История Индии

Создано Рудрадаманом

В штате Гуджарат на полуострове Катхиавар неподалеку от городка Джунагадх над окружающими полями и пастбищами возвышается внушительный горный массив. Это Гирнар, или «Шри-нагар», «город-на-холме», одна из самых примечательных гор Индии^{86}. Некоторые из ее вершин превышают тысячу метров, а склоны украшены гирляндой прелестно расположенных джайнских храмов. Круглый год к ним тянется цепочка джайнов-паломников со всего Гуджарата и Раджастхана. Они карабкаются вверх, совершая «парикраму» — священный обход горных святынь.

Поначалу легкий путь ведет от западных ворот Джунагадха к мосту. Оттуда короткий переход может привести заинтересованного путника к самому редко посещаемому памятнику Гуджарата. Это похожая на горб гранитная скала размером примерно семь на десять метров, на которой высечен один из Больших Наскальных эдиктов Ашоки. Она не может соперничать по красоте с поднимающимися впереди утесами и открывающимися с них видами. Поэтому джайны-паломники обычно ее пропускают. Опираясь на посох или покачиваясь в паланкине, который несут два носильщика, они устремляются прямо к священным высотам местного Олимпа.

Скала Ашоки, которая, по меткому выражению Джеймса Тоуда, «с помощью железного пера была превращена в книгу», одиноко стоит в этом далеком и затерянном уголке Индийского субконтинента. Однако она все еще может заставить учащенно биться сердце любого индолога. Ее удаленное расположение многое говорит о размерах древних империй Индии. Она производит гораздо большее впечатление, чем ее сильно уменьшенная копия, установленная у главного входа в Национальный музей в Нью-Дели, которая, кстати, тоже обычно мало привлекает внимание посетителей. Кроме того, оказывается, что при внимательном изучении настоящая скала в Гуджарате может рассказать гораздо больше. На ее потемневшей от дождей поверхности, помимо аккуратно выбитой надписи на брахми времен Ашоки, можно обнаружить две более поздние надписи. Обе рассказывают о ремонтах давно уже не существующей оросительной системы в окрестностях Джунагадха. Одна относится ко времени правления Скандагупты, последнего из великих правителей империи Гуптов, то есть к середине V столетия н. э. — к этому важному и красочному стиху мы еще вернемся. Вторая надпись древнее (сделана в 150 г. н. э.) и еще интереснее. Она рассказывает о строительстве плотины, сооруженной правителем во времена Чандрагупты Маурья (что является единственным указанием на первое завоевание Гуджарата Маурьями), и о том, как затем наместник этой области во времена Ашоки, судя по всему, явана, добавил к оросительной системе новые каналы. Благодаря таким усовершенствованиям посевные площади увеличились, что привлекло в Джунагадх толпы новых поселенцев. Усилия инженеров и строителей были вознаграждены богатыми урожаями.

К сожалению, как следует из этой надписи, впоследствии оросительная система сильно пострадала от бури. Казалось, починить ее уже невозможно. Но махакшатрапа (Великий кшатрап) по имени Рудрадаман решил иначе. Под руководством его министра Сувисакхи были проведены необходимые восстановительные работы, и к 150 году система исправно заработала. Согласно надписи, Великий кшатрап Рудрадаман сделал все это «без притеснения жителей города и провинции — путем вымогания налогов или пожертвований, принудительного труда людей и тому подобного». Вся стройка была целиком оплачена из его собственной казны. Кшатрап не без оснований претендовал на звание самого «нетребовательного» правителя.

Этот случай не только служит свидетельством присущего Рудрадаману упорства, но и представляет типичный пример его деяний как царя-спасителя — и то и другое качество описаны с красочными подробностями. Рудрадаман унаследовал царство, в котором буквально все нуждалось в срочном ремонте, как джунагадхская плотина. Сам он был, видимо, одним из Западных кшатрапов скифского происхождения, ответвления государства Саков (Шаков), основанного Мауэсом, Азом и Спарилисом в Гандхаре и Пенджабе и восходившего к греко-бактрийскому царству. Из Пенджаба саки были впоследствии вытеснены кушанами, но в Гуджарате продолжали править Западные кшатрапы. Они правили весь конец I века, сначала как «кшатрапы» (сатрапы) кушанских царей, таких как Канишка, а позднее — как все более независимые от его менее прославленных наследников махакшатрапы (Великие кшатрапы). К их владениям в Гуджарате добавилась часть территорий современного Раджастхана; сатрапия-сателлит была образована к северу от Нармады, в Малве (ныне территория Мадхья-Прадеш). Оттуда, из древней столицы Малвы, города Удджайн, кшатрапы вели разнообразную торговлю со своими богатыми соседями из Западного Декана, Шатаваханами. «Перипл Эритрейского моря» упоминает, что во времена правления Нахапаны кшатрапы занимали Брадж и блокировали порт Кальяна. Надписи в пещерных храмах в Насике и Джуннаре говорят о присутствии саков (шаков) на земле Шатаваханов.

Однако Шатаваханы, видимо, недолго терпели такое унижение. Под руководством великого ГЬутамипутры Шатакарни они успешно вытеснили кшатрапов и подорвали их власть в Малве. Эту победу подтверждает и найденный неподалеку от Насика огромный клад монет, который показал, что Гаутамипутра перечеканил большинство монет кшатрапа Нахапаны. Кшатрапов оттеснили обратно в Гуджарат, где сразу стали разрабатывать планы возмездия. Некто Чаштана, судя по лицу на монетах — хитрый стратег. был выбран на роль полководца, возглавившего силы саков. Впоследствии он основал собственную кшатрапскую династию. За дело укрепления власти Западные кшатрапы взялись серьезно, и в 150 году, согласно джунагадхской надписи, она была полностью восстановлена внуком Чаштаны, Великим кшатрапом Рудрадаманом.

На самом деле Рудрадаман сделал больше. Он не только дважды отражал атаки Шатаваханов и полностью отвоевал Малву, но и присоединил обширные земли Раджастхана и Синда, а также разгромил яудхеев. Последние были кшатриями, которые до сегодняшнего дня считают себя наследственными профессиональными воинами, создавшими на земле к западу от Дели государство-республику. Возможно, Рудрадаман повстречал их где-то южнее, например в Раджастхане, по крайней мере их основные земли он не захватывал. Если завоевания некоторых правителей, скажем, Кхаравелы из Калинги, вызывают серьезные подозрения, то завоевания Рудрадамана выглядят вполне правдоподобно. Он избегал провозглашать обычные лозунги об империи «от океана до Гималаев», ни один его слон не ступал в воды Ганга. Монеты, преимущественно серебряные, величают его просто «махакшатрапом». Если признать, что изображение на монетах имеет портретное сходство, то мы видим на них человека «с живым и энергичным характером»^{87}.

Надпись в Джунагадхе, хотя и не описывает живости его характера, добавляет ряд других характеристик. Рудрадаман ревностно поддерживал «Дхарму», возможно, подражая Ашоке, с эдиктом которого ему повезло разделить место на скале. Он был прекрасным фехтовальщиком и борцом, искусным наездником, колесничим и погонщиком слонов. Ему возносили хвалу за великодушие и щедрость, прославляли за знания грамматики, музыки, логики и «других великих наук». Совершенно ясно, что он стремился к тому, что считалось идеалом индийского правителя, и был в этом стремлении настолько успешен, что впоследствии его имя (которое в отличие от таких имен, как Мауэс или Аз, бесспорно чисто индийское) «повторялось с почтением, как если бы оно было новой ведой, каковую надлежит прилежно заучивать и благочестиво произносить»^{88}.

Как утверждает надпись, он также писал прозу и стихи. которые были «светлыми, приятными, благозвучными, чарующими, прекрасными, отличающимися точным использованием слов и изысканно оформленными». Кроме того, будто в доказательство последнего тезиса, он принял оригинальное и, возможно, несколько самонадеянное решение: память о нем должна быть запечатлена на классическом санскрите. Поэтому надпись Рудрадамана в Джунагадхе — «самая ранняя из всех известных надписей на классическом санскрите»^{89}.

Надписи Ашоки, Кхаравелы, Канишки, пещерные надписи времен Шатаваханов — все были сделаны на одном из вариантов пракрита, обычно магадхи или пали. Это языки, которыми пользовались в быту, и с тех пор как ранние буддийские и джайнские комментаторы взяли их на вооружение, они стали обычным способом записи текстов. Пракритские языки — сильно упрощенные производные классического санскрита, своего рода «пиджин санскрит», лингва-франка того времени. В результате дальнейших изменений они превратились в местные индоарийские языки современности — хинди, маратхи, гуджарати, пенджаби и другие. Санскрит же, наделенный сакральной силой, оставался ревниво охранявшимся языком избранных, использовался почти исключительно в религиозных или литературных целях и понимался только брахманами. Его неожиданное появление во II веке н. э. как языка записей и принятие в дальнейшем как «благородного» языка интеллектуального общения по всей Индии — безусловный знак «ренессанса» брахманизма.

И это действительно стало реальностью во времена правления Гуптов. Все, что считалось классикой индийской литературы, искусства и науки, находилось тогда на пороге расцвета. Начинался бурный рост образования и других форм творческой деятельности, а также политических достижений Гуптов (в разной степени подтвержденных документально), всего того, что сделало их век «золотым». Это было время все более широкого распространения санскрита и вызванного этим изучения изумительных особенностей языка.

В развитии языка фаза расцвета обычно предшествует его распаду на местные упрощенные варианты. Так, латынь Цицерона, Вергилия и Горация предшествовала вульгаризации и возникновению на этой упрощенной основе всех языков романской группы. В санскрите же все получилось наоборот: казалось, уже отмиравший, он вернулся к жизни. Почему это произошло, остается загадкой. «Ответ не может быть найден, если исходить только из реалий культуры», — писал Д. Д. Косамби. Будучи одновременно брахманом и марксистом, Косамби видел причину «в развитии производительных сил Индии» и «в занятии кастой брахманов особого положения»^{90}. Скрытые за блестящим фасадом культуры эпохи Гуптов, в обществе назревали серьезные изменения, приведшие к возникновению индийского варианта феодализма. Процессы постепенной перестройки общества стали стимулом к росту превосходства как брахманов, так и их языка.

Однако остается еще один лингвистический вопрос. Как случилось, что Рудрадаман и его министр смогли предугадать тенденцию, которая через пару столетий привела к триумфу санскрита? Да еще в надписи, расположенной столь далеко, что ее могла прочесть буквально горстка образованных людей? Было высказано предположение, что использование санскрита кшатрапами — способ «примирить правителей иностранного происхождения с местным правящим классом». В случае Рудрадамана (сака) и его представителя Сувисакхи (парфянина) выбор санскрита и покровительство тем, кому он был дорог, свидетельствовали о попытке улучшить мнение брахманов о правителе-иностранце или, как заметил Косамби, «смягчить горечь прискорбного выбора своих опекунов — кшатрапа и его местного представителя»^{91}. Это выглядит правдоподобным, учитывая, что надписи на санскрите вскоре стали делать проиндийски настроенные правители Суматры, Явы, Индокитая и других индианизированных частей Юго-Восточной Азии. Использование престижного языка прибавляло авторитета даже неиндийским династиям. Непонятно только, почему, если санскрит так укреплял власть, саки и их современники Кушаны не воспользовались им раньше?