История Индии

Полдень в Амритсаре

Привычные к постепенному развитию конституционного общества, британцы считали, что создание действенного. представляющего народ правительства — дело нескорое. Минималистская программа Рипона растянулась на десятилетие, а выполнение первого закона о советниках (1892) — еще дольше. Реформа Морли— Минто, как ожидалось, сулила затянуться на такой же срок. Призвания Конгресса к свараджу еще не приняли форму ультиматума, их тоже устраивало действенное правительство под присмотром более просвещенных британцев. При том порядке, который позже часто описывали, как отношения «доктор — пациент», Индия могла получать питательную клизму уступок до тех пор, пока священные коровы не вернутся домой.

Первая мировая война все изменила. Доктор-империалист оказался перегружен работой, и пациентке-Индии пришлось подрабатывать сиделкой. Однако сиделка оказалась способнее, а доктор слабее, чем представлялось вначале. Обходя палаты, сиделка прослышала об американском чудо-лекарстве под названием самоопределение и о революционном режиме, с успехом утвердившемся в России. И вообще, так ли уж ей необходима больница? И если врач делает ошибки, стоит ли больному терпеть ошибки врача?

Вести о войне вызвали в Индии демонстрации. Сперва это был только порыв в поддержку Британии. Британские сердца таяли при виде того, как недавние смутьяны обещают поддержку, причем не только льстивые марионетки в правительстве, но и Конгресс, и Мусульманская лига. Воинский призыв превзошел все ожидания. Вскоре индийские солдаты уже отправлялись навстречу судьбе на поля Фландрии, в Галлиполи и Междуречье. Свыше двух миллионов индийских солдат и обслуживающего персонала отправились на чужбину, и это не считая имперских поборов и контрибуций на военные нужды. «Такое поведение Индии удивило весь мир и взволновало сердце каждого британца», — говорил Джон Бьюкен, когда писал свой роман «39 ступеней»^{379}.

Пока военные корабли уходили от берегов Индии, другие индийцы возвращались домой. Тогда же из Африки уехал в Британию Мохандас Карамчанд Ганди. Он пытался поступить в военный госпиталь, но ему это не удалось. Из своих 46 лет 20 он провел в Африке, и эти годы превратили неуклюжего и неудачливого юриста в закаленного активиста-общественника с отличным опытом оппозиционной работы. В Индии он продолжил поддерживать стремление помочь Британии. Он сохранил веру в справедливость британских устремлений и признал своим учителем Гокхале, бомбейского умеренного конгрессмена.

Но это означало, что Ганди не мог погрузиться в обычную политическую борьбу. Для соотечественников, не имевших возможности изъявить политическую волю, он разработал метод протеста, который назвал сатьяграха — «упорство в истине». Для многих сторонних наблюдателей это выглядело как пассивное сопротивление, но для Ганди это было нечто более конструктивное и гораздо более ответственное. Основываясь на традициях родного Гуджарата, джайнских и вишнуитских традициях ненасилия, он поднял понятие страдания и идею избавления от него почти до религиозного уровня, подобно йоге или медитации. Зная, что сила состоит в истине и самоотречении, которое достигается самодисциплиной, можно протестовать самим знанием. Фактически, внешние формы протеста (бойкоты, петиции и прочее) без этого знания, без внутренней сатьяграхи будут только провоцировать насилие и ненависть, с которыми предполагалось бороться. Значит, сатьяграху, как тайное оружие, нужно изучать и умело ей пользоваться, применять избирательно и в нужных дозах.

Вместо того чтобы излагать свои соображения обучавшимся на Западе интеллектуалам Конгресса, Ганди целый год изучал обстановку, а потом еще два года провел в скитаниях вдали от столиц. На далеком севере сатьяграха пришлась по душе крестьянам на плантациях индиго, которые трудились по таким же кабальным договорам, что и на родине Ганди. В 1917 году сатьяграха стала ответом на требования сборщиков налогов у крестьян, затем ее приняли рабочие ткацких фабрик Ахмадабада. Не все шло гладко, но поддержка, которую они получили у тех слоев населения, что ранее считались политически неактивными, укрепила репутацию Ганди. Того, кто сам считался представителем угнетенного народа, ходил в простой одежде и вел образ жизни, подобно святому садху, почитали не просто политическим лидером, его стали называть Махатмой («великая душа»). Первым этот титул использовал Тагор, и вскоре так называть Ганди стали повсюду. Среди его последователей в Бихаре был юрист Раджендра Прасад, будущий президент Индии. В Гуджарате— Валлабхаи Патель, землевладелец и юрист, ставший влиятельным конгрессменом после обретения страной независимости. Короче говоря, возвращение Ганди на родину хотя и не было шумным, зато осветило новые возможности.

Другие, вернувшиеся домой в начале войны, проявили себя менее ярко. В сентябре 1914 года японский пароход высадил более трех сотен пенджабцев, в основном сикхов, в Бадж Бадже, порту на реке Хугли, возле Калькутты. Изначально корабль заказывали сикхские дельцы из Сингапура, чтобы перевезти пассажиров из разных индийских поселений Восточной и Юго-Восточной Азии в Ванкувер, навстречу новой жизни. Но канадские власти не дали разрешения на высадку. Теперь корабль, пересекший Тихий океан, на котором шла война, вызвал подозрение британских властей Индии. На берег пассажиров сопровождали солдаты, а когда кто-то попытался добраться до Калькутты, открывали огонь. 22 человека погибли, остальных поездом отправили в Пенджаб, под строгий надзор. Для британцев вернувшийся Ганди воплощал приемлемый вариант протеста, а «тихоокеанские пенджабцы» другую его сторону — мятеж.

«Гхадр» (мятеж) — так назывался еженедельник, который ходил в то время среди высланных из страны индийцев на Дальнем Востоке и в Северной Америке. И если у кого-то еще оставались сомнения насчет его политической направленности, подзаголовок уточнял: «Враг британского правительства». Партия с таким же названием, основанная в США, но действовавшая в Британской Колумбии, отчасти состояла из сингапурцев, заказавших тот пароход. С началом войны в Индию вернулись и другие корабли из Северной Америки и Азии и привезли других мигрантов, сочувствовавших гхадровцам. Задавшись целью свергнуть власть британцев, партия Гхадр рассматривала войну как прекрасный повод поднять восстание. Немецкий крейсер «Эмден» уже затонул в Индийском океане, успев перед тем потопить немало английских судов. Если верить архивам Французской Ост-Индской компании, в сентябре 1914 года он даже обстреливал Мадрас. Тогда на минуту показалось, что война, грохотавшая по всему миру, может коснуться и Индию.

Но обстрел с «Эмдена» не повторился, и сторонники Гхадра вскоре поняли, что просчитались. Многие из них так и не вернулись в Пенджаб, других погубила собственная неосторожность и то, что большинство жителей Пенджаба были лояльны британцам. Вдобавок война закалила способность британцев решать подобные вопросы при помощи закона об охране порядка. Было уничтожено некоторое число убийц и разбойников, но запланированное восстание не состоялось, и к 1916 году большая часть из примерно пяти тысяч активистов Гхадра оказалась за решеткой. Из тех, кого судили в Пенджабе, 46 человек повесили, а две сотни выслали или посадили в тюрьму. Единственный мятеж, причем поддержанный как мусульманами, так и сикхами, произошел в начале 1915 года в гарнизоне Сингапура. По приговору военного трибунала 37 мятежников встали перед расстрельной командой. Как пишет один из лучших специалистов по истории Индии XX века, «эти бедные гхадровцы-крестьяне и герои-сипаи не так запомнились, как бхадралок (собрание аристократии) бенгальских террористов. Вот они точно заслуживали лучшей участи!»^{380} Британия наверняка запомнила их надолго. Бунт солдат в Пенджабе — гораздо более серьезное дело, чем в Бенгалии. А за Пенджабом присматривали с особым пристрастием и жестокостью. Последствия такого надзора наступили в 1919 году, и Ганди по праву назвал их дьявольскими.

Пока Ганди обходил мофусилы и не вмешивался в политику, пока гхадровцы один за другим оседали в тюремных камерах, а индийские солдаты испытывали на себе ужасы и ошибки командования в окопах Междуречья, правительство и политиканы продолжали разглагольствовать о гибнущей экономике и пресловутых уступках. Чтобы обеспечить себе поддержку на время войны, сгладить экономические трудности, смягчить опасности, связанные с уменьшенным по случаю войны британским контингентом, правительство объявило о разработке нового пакета реформ. Это было в 1915 году. В 1916 новый вице-король лорд Челмсфорд и либеральный госсекретарь Эдвин Монтегю принялись обсуждать реформы. В 1917 году вышло публичное постановление. В 1918-м начался опрос всех заинтересованных групп населения. Наконец в 1919 году было объявлено о реформах Монтегю — Челмсфорда («Монтфорда», как говорили в народе). И только в 1921 году реформы стали внедрять. «Я просил соблюдать девиз «торопись не спеша», — признавался Челмсфорд.

«Не спеша торопились» и умеренные со своими запросами о равном доступе к гражданским должностям, в то же время прибегая к таким методам, которые в военное время можно было расценить как бунт. Здесь открывался простор для деятельности Бала Тилака, который в 1914 году вернулся из бирманской ссылки с пожилой компаньонкой и умелой соратницей Анни Безант. В 1907 году интересы Безант — профессиональное покровительство разного рода радикалам — занесли ее в Мадрас, где ирландский характер послужил причиной вступления в активную и бурную борьбу за самоуправление Индии (индийский гомруль). В 1916 году они с Тилаком организовали Лиги гомруля, не подчинявшиеся Конгрессу, и очень этим гордились.

Тилак сосредоточил усилия на своих любимых «угодьях» — Декане. Здесь его принимали как национального героя, поборника идеи самоуправления, которая предполагала, среди прочего, обучение и газеты на национальных языках: маратха, каннада и телугу. Впоследствии этот языковой критерий лег в основу образования штатов Махараштра, Карнатака и Андхра-Прадеш. Другие лидеры, мусульманские и индусские, брали за основу другие критерии — религиозные, кастовые, по группам языков, по экономическим интересам и организации труда. Политизация населения с одной стороны повышала его осведомленность, с другой — обостряла конкуренцию между разными группами. Практически бешеная закулисная активность Конгресса в Лакхнау напоминала политику, царившую после обретения Индией независимости, когда во множестве образовывались и распадались кратковременные альянсы. В Лакхнау не только Конгресс и Мусульманская лига вырабатывали общую программу. После смерти умеренного Гокхале и Фирузшаха Мехты в 1915 году Безант с Тилаком договорились вернуться к общему формату Конгресса.

Это не значит, что они воздерживались от экстремизма. За шесть месяцев риторика Безант обрела такой накал, что даму арестовали. Ответом на это стал протест националистов всех мастей. Даже Ганди, не любивший ни Безант, ни ее вестминстерские методы, угрожал сатьяграхой. Но Монтегю и Челмсфорд сохраняли относительное спокойствие. Опираясь на интересы Британии, они утверждали, что цель реформ — постепенное развитие институтов самоуправления и создание действенного правительства, чтобы Индия могла выступать как равноправный субъект Британской империи.