История Индии

Доколе пребудут на небе солнце и луна

Немногие правители могли выразить труд всей своей жизни единым словом, но Ашоке это удалось. Он запомнился в истории не завоеваниями, не величием и богатством, а только лишь словом «Дхарма». Чтобы понять это слово, достаточно прочитать одиннадцатый из Больших Наскальных эдиктов. В нем делается попытка дать определение тому, что произносится часто и многими:

Здесь Дхарма приравнивается к щедрости, милосердию, правдивости и чистоте, хотя чаще это слово переводят как долг, благочестие, благопристойность и приличие. Ашока превратил это понятие в болеутоляющее средство, выращивал его, прописывал страждущим, вводил в тексты законов. Эта была панацея не для одной лишь Индии, но для всего мира — того времени и будущего. Очищающая волна перекатывалась через границы, на запад, к соседним правителям. Подтверждение тому — их имена, упомянутые в эдиктах: Птолемей Египетский и Александр Эпирский.

А на индийской земле было устроено что-то вроде параллельного администрирования для мониторинга рассеивания Дхармы. Эдикты оглашались непрестанно, их выбили на самом основании Индии. «Я сделал так, — объявил Ашока, издав на двадцать восьмом году правления последний эдикт, — чтобы мои сыновья и внуки могли следовать Дхарме, доколе пребудут на небе солнце и луна» (Седьмой Колонный эдикт).

Тон этого утверждения и его содержание внушают благоговейный трепет. Ашока не просто первый персонаж индийской истории, сведения о котором удалось определить — несмотря на прошедшие века, он выглядит личностью. Вполне вероятно, что Угодный Богам именно так и разговаривал. Язык яркий, выражающий личное отношение, он не стилизован, не формализован, как в большинстве указов, не сжат для краткости записи и не содержит художественных приемов, облегчающих запоминание. В текстах содержатся случайные повторения, речь переходит от третьего лица к первому, от прямой к косвенной, будто это расшифровка стенограммы или запись под диктовку.

Почти наверняка эдикты сперва ходили в виде записей на пальмовых листьях и только потом были выбиты в камне. В III веке до н. э. читать умел далеко не каждый, поэтому эдикты громко зачитывали перед народом. В Шахбазгархи, возле Пешавара, у самого края пустыни и в Мансехре, в гималайских предгорьях, к северу от Таксилы, они были написаны кхароштхи — местным алфавитом, который развился из арамейского письма во времена Ахеменидов. Даже на западе, за Хайберским перевалом, и в Кандагаре, в песках южного Афганистана, найдены эдикты в сокращенном виде, написанные по-арамейски с переводом на греческий язык. Если бы их нашли пораньше, они, словно Розеттский камень, послужили бы прекрасным материалом для Принсепа. Хотя многие записи, найденные в глубине Декана, не удавалось прочитать из-за незнания тамильского языка, сопоставление повсеместно находимых надписей на местных языках, сделанных местным письмом, подтвердило, что Ашока издавал эдикты не только для подданных, но и для населения стран далеко за границами своих владений и на многие поколения вперед. Даже сейчас, спустя тысячелетия, справедливость этих указов приводит в трепет

Но если тон указов завораживает, об их содержании сказать этого нельзя. Зачем понадобилось вкладывать столько любви, труда и власти на издание гуманитарных предписаний? Отвергая политическую подоплеку, многие историки считают Ашоку скорее религиозным реформатором, наподобие Христа или Будды, чем создателем империи. В религиозном отношении, как показывает целый ряд малых надписей, он был близок буддистской общине. Буддисты, культивируя легенды, которые возникли вокруг имени Ашоки, часто приравнивают Дхарму собственно к буддизму. Связь между этими представлениями видна в принципах ненасилия, сохранении жизни во всех ее формах и стремлении к истинному взгляду на вещи. Третий буддистский собор в Паталипутре предложил принять покровительство Ашоки. Сын царя, Махинда, стал посланцем Дхармы, скорее миссионером, нежели эмиссаром. А Ашока, вместо того чтобы перемежать поездки по своим владениям с традиционной царской забавой — охотой, вместо деловых разъездов путешествовал только по святым местам. В память об одном из таких путешествий на родину Будды и к месту его паринирваны он приказал поставить несколько колонн, которые тут же и воздвигли и отметили на них, что произошло это на двенадцатый год правления, то есть в 248 году до н. э.

Однако с трудом верится в предание, согласно которому Ашока совершенно превратился в буддиста-монаха. В надписях ни разу не упоминается имя Будды, нет указаний на «Благородный Восьмеричный путь» или другие атрибуты буддизма. Даже если «обращение» состоялось, буддистские и джайнские кодексы, похоже, не занимали в сознании царя исключительного положения. В Индии до прихода ислама религия не обязательно была убеждением, учение — догмой, а вера — истиной. Большинство верило в неумолимый круг перерождений и в то, что существуют различные способы из него выйти. Этому могло помочь обращение к какому-то отдельному божеству но чаще всего требовалось отринуть страдания и недуги. Даже ортодоксальные брахманы не ограничивали себя в вере, что увеличивало выгоды и власть их касты. За паству и за право покровительствовать среди брахманов и особенно среди ортодоксальных сект велась жестокая конкуренция. Разгорались такие споры, что иногда в них приходилось вмешиваться самому Ашоке, по крайней мере один такой случай известен. Но спор на предмет выбора того или иного учения смысла не имел.

В отличие от Мегасфена, который выделял среди населения Индии «мудрецов», различая их не по сектам, а только разделяя на брахманов и шраманов, Ашока говорит о шраманах и брахманах, а в другом месте о шраманах и домохозяевах. «Шраманы» — значит «отшельники». Это понятие включает всех, кто вел странствующий или монашеский образ жизни, принадлежали ли они к ортодоксальным сектам, следовали заимствованным культам или почитали местных богов. Иными словами, принципиальная разница возникала не между разными культами, но между разным образом жизни. Человека принимали не по вере, но по взаимоотношениям с остальным обществом. Ценилось не учение, но поведение.

Так было и с Ашокой. Он не подводил идеологическую базу под понятие Дхармы, не пытался его улучшить. Это было не верование, не идеология, просто норма поведения. Но поскольку именно поведение и являлось определяющим в этом обществе, попытка Ашоки поменять его выглядит революционно. Для того чтобы устроить пропаганду Дхармы, Ашоке требовалась серьезная причина. Вероятно, он хотел объединить и унифицировать общество.

Для невиданно огромной империи требовались невиданные решения. Вдобавок к владениям, вкратце перечисленным в наскальных надписях (от Ориссы до Мисора, Бомбей, Джунагадха, Кандагар, Пешавар и Дехрадун), в пределы империи наверняка входили долины Кашмира и, скорее всего, Непала. На территории встречались джунгли и горы, пустыни и пойменные долины, жили кочевые охотники-собиратели, племена подсечно-огневого земледелия, пастухи-скотоводы, рыболовы, хлеборобы и содержатели дойного скота, жители укрепленных поселков, городские ремесленники, работавшие в гильдиях, жители крупных городов. Сама Паталипутра, согласно Мегасфе-ну, представляла собой обнесенный стенами и хорошо укрепленный параллелограмм со сторонами 2,5 х 15 км. Ее дворец по роскоши не уступал дворцам Ахеменидов. Даже находясь в запустении, он произвел на китайского императора такое впечатление, что тот посчитал его работой духов.

Чтобы сохранить столь огромную империю, правительство Маурьев, судя по словам Мегасфена и сведениям «Артхашастры», пускалось на невиданные ухищрения. Его основные функции сводились к сбору налогов и вершению правосудия. Каждую из этих областей возглавлял император и его главный советник, затем следовали чиновники вплоть до местного сборщика податей, рыночного надзирателя и чиновника-землемера. Весь этот аппарат регулярно проверялся целым штатом инспекторов, которые докладывали о результатах прямо царю. Дальнейшей проверкой занималась тайная сеть доносчиков. Император назначал их напрямую или косвенно и имел на них прямой выход.

Вся система держалась на четырех региональных управлениях, расположенных в Суварнагири (возле Курнула, современный Андхра-Прадеш), Удджайне (Аванти, Малва), Таксиле (Пенджаб) иТосали (вероятно, возле Бхубанешвара, Орисса). Каждое из управлений возглавлял губернатор, на эту должность обычно назначались сыновья или братья императора, поэтому неизвестно, в какой степени они могли позволить себе автономию. Мегасфен рисует картину сильно централизованной власти, но она может относиться только к самой Магадхе. Конечно, централизация была целью. Восторги Мегасфена по поводу индийских дорог согласуются с эдиктами Ашоки, где он предписывает обсаживать дороги рядами деревьев, снабжать четкими указателями, колодцами, садами и приютами. Для торговли необходимы коммуникации, они же нужны для сильной центральной власти.

Еще одним приоритетным направлением объявлялась стандартизация. В указе Ашоки о введении единых процедур суда и наказания слышен отзвук «Артхашастры», призывающей привести к единому стандарту налоги, повинности и денежные единицы. Проще говоря, большое государство увязывается общей системой управления с помощью стандартных объявлений и предписаний. В эдиктах почти не упоминаются касты, будь то четыре основные варны или профессии-джати, зато имперский ум уже занимают различия по сектам. Согласно Двенадцатому Большому Наскальному эдикту, «Царь Угодный Богам Радующий Взор почитает последователей всех духовных учений, как вышедших из дома, так и пребывающих дома, оказывает дары различных видов». Но эти дары — ничто по сравнению со «взращиванием изначальной сути всех духовных течений». В этом контексте провозглашается терпимость сект по отношению друг к другу. Не следует пренебрегать учением другого, разве только слегка, в особых случаях. Идеал — согласие, и достичь его нужно, рассматривая все учения.

Хотя Ашока и не определяет значение дхармы, в ней заключается его великая идея. Это слово с трудом поддается переводу, но во всей ведической литературе, во всех текстах буддистов, джайнов и адживиков оно насыщено позитивной окраской. Оно апеллирует к естественному порядку вещей, миротворению, месту и роли, какие положены в этом мире каждому, будь то брахман или буддист, император или раб.

Тем не менее слово «дхарма» для разных сект несло различный смысл, следовательно, в понимании Ашоки оно должно объединить их все. Идеи уважения ко всему живому и лечения животных происходят из учения джайнов. Император запрещает принесение животных в жертву, даже убийство ради пропитания не приветствуется. В качестве примера император говорит, что на его кухне теперь ежедневно убивают только двух павлинов и оленя, а в будущем и этих трех животных убивать не будут. Подобные ограничения часто вводились для противодействия экстремистским культам. Эти меры наносят превентивный удар по тем, кто может иметь с этих культов барыш, а именно— по брахманам. Но, приводя отдельно список животных, запрещенных к истреблению, он вносит туда лишь диких животных. Домашнего скота запрет не касается. Овцы, козы, крупный рогатый скот чаще всего задействованы и в культах, и в кулинарии, их нельзя убивать только во время выкармливания потомства. Подобным же образом, хотя «ни один алмаз не стоит жизни человеческой», Ашока сохранил смертную казнь, как сохранил и армию. Дхарма преподносилась аккуратно, чтобы интересы государства не пострадали, а претензии сектантов по-умерились.