История Индии

Ветер в воротах

Султаны Малвы и Гуджарата не уступали Бахманидам в блеске и роскоши. Гуджарат обрел независимость позже Виджаянагара и Малвы. Это случилось, когда его правитель из рода раджпутов, обращенный в ислам, отстоял суверенитет после вторжения Тимура в начале XV века. Примерно в то же время того же добился и правитель Малвы, Дилавар-хан Гури. Дилавар-хан происходил из тюрко-афганских Гуридов, но быстро нашел мирный подход к язычникам, выделяя землю под поселения раджпутов и утверждая совместное проживание мусульман и раджпутов. Султаны Гуджарата тоже, хотя и налагали джизью на неверных и опустошали их храмы, охотно женились на дочках раджпутских князей, привечали индийских умельцев и знатоков санскрита и приглашали индусов на высокие должности. Заметное место в обоих султанатах занимали джайны, которые сохранились в западной Индии, тогда как в других районах почти исчезли.

И Дилавар-хан в Малве (или Амид-шах, как он стал именоваться), и Ахмад-шах в Гуджарате (султан с 1411 года), приняв новый титул, основали новые столицы. Ислам предлагал мощные стимулы для урбанизации. Индийские мусульмане, как элитное меньшинство, сильно зависели от царской милости. Они собирались на общие молитвы, мечеть превращалась в центр городской жизни. Карта Индии заполнялась сотнями новых мусульманских городов — от Аллахабада до Файзабада, от Хайдарабада до Аурангабада. В Гуджарате выбор Ахмад-шаха пал на местечко на берегу реки Сабармати. Там он основал город Ахмадабад и хорошо его укрепил. Город быстро наполнился умелыми гуджаратскими мастерами. Место оказалось удобным для торговли из-за близости к Камбейскому заливу и к концу XVI века превратилось в один из самых крупных и преуспевающих городов Индии, как описывали его заезжие европейцы. Он и сейчас остается столицей Гуджарата, и в тесноте перенаселенного города ютятся многочисленные мечети, гробницы и арки гуджаратских султанов и их ражпутских цариц.

Очевидным подтверждением смешения народов в Гуджарате служит эклектический стиль архитектуры. Здесь сплетаются элементы и мотивы индуистской и джайнской традиций, но не так, как в делийской мечети Куббат аль-Ислам, которая объединила разрозненные храмы. Здесь соединение умышленно и гармонично. Гуджарат имеет такую мощную традицию храмостроения, как будто искусные каменщики перенесли свое умение в каноны ислама, поэтому михрабы и минареты столь затейливо украшены. Здесь нет таких клише могольского стиля, как узорчатая резьба джали или павильоны с куполом (чаттри). Между тем мечеть Джама-Масджид Ахмад-шаха считается «одной из самых эстетичных мечетей во всей Индии»^{221}.

Совсем не так выглядела новая столица Малвы. Словно бросая вызов сытому торговому городу гуджаратских султанов, Дилавар-хан и его преемники обосновались на обрывистых высотах Манду. От ближнего Дхара, когда-то столицы доброго царя Бходжи, они постарались подвести кольцо укреплений к и без того неприступным высотам над долиной Нармады. В то же время они украсили горные луга не только мечетями и гробницами, но и воздушными дворцами, гулкими дворами и лотосовыми прудами, которые любили раджпуты и последние из Моголов. Нигде нарушение канонов не лелеяли так бережно, как здесь, в Манду. Похожим примером нарушения мусульманской традиции строительства мечетей, дворцов и гробниц может служить только построенный в тот же период Ман Сингх, дворцовый комплекс в Гвалиоре.

Больше в Манду никаких столиц не строили. Разоренный в XVII веке, этот город и поныне считается одним из самых романтических мест Индии, а то и всего мира. Границы Малвы определялись не слишком четко, и жадные соседи-султаны нередко покушались на столицу. Однако весь XV век она стояла твердо, несмотря на многократные осады гуджаратскими войсками, набеги Бахманидов и раджпутов из Мевара. При султане Махмуде Хильджи (1431–1469) Малва перешла в наступление. Ее войска проникли глубоко на территорию Гуджарата, Декана и Раджастхана и даже подошли к Дели. А город Манду наслаждался щедрым потоком милостей. Если верить Фериште, наследник Махмуда был способен содержать гарем в 10 000 жен. Чтобы разместить их, появился «женский город», обитатели которого сформировали собственную администрацию и охрану, завели свои рынки и мастерские.

Как сложилась судьба первой феминистской республики. неизвестно. Но в начале XVI века столь долго хранимое равновесие между мусульманами и раджпутами было нарушено. Чтобы компенсировать перевес раджпутов, исполнявший обязанности султана отправил армию Гуджарата в Мевар, воевать с единоверцами. В 1518 году, а затем еще раз в 1531-м, гуджаратское войско штурмом взяло Манду, и падение города послужило началом гибели всего султаната.

Но если Малва оказалась неудачным опытом построения государства, то Гуджарат продолжал расти и укрепляться. Правление Махмуд-шаха оказалось необычайно долгим (1459–1511). За эти годы он завершил объединение страны. К счастью, среди бесчисленных Махмудов и Мухаммедов он запомнился в истории прозвищем — Бегара. Происхождение прозвища объясняют по-разному. Может быть, он получил его благодаря своим усам. Путешественники из Европы писали, что борода у шаха свисала ниже пояса, а длинные седые усы, похожие на рога буйвола (begara), загибались назад и заплетались в хвост на затылке. По другой версии прозвище связано с двумя захваченными им стратегически важными крепостями (гарх). Первой был Чампанер возле Бароды, восточный Гуджарат. Он стал вспомогательной столицей. Другая крепость — Гирнар в Саураштре. Могучая горная твердыня, где Ашока оставил свои знаменитые надписи, где сатрап Рудрадаман освоил заодно санскрит и оросительное земледелие. Махмуд Две Крепости фактически объединил материковый Гуджарат с полуостровной Саураштрой, создав мощную морскую державу с монополией на те порты западного побережья, которые обслуживали верхнюю Индию. Это государство процветало даже в XVII веке. Одолеть его смогли только объединенные усилия Моголов на суше и португальской артиллерии на море.

При отсутствии четких границ главным способом сохранить свои владения в Раджастхане были укрепления. Раджпуты Сесодии заново укрепили обширное плато Читор, превратив его в аналог Манду. Они восстановили старые укрепления, разрушенные Ала ад-дином Хильджи. Когда правил Рана или Махарана (другой вариант — Раджа или Махараджа) Кумбха (1433–1468), возникла еще одна твердыня с грозными стенами, увенчанными башнями — Кумбхалгарх. С этих двух высот клан Сесодия правил мелкими династиями раджастханских раджпутов и пытался распространить свою власть дальше, в Гуджарат и Малву. «Мевар уже на полпути к славе. Он празднует триумф и со скалы своей власти взирает на пленных врагов своей веры», — восклицал полковник Тоуд.

На другом краю Раджастхана раджа Джодха (правил в 1438–1489 гг.), раджпут из клана Ратхор. которого Кумбха использовал для защиты своего трона, основал собственную твердыню — Джодхпур. «Никогда не могли они объединиться, даже для своей защиты». Как писал полковник Тоуд, раджпуты никак не могли создать государство. Хотя позаботиться о себе они могли вполне. Известна похвальба клана Сесодия тем. что они никогда не подчинялись власти Моголов.

В Ориссе, Бенгалии и Авадхе можно проследить те же процессы уточнения границ и политической консолидации. В Авадхе султаны Джаунпура строили мечети в стиле Туглукидов и воевали с султанами Делийскими. В Ориссе раджи династии Сурьяванша строили храмы и воевали с раджами Андхры и Виджаянагара.

Удачливость и либеральность правителя, а также культура и язык часто оказывались важнее религии. В 1418 году в Бенгалии султаном стал индус. Для бенгальских улемов это было настоящим шоком, и они обратились за поддержкой к Джаунпуру. Султана Раджу Ганеша удалось свергнуть, но на трон взошел его сын, который, приняв ислам, поменял имя с Джада на Джелал ал-дин и правил под присмотром отца до 1431 года. Его преемник, Хусайн-шах Ала ад-дин (правил в 1493–1519 гг.), остался в истории как покровитель бенгальской науки. Он, хотя и был мусульманином и более того — арабом, воздал честь Чайтанье, предводителю вишнуитского движения бхакти. Индусы, в свою очередь, считали султана инкарнацией Кришны^{222}.

Но и терпимость Хусайна имела границы. Подобно султанам Малвы и Гуджарата, он повинен в разрушении храмов во время войны, главным образом во время нападения на Ориссу. Но храмы редко предназначались только для богослужений. Там хранились сокровища, политические указы, в которых владыки излагали свои амбиции, а часто храмы служили военными укреплениями. Так что их осквернение не всегда было вызвано фанатизмом.

В Кашмире, где в 1339 году воцарилась мусульманская династия, наличествовали иммиграция мусульман и обращение в ислам, нормальные отношения между индусами и мусульманами были прерваны в начале XV века. Был разрушен великий храм Мартанды (солнца), в этом злодеянии обвиняли главным образом жрецов-индусов. Впрочем, травля продлилась недолго. Султан Заин ал-Абидин, который правил полвека (1420–1470), прекратил дискриминацию и, развивая науки и новые технологии производства, превратил свои гималайские владения в стабильное, преуспевающее государство. Появились оросительные каналы, власть Кашмира восстановилась в Ладакхе и Балтистане. Кашмир, так долго ожидавший этого события, стал независимым и установил естественную границу Индии.

В соседнем Пенджабе все случилось иначе. Там попытка построить национальное государство не удалась. Монгольские потомки Тимура продолжали посягать на эти земли, которые полководец покорил по пути в Дели в 1398 году. Афганские авантюристы толпами рыскали по Пенджабу. В конце XV века афганские Лоди несколько раз пытались управлять Пенджабом из Дели, но у них было столько соперников, что наместник в Пенджабе находился в положении почти независимого правителя. Между соблазнами Индии и ее незащищенной северо-западной границей больше не было такой преграды, как упрямая династия Шахи. Не нашлось и великого воина, подобного Ранджиту Сингху, чтобы подчинить Пенджаб. Распахнутые ворота Индии раскачивались на ветру.