История Индии

Утопия Гуптов

«Совершенство достигнуто, — утверждает последняя из трех надписей в Джунагадхе. — За то время, пока он (Скандагупта) правил, поистине ни один из его подданных не отпал от своей Дхармы, ни один не бедствовал, не пребывал в нищете, в бедности, в жадности. Никто из подвергнутых наказанию не претерпел мук сверх меры». Столь блестящего описания общества времен Гупты вполне можно ожидать от панегирика царю. Оно, однако, согласуется со свидетельством иноземца, которое по определению непредвзято:

Для Фа Сяня, буддистского паломника из Китая, побывавшего в Индии в 400–410 годах, царство Чандрагупты II действительно выглядело как утопия. Пробравшись в Индию по Каракорумскому тракту, Фа Сянь прошел через всю долину Ганга в целости и сохранности. Всюду на своем пути он встречал напоминание о жизни Будды. Единственное, что он считал невыносимым, — огромное количество чандалов. Они стояли за пределами кастового общества, выполняя такую работу, как уборка мертвых тел. Все их сторонились, о своем приближении они должны были предупреждать, чтобы представители высших каст могли поберечься. Но, кроме них, никакая часть населения не была обделена. Никакие другие кастовые различия не привлекли внимания китайского паломника, и кастовая система не заслужила его критики. Повсюду царили мир и порядок. И если мир этот был миром после завоеваний, а порядок — строгой социальной иерархией варн и профессиональных джати, то никто на него не жаловался.

Из других источников нам видно индустриальное (на ту эпоху) общество, столь же счастливое. Чрезвычайно влиятельные гильдии (шрени) регулировали производство и контролировали качество, цены, распространение продукции и обучение всякому ремеслу. Они же действовали как банки даже по отношению к царскому двору. Их старейшины (шрештхины) регулярно собирались на совет, напоминавший министерство торговли. Торговля процветала не только внутри Индии, но и с заморскими странами. Когда Фа Сянь возвращался в Китай, он не стал повторять долгий путь, а сел на один из индийских кораблей, шедших из Тамралипти в Бенгалии. Едва не потерпев крушение у берегов Бирмы, он добрался до «Йе-по-ти», который мог быть Явой, Суматрой или Малайей. Там, в Индокитае, он писал: «Брахманы здравствуют, хотя закон Будды знаком немногим». После многих трудностей плавания он достиг Китая, снова в компании брахманов, поэтому, вероятно, на борту индийского корабля.

В рассказе Фа Сяня об Индии особенно впечатляет Магадха. Ее города были самыми большими, люди самыми богатыми, самыми счастливыми и, вероятно, самыми добродетельными. Хотя некоторые из этих буддистских святынь уже отошли в область археологии. Капилавасту, древняя столица Шакья, где родился Просветленный, выглядела, «как великая пустыня, без царя и без людей». От дворца Ашоки в Паталипутре остались одни развалины. Но у буддиста по-прежнему было много поводов порадоваться. Ступы стояли тысячами, некоторые из них были многоэтажными и достигали огромных размеров. Некоторые сохранились до сих пор за пределами Индии, например в Пагане, в Бирме. Но, в отличие от современности, буддизм пользовался поддержкой большинства индийского населения. Монастыри стояли твердо, некоторые из них насчитывали тысячи монахов. Через восемь веков после Будды только Шри-Ланка была более буддистской. Для Самудрагупты было особенной честью принимать ланкийское посольство. Подарки и просьбу разрешить построить монастырь в святом месте Бодх-Гайя он воспринял как некую разновидность дани.

Не сильно касаясь политических вопросов, Фа Сянь ничего не говорит ни о дворе Гуптов, ни о Чандра1упте II, который тогда именовался махараджадхираджей. Возможно, как было тогда принято в сезоны засухи, двор находился в состоянии переезда, получая продукты и почести от подданных царей или ведя военные действия против кшатрапов. В Паталипутре, которая вместе с Удджайном служила Гуптам столицей, китайский путешественник больше любовался на ежегодный праздник. Его поразило торжественное шествие, в котором участвовали около двадцати ступ на колесах, высокие башни были украшены золотыми и серебряными ликами богов, а также сидящим Буддой в окружении стоящих боддхисатв. Когда процессия добралась до города, Фа Сянь увидел, как «появились брахмачари, чтобы пригласить войти, и Будды, один за другим, вошли в город»^{102}.

Несмотря на обилие сект, экуменизм еще был нормой. Хотя Гупты считались приверженцами повелителя Вишну и исполняли ведические обряды, и к буддистам, и к брахманам отношение было равно почтительным. Правда, физическая разобщенность этих двух течений, как отмечал Фа Сянь, уже бросалась в глаза. Буддистские монастыри обычно располагались далеко от крупных населенных центров, на расстоянии, достаточном лишь для сбора подаяний и чтения проповедей, но далеко не достаточном для уединения и покоя. А брахмачари (вообще, ученики священников, но Фа Сянь называет так все духовенство) жили в городе, вблизи придворной суеты.

Индуизм еще не выделялся как отдельная религия с особым учением и ритуалами. По большому счету, не выделяется и сейчас. Критерии праведности заключались (и заключаются) не столько в вере, сколько в поведении. Почитание брахманов, принадлежность к касте, публичное участие в традиционных ритуалах, праздниках и паломничествах, подношения семейным божествам — вот что важно. Как уже замечалось, понятия о карме, дхарме, переселении душ, хотя и происходили из упанишад и до сих пор считаются характерно индусскими, прекрасно были переняты буддистами. В буддистской практике возведения и почитания ступ из тесаного ка^мня тоже прослеживается ранний опыт каменной архитектуры и скульптурной иконографии. Традиционные каменные изображения «индусских» божеств на стенах стали появляться не раньше, чем мастера добились некоторой портретности в изображении Будды и человеческих (в основном женских) фигур и животных.

Как эти божества, в особенности Шива, Вишну и различные варианты богини-матери, распространились (или, наоборот, сошлись, как некоторые из сложносоставных богов) и как вытеснили большинство древних ведических богов, точных сведений нет. Ведические священнодейства, такие как ашвамедха, оставались важными для царей еще долгое время после эпохи Гуптов. но примерно с этого времени «нам не встречается упоминаний о том, чтобы удача или величие царя приписывалось конкретному ведическому божеству»^{103}. Личные печати, найденные в Бихаре и Уттар-Прадеше, обычно содержат знаки Шивы и Вишну, а надписи утверждают происхождение почти каждой династии от одного из этих двух богов. В самом деле, сближение различных шиваитских и вишнуитских персонажей и рост их популярности помогали таким могучим династиям, как Гупты, заимствовать у покоренных вассалов традиции божественного покровительства и святости, наряду с особенностями политического и экономического устройства.

Неудивительно, что при этом возникло такое количество легенд, инкарнаций, жен и родственников, связанных с Вишну, в том числе идентификация его с Кришной (божеством ядавов), Васудевой и Нараяной, все культы которых ведут свое происхождение из Матхуры и западной Индии. В Малве и центральной Индии того периода более популярен культ Вишну в инкарнации Вараха (огромный вепрь, который, словно Кинг-Конг, бросается спасать маленькую обнаженную нимфу, олицетворяющую Землю). Знаменитые скульптурные изображения на тему этого мифа в Эране, Удайягири и по всей восточной Малве хорошо показывают, как местный культ вепря превратился в культ Вишну за долгое время пребывания там Чандрагупты II, пока он воевал с кшатрапами.

Откуда бы ни взялись эти культы, их освящение пуранами и эпикой в том виде, в котором они распространились, произошло в эпоху Гуптов и позже. Брахманы постепенно примирялись с новыми, составными божествами, а скульпторы облекали их в конкретные формы. Жуткие персонажи легенд, темные местные боги и различные духи плодородия и духи-хранители должным образом приняли облик почитаемых богов. Идентификация с этими богами и богинями позволила им сохранить престиж. В то же время местные культы были подчинены тем нормам брахманов, которые зовутся «великой традицией» или индуизмом.

Оставалось только определить природу человеческих отношений в новом поколении богов и разработать подходящие формы служения. На этот процесс тоже повлиял прецедент буддизма, где новые отношения подразумевали степень божественности, неочевидную с точки зрения вед, зато подходящую для легенд о боддхисатвах. Спрос на более выраженную персонификацию личности скорее посвященной, чем смиренной, нашел предложение в виде знаменитой «Бхагаватгиты», интерполяция которой в «Махабхарату» датируется примерно III–IV веками. Но только гораздо более позднее движение бхакти ввело в обиход в южной Индии и Бенгалии головокружительные практики снискания святости, тот публичный религиозный пыл и глубоко личный контакт с божеством, которыми знаменит индуизм. Несмотря на опасности, которые таят в себе индуистские ритуалы, и головоломные тонкости метафизики упанишад, именно эти черты отличают то, что мы привыкли называть индуизмом.

Иногда ученые вместо термина «индуизм» используют слово «брахманизм», чтобы отличать послеведические верования до периода бхакти от учений таких сект, как буддисты или джайны. Бессмысленно называть брахманистами просто приверженцев индуизма, этот термин означает разновидность ортодоксальных учений, признающих власть касты брахманов, бесчисленные культы, допускающие почитание брахманов, и сложное философское понятие о Брахмане как о монотеистической, обезличенной сущности (как, например, христианский мир), относящейся ко всем богам, человеческой душе (как священной сущности) и вообще всем созданиям.

Таким образом нас учат, что «Брахману дана сила Брахмы, предназначенная для брахманов». Утверждение неоспоримое, способное запутать человека, не искушенного в санскрите (к этой категории сейчас относится большинство индийцев и почти все неиндийцы). Уже было показано, что абстрактные термины, как, например, «Брахман», представляют собой неразрешимую проблему для переводчиков. Их значение меняется в зависимости от века и контекста, они прорастают через все литературное наследие, как лианы, заставляя лексикографов искать соответствия в других языках. Дхарма (религия, долг, порядок), артха (выгода, политика, мотив), данда (власть, принуждение, управление). Множество других понятий, которые имеют ключевое значение, оказались ничуть не более понятны. И наоборот, такие наши слова, как «святость», «суверенитет», «энергия», не имеют точных эквивалентов в санскрите. Блуждая в темноте, исследователь культуры чувствует, что его путь лежит через неосвещенную пещеру, где изваяния покрыты следами рук, в которых нет ничего необычного, но прочитать эти следы не удается.

В 1836 году двое английских охотников — восторженный капитан Гфесли и осторожный Ральф — встали лагерем в галерее пещер над рекой, которая называется Вагха, притоком Гадавари, в Бераре, древней Видарбе (северный Декан). Скульптурные фасады, залы-чайтья и вихары с колоннами знаменитых сегодня пещерных храмов Аджанты оставили англичан равнодушными. Такие чудеса были привычными для европейцев, побывавших в местах вроде Карли и Канхери, возле Бомбея. Что заставило Гресли разразиться восторженными речами (которые он позже дословно воспроизвел) и что заставило даже Ральфа позабыть о критике? Это были фрески.