоки нередко текли в разные стороны.

Но, по крайней мере, можно согласиться с тем, что Сипайское восстание началось в войсках Ост-Индской компании. Оно было не первым. Накануне битвы при Баксаре, случившейся столетием раньше, сипаи отказались повиноваться и были жестоко наказаны Гектором Манро. В 1806 году при Веллоре, в Тамилнаде, новые требования к униформе и указание носить на головном уборе значок из кожи (что неприемлемо для индусов) привело к восстанию в мадрасской армии. И, как уже говорилось, во время бирманской, синдской и пенджабской кампаний сипаи несколько раз устраивали бунты, поскольку «чужеземная служба» лишала их кастовой принадлежности.

В 1857 году, вскоре после того, как Дальхузи остудил все еще тлевшее недовольство по поводу «чужеземной службы», бенгальских сипаев начало беспокоить другое посягательство на их верования. Патроны для новых ружей хранились в бочонках со смазкой, предположительно содержавшей свиной и говяжий жир. Кроме того, патроны еще и требовалось скусывать зубами. Для почитающих коров индусов и для неприемлющих свинины мусульман новая амуниция была столь же отвратительной, как если бы ее обваляли в экскрементах, и столь же смертельной, как если бы ее отравили цикутой.

Хотя вызвавшие протест патроны довольно быстро заменили, теперь вся амуниция казалась подозрительной, как и продовольствие — мука и растительное масло. Однажды пойманным на нечестивости, британцам приходилось следить за каждой мелочью, чтобы не оскорбить обычаи сипаев. Ведь так можно было лишиться возможности обращать последних в христианство. В самой Бенгалии мятеж из-за патронов был с легкостью подавлен в феврале 1857 года, но его отголоски распространялись повсюду, множились и набирали силу.

Свидетельства об организованной подготовке восстания неубедительны. Организатором стало недоверие, вдохновителем — британская черствость. В гарнизоне Мирута — важного города в 60 километрах от Дели — британцы особенно жестоко обошлись с 85 солдатами, отказавшимися стрелять новыми патронами. Они были публично унижены перед гарнизоном. На следующий день их сослуживцы восстали, требуя освободить товарищей из заключения. Они принялись ломать оружие и убивать живших в городе европейцев. Начинался май, жаркий месяц в засушливой провинции. Сухие, как трут, гарнизонные казармы из прутьев и соломенные крыши офицерских домов запылали, подожженные в порыве ярости.

Во многих английских описаниях событий того времени фигурируют образы трута и искры. В Мируте был зажжен огонь, который расплескался пожаром по иссохшей долине Ганга и глубоко забрался в лесные заросли центральной Индии. Никто не знал, где в очередной раз вспыхнет пламя мятежа. Даже потушенное, оно разгоралось вновь. Представляя мятеж как национальное бедствие, стремятся показать его особенность. Что еще можно сказать, когда с тупой жестокостью и без всякой видимой цели убивают своих и чужих, невинных очевидцев, женщин и детей?

Мятежники, однако, понимали цель пожара. Из Мирута первые недовольные двинулись сразу на Дели, к высшей власти Великого Могола. Бахадур-шах Зафар (Бахадур Шах II), 82-летний старец, занимал Красный форт Шах-Джахана последние 20 лет. У царя не было ни подданных, ни войска. Да если бы вдруг те и появились, его положение вряд ли бы улучшилось. Тем не менее его британских тюремщиков перехитрили, задавили числом и вышвырнули из города. Когда местные сипаи присоединились к тем, что пришли из Мирута, царю оставалось только их поддержать. Но если Великому Моголу не было пользы от повстанцев, то для повстанцев одобрение Великого Могола значило очень многое — оно преобразило восстание. За несколько часов полковая смута обернулась политическим мятежом, бросавшим вызов режиму на законных основаниях. «Не оставалось ни малейшего сомнения в том, что мятежники захотят избавиться от иноземных правителей и восстановить старый порядок, которого царь Делийский был законный представитель»^{355}.

Если случай в Мируте послужил примером для других военных мятежей, то благословение Великого Могола привлекло и гражданское население. Всем, кто жаждал перемен, но опасался наказания за прошлые грехи или боялся пострадать от властей в будущем, восстание предоставило легитимный способ перейти от слов к действиям. Антиправительственными стали уже операции британцев и их союзников— сикхов, гуркхов и прочих иноземцев, явившихся из-за пределов Арьяварты. Сикхи особенно давно питали вражду к Моголам, и Бенгальская армия, вернувшись впоследствии под британские знамена, обошлась с ними наиболее жестоко. А пока в Пенджабе и в других районах британцы поспешно разоружали и распускали подозрительные бенгальские части, понимая, что доверие утрачено, а власть стремительно ускользает. Врагом оказалась не администрация, а само присутствие британцев и те, кто способствовал ему или получал из него выгоду. Восстанавливались старые порядки, время словно двинулось вспять. Бахадур Шах назначил правящий совет. Авадх извергнулся, как вулкан. Канпур пал. Агру, Аллахабад, Варанаси и Гвалиор охватили мятежи. Жаркий сезон с пожарами закончился, а восстание не думало утихать. Боги послали природе тропические дожди, благословляя борьбу мятежников.

К тому времени отряды британцев, сикхов и гукхов собрались на Хребте Дели. Хотя ни британцы на Хребте, ни повстанцы в городе не находились в осаде, стороны два месяца обменивались вылазками и обстрелами и вели перегруппировки, типичные для осадного положения. В самом городе власть переходила попеременно то к неуправляемым сипаям, то к бездарной могольской администрации. Когда в сентябре город наконец пал в ходе британского штурма, многие повстанцы рассеялись по округе. Тем не менее британцы понесли тяжелые потери и жаждали мести. К списку несчастий Дели добавилось еще одно — беспримерное убийство, очередная злодейская оргия. Двое сыновей и внук Бахадур Шаха были застрелены стражей, предположительно при попытке к бегству. Сам монарх заплатил за несколько месяцев жалкого существования позорным судом. Сосланный в Рангун, бывший повелитель «сделался игрушкой судьбы и умер на чужбине, вдали от земли предков, обесчещенный и позабытый, хотя, быть может, кем-то и оплаканный»^{356}.

Дели, как и Великий Могол, действовал в своих интересах. Для мятежников потеря города была не столь катастрофична, как для британцев. Плохо вооруженные в сравнении с британской армией, без командного состава, без надежных коммуникаций, повстанцы не рассчитывали удерживать крепостные твердыни и стратегические позиции. По своим свойствам и составу, сильно разбавленному местными ополченцами и бандами разозленных крестьян, раздираемые на части различными религиозными и крестьянскими движениями, они уповали на мобильность, на тактику, при которой отряды то собираются, то рассеиваются по большой площади.

К сентябрю 1857 года стало ясно, что к югу от Нармады восстание поддержки не находит. Мадрасская и Бомбейская армия остались верны британцам. На северо-западе Синд пребывал в покое, новый махараджа Кашмира поддержал британцев, а Пенджаб стабильно поставлял сикхских и патханских рекрутов. На востоке Бенгалия и большая часть Бихара оказались нейтрализованы своевременным прибытием британских войск, перенаправленных из Китая и с Персидского залива. Таким образом, мятеж сконцентрировался в основном в долине Ганга, где находятся современные штаты Уттар-Прадеш, Мадхья-Прадеш и прилегающие районы Раджастхана и Бихара.

В центре этого региона главной ареной восстания стал Авадх — вербовочная площадка, в которой обычно набиралась треть Бенгальской армии, недавнее царство, чьего набоба столь поспешно сместили с трона. Теперь Авадх стал британской провинцией, и систему сбора налогов в нем поменяли радикально. В Авадхе восстание началось как армейский бунт и превратилось в политический переворот. Получив поддержку крестьянства, это восстание стало общенародным. Среди повстанцев Авадха число отставных солдат и крестьянских ополченцев превышало количество таковых в Бенгалии. Лакхнау превратился в военный центр восстания, затмив Дели. Нана Сахиб — наследник последнего пешвы — как ключевая фигура метил на место Великого Могола.

Величественный Нана Сахиб был популярен в британском обществе Канпура. Даже лишившись доходов пешвы и злясь на британское правительство, как и Великий Могол, он неохотно приветствовал мятеж, поскольку власть его над мятежниками была сомнительной. Тем не менее он принял титул пешвы и капитуляцию 400 британцев Канпура, сдавшихся после трехнедельной осады. Когда они сели в лодки, чтобы отправиться в Аллахабад, их перебили. Технически Нана Сахиб ответствен за их гибель, поскольку обещал безопасность. Но в то время страсти кипели. За отчетами о британских репрессиях в Варанаси поступали новости о виселицах по всей дороге оттуда до Аллахабада. Возмездие распространялось вверх по Гангу. По милости Канпура, на берегах не найти было живого места. Первые расстрелы произошли, вероятно, по ошибке. Нана Сахиб не отдавал приказа убивать, напротив, спас нескольких британок, захваченных водоворотом беспорядков.