Аэций. Клятва Аттилы

Орест ощутил, как к горлу от страха подкатывает комок. Надо скорее вернуться к Скотте, предупредить о приезде аттилы, и тогда они вместе оспорят слова Эдикона. А золото спрячут…

Орест огляделся по сторонам. Вокруг — непролазная темень. Добраться в селение раньше, чем всадники, у него не выйдет, а, значит, выход только один — бежать и как можно скорее, но не в селение, а гораздо дальше. В Константинополь. К Хрисафию под крыло. Там его не найдут даже боги. А Скотте придется выкручиваться самому.

Скотта

Расправа была короткой. Из зали́того кровью зала выносили убитых. На полу лежали вповалку. Растерзанные тела истекали кровью, словно скотина на бойне.

В живых оставили только Скотту.

У него отобрали меч, разорвали рубаху. Он стоял на коленях, по пояс раздетый, и бубнил про свою невиновность — его оболгали, он ничего не знает, приехал в селение только что, ни Ореста, ни подставного аттилу не видел и не имеет понятия, откуда здесь появилось золото.

— А кто имеет? — не выдержал Онегесий. — Эдикон назвал твое имя. Сказал, что Хрисафий давно тебя подкупил.

— Он солгал. Ты ведь знаешь людей, — не сдавался Скотта. — Их зависть липче смолы. Вот и стараются меня очернить.

— Не прикидывайся ягненком.

— А кем прикинуться? Виноватым? Аттила сразу меня закопает. Я и рта не успею открыть.

— Успеешь. Я за тебя заступлюсь.

— Заступишься?..

— Заступлюсь. Когда я тебя подводил?

Онегесий выжидательно посмотрел на Скотту, и тот затянул свою старую песню. При других говорить не будет. Только один на один.

Точно так же он вел себя, когда был дружинником Во́дима, подло убившего брата аттилы. Скотта поклялся тогда, что у Водима он недавно и ни в чем не замешан. Онегесий поверил и поручился за него своей головой. Но на этот раз все было малость иначе. Виновность Скотты не вызывала сомнений.

— Освободите его, — приказал Онегесий.

Скотту освободили, позволили подняться на ноги, а те, кто его держал, удалились.

В зале потух очаг, и было холодно. Скотта замерз. Видя, как он дрожит, Онегесий набросил ему на плечи свою накидку.

— Ну, говори. Чего там у вас с Хрисафием, — произнес он будничным голосом, словно они обсуждали какие-то незначительные дела.

— Да что говорить-то… — Скотта забегал глазами, словно пойманный вор. — Сперва Хрисафий давал поручения Во́диму. Теперь дает поручения мне.

— Так ты у него на посылках? — спросил Онегесий, и Скотта, помявшись, ответил, что находил для Хрисафия подходящих людей и посылал их в Константинополь. Там они представлялись родственниками аттилы и получали подарки от императора. Одну половину подарков забирал себе Скотта, другую он отдавал Хрисафию. Но евнуху этого показалось мало, он задумал отправить золото подставному аттиле, а после присвоить его себе. Как только речь зашла о посольстве, Скотта предупредил, что в одиночку ему не справиться, и тогда Хрисафий позвал Эдикона, а Эдикон, как последняя баба, проболтался Оресту.

— Не проболтался. А попросил совета, — уточнил Онегесий, знавший эту историю от самого Эдикона.

— И что же ответил Орест?

— Посоветовал принять предложение евнуха. Эдикон его принял, но только для вида. А после приехал к аттиле и обо всем рассказал.

— Вот же подлюга… — выдохнул Скотта. — Выходит Орест не зря его рубанул. Живому свидетелю рот не заткнешь. А у мертвых язык на замке. Ты ведь сам меня этому научил.

— Я не учил тебя убивать селян — помрачнел Онегесий.

— Думаешь, мне их не жалко? И селение теперь запустеет, — по-своему понял Скотта. — Мы же с тобой мечтали. Хотели обосноваться тут в старости, помнишь? Дома поставили рядом. Думали, превратить это место в торговый город, многолюдный, шумный… Ну, ничего, — взглянул он на Онегесия. — В будущем мы всё исправим. Привезем сюда беглых рабов. Дадим им свободу. Они нарожают детишек и будут нам благодарны за тихую мирную жизнь…

Услышав о мирной жизни, Онегесий почувствовал, как тоскливо сжалось в груди. Скотта был ему дорог. Последнее время они особенно сблизились, помогали друг другу и не раз выручали во время боя. А теперь стояли друг перед другом словно враги.

— Прости, что так вышло, — уловил его настроение Скотта. — Я всего лишь хотел надыбать немного золота. Для тебя. Для меня. Для нас обоих. Когда состаримся, нам никто не поможет, а золото пригодится. Я покажу тебе, где оно зарыто. Собирался сделать это потом, но раз уж так вышло… Поверь мне в последний раз. Я больше не подведу ни тебя, ни аттилу. Клянусь.

Он говорил сумбурно, и чем-то напоминал Онегесию лошадь, сломавшую ногу и обреченную на убой. Но такую лошадь уже не спасти, а за Скотту было кому заступиться.

— Ладно, идем, — сказал Онегесий.

В полном молчании они вышли из зала.

Рассветная полоса на пасмурном небе озаряла селение блеклым сумрачным светом. Дома как будто застыли. В загонах мычала скотина, которую некому было кормить. Приехавшие с аттилой во́и ловили кур, чтобы зажарить их вместе с перьями и поскорее набить желудки.

Онегесий шел и оглядывался по сторонам. Когда-то они со Скоттой облюбовали эти места и поставили здесь хоромы. И вскоре селение на холме разрослось. Люди бежали сюда в надежде, что обретут защиту. Они никогда не видели предводителя гуннов, и признали бы за аттилу любого, кого подсунет им Скотта. На это и был расчет.

*

Когда Онегесий прошел через ворота во двор, на него уставились десятки осуждающих глаз. Точнее не на него, а на Скотту, шагавшего сзади. Однако из уважения к Онегесию никто не сказал ни слова. Хранили молчание даже те, кто обычно любил зубоскалить.

Возле крыльца, имевшего вид навеса, подпертого снизу витыми столбами, Онегесий остановился.

— Обожди тут немного, — сказал он Скотте. — Сперва я должен уладить с аттилой. А потом вернусь за тобой.

— Передай ему, что с послами был карлик. Старый такой. С горбатой спиной.

— Зеркон? — стрельнуло в памяти полузабытое имя.

— Кажется, так его звали. Я не запомнил.

Онегесий кивнул и хотел идти, но Скотта тронул его за плечо.

— Смотри. Заступись за меня. Ты дал слово.

Больше он ничего не сказал. Только молча смотрел, как Онегесий поднимается на крыльцо.

Разговор в приемной

В доме повсюду горели светильники, но Карпилиону не хватало света. Он впервые увидел хоромы Онегесия. Огромное здание в несколько ярусов поражало своим размахом. Строили его опытные искусные мастера. Вот только откуда они в этой дикой глуши? И откуда тесаный камень? Ответ напрашивался сам собой. Посылал их скорее всего Хрисафий по просьбе Скотты, поэтому и убранство, и комнаты выглядели чересчур по-имперски, словно их готовили для какого-нибудь константинопольского евнуха.

От одного только вида всех этих пуфиков, вычурных столиков, низких скамеечек для ног Карпилиону хотелось выхватить меч. В то время как он воевал с Империей, теряя друзей, теряя дружину, у него под боком орудовал подставной аттила, а Скотта с Орестом водили к нему послов!

В комнату кто-то вошел. Карпилион слегка повернулся. В полумраке дверного проема возник Онегесий. Он был один.

— Ну, что? Разобрался со Скоттой?

— Да, вроде бы, разобрался, — произнес Онгесий, как будто кто-то вытягивал из него слова.

— Как это «вроде»? — Карпилион прищурил глаза. — Ты сказал, что снесешь ему голову… И не снес?

Он мог бы не спрашивать. Ответ читался в глазах Онегесия.

— Разумеется, нет. О чем я спросил, — усмехнулся Карпилион. — И что будет дальше? Опять возьмешь его на поруки?

— Я был не прав, признаю.

— Не прав? Ты в своем уме?! Из-за того, что ты за него поручился, в селении не осталось людей.

— Он приведет сюда новых.

— И нового самозванца?.. А, может, ты с ним заодно? — Карпилион с издевкой показал вокруг. — Смотри, какие хоромы вы тут отгрохали.

— Не говори так со мной, — потемнел лицом Онегесий. — Ты знаешь. Я всегда на твоей стороне.

— Тогда иди и убей его. И закончим на этом, — Карпилион отвернулся.

— Не заставляй меня это делать, — послышалось за спиной. — Он ведь родня мне…

— Вот и разберись с ним по-родственному, — отрезал Карпилион. — Иначе это сделаю я. Выбирай.

*

Онегесий вышел, скрипя половицами, на крыльцо. С первого дня, как Кий поручил приглядывать за строптивым мальчишкой, он был ему верным телохранителем. Несмотря на разницу в возрасте, позволял над собой верховодить и без раздумий пошел бы за ним и в огонь, и в воду. Но аттила давно не мальчишка. Телохранитель ему больше не нужен. Не сегодня-завтра выгонит как старого пса…

От этих мыслей Онегесия обуяла холодная злость.

— Ступай за мной, — позвал он томившегося в тягостном ожидании Скотту. Сзади пленника подтолкнули. Давай, мол, иди быстрее.

Десяток шагов, и они оказались в темных сенях.

— Куда мы? К аттиле? — нарушил молчание Скотта.

— Нет, — сказал Онегесий. Развернулся к нему и вынул из ножен меч, такой же черный, как и его глаза.

Даже во тьме было видно, как у Скотты затряслась борода.

— Ты обещал за меня заступиться.

Онегесий взглянул на него неподвижным взглядом.

— Я не смог.

— Попробуй снова. Скажи, что повинную голову меч не сечет.

— Аттила так не считает. У него свои поговорки.

— Тогда помоги мне уйти, — взмолился Скотта. — Золото спрятано у берез. Возьми его и отдай аттиле за то, чтобы меня отпустил…

— Не отпустит.

Онегесий коротко размахнулся и ударил Скотту мечом. Из раны смородиной брызнула кровь, Скотта со стоном свалился на спину. Онегесий добил его, словно лошадь, сломавшую ногу, и тяжелым шагом пошел обратно во двор.

У самого выхода он вдруг вспомнил, что позабыл рассказать о Зерконе, но ему и в голову не пришло вернуться. Пусть аттила разбирается без него — с Зерконом, с послами, с Орестом, сбежавшим в Константинополь к Хрисафию. Вот кто не должен был увильнуть от карающего меча, но Онегесий об этом больше не думал.

Как не думал об этом и сам Хрисафий.

Пока не увидел Ореста.