Через пропасть в два прыжка

1. ПРОБЛЕМА, КОТОРОЙ ТЫСЯЧИ ЛЕТ

Под окном маячила фигура мужчины. Кирилов привычным взглядом окинул едва угадываемый в темноте силуэт и посмотрел на небо. Луна вяло плыла в полынье тающих облаков. Их полотнища, еще недавно раздираемые грозовым ветром, успокоились, замедлили бег, стали прозрачными. В центр лунного диска математически точно вписалось висящее на ветке яблоко. А без него бессменная спутница земли походила на расколотый на части красновато-медный круг — колышущиеся от ветра ветки яблони, словно трещины, хаотично делили ее на неравные части.

В помещении царил приятный полумрак. Тусклый свет чертил на полу квадрат окна, в котором была как бы натянута длинная тень сидящего на подоконнике Кирилова. Сквозь стекло двери с надписью «Операционная» от мощного софита лился ровный поток света, в которым загадочно бликовал портрет первого человека страны. По идее, висеть ему надо было не здесь, в предбаннике операционной, а совсем в ином месте, например, в кабинете главврача, кубатура которого могла потягаться со средних размеров дворцом культуры.

Кирилов некоторое время смотрел на портрет и вдруг вспомнил, что когда-то, очень давно, задолго до его прихода сюда, операционная была кабинетом расстрелянного в тридцать девятом наркома, а комната, в которой он сейчас находился, служила приемной. Так ему рассказывали, и он в это верил. Иначе как объяснить постоянное, ставшее традиционным, вывешивание этого портрета в столь неподходящем месте. К нему, кстати, все тоже давно уже привыкли и не обращали никакого внимания. А изображенный на нем человек тиражированно-умильно взирал на окружающее пространство, сохраняя при этом достоинство и высоту положения. И умиляться, вообще говоря, было чем: в бывшей приемной стройными рядками стояло двадцать восемь крашеных железных кроваток. А человек, безнадежно маячивший за окном, вполне возможно, имел отношение к одной из них. Однако, может быть, его интересовала стоящая пока пустой двадцать девятая? В кроватках, смежив крохотные красные веки, лежали маленькие, спеленутые простынками с черными инвентарными номерами, человечки.

Кирилов сидел на подоконнике и отдыхал. Эти, появившиеся недавно на свет двадцать восемь, были его. Он их принимал и, помогая в крике захлебнуться первым глотком воздуха, первым шлепал по задницам. Двадцать девятый будет не его. Двадцать девятого примет начинающий собственный отсчет студент-выпускник.

Повернувшись к окну, Кирилов удивился стойкости потенциального отца. Ночь уже основательно вступила в свои права. Сначала дождь, а потом и прохладный сентябрьский ветер, должны были прогнать мужчину, но этого не произошло. Тем не менее картина за окном была настолько привычной, что Кирилов перевел взгляд на небо. Луна заметно сместилась в сторону и, очистившись от ветвей, засияла в полной красе. Теперь она походила на чеканный червонец…

Ассоциация в сознании Юрия Николаевича была отнюдь не случайной. В раздевалке стоял старенький потрепанный портфель, а в нем лежала приготовленная им к продаже любимая книга. Иного пути выбраться из сложного финансового положения он не видел. До зарплаты полторы недели, а в кармане трешка с мелочью…

Из-за светящейся двери раздался звон. Металл, как камертон, протяжно зазвенел, постепенно стихая. Кто-то чертыхался в операционной. Кирилов по звуку понял, что упал не скальпель или, скажем, похожие на сильно вытянутые ножницы корцанги, а пинцет. Только он способен звучать от удара о кафельный пол так долго и мелодично. Юрий Николаевич резко поднялся и собрался пойти на помощь, но подумал, что его появление будет для практиканта скорее вредным, чем полезным. Если присутствие Кирилова станет необходимым, его позовут. Спокойный голос Юдифь Рувимовны — пожилого врача-анестезиолога — укрепил Юрия Николаевича в решении остаться на месте. Он вообще мог бы преспокойно уйти в ординаторскую и пить там чай, но сидел здесь, на подоконнике, понимая, что именно тут, в пределах звуковой досягаемости от операционной, его место.

Юдифь Рувимовна — невысокая с крючковатым носом и непомерными габаритами тела женщина, напоминающая, как это ни парадоксально, добрую бабу ягу, была опытным врачом и не доверять ее спокойствию означало не доверять самому себе.

— Спокойнее, Ванья… Теперь щипцы! Так, смелее… — подбадривала она стажера, которого величала неизменно в полушутливой форме, вставляя в его имя мягкий знак. Так, от робости, он сам назвал себя, когда появился здесь в первый раз: «Здравствуйте. Меня прислали к вам. Зовите Ванья…»

Дело шло к концу. Кирилов только теперь удивился — что-то на этот раз пациентка попалась молчаливая. За все время операции он слышал два или три коротких глухих стона.

Эту женщину, что недавно доставили в операционную, Кирилов не запомнил. Он вообще старался не вглядываться в лица пациенток. Его же, как ни странно — работает в халате с марлевой повязкой на лице — порой узнавали на улице. «Костик, познакомься! Этот дядя лечил твою маму, когда ты родился. Скажи дяде спасибо! Видите, какой он у меня скромный». Кирилов в таких случаях краснел, шарахался в сторону и старался как можно быстрее исчезнуть из поля зрения благодарной мамаши.

Мужик за окном был, как видно, из стоиков. Ни дождь, ни ветер не в силах был поколебать его решение дождаться известий от, жены. «Интересно, — подумал Кирилов, — какая сейчас „такса” у нянечек за выдачу информации в неположенное время? Года два назад это стоило, помнится, рубль. А сейчас? Цены ведь растут…»

Доразмышлять ему не удалось. Роженица застонала в полный голос, да так громко, что в кроватках раздался плач, новорожденные зашевелились и затукали. Конечно, для них надо бы подобрать другое место, не на проходе, более тихое. Но тут уж как всегда: и людей не хватает — одна сестра едва успевает в операционную и к малышам, и с помещением совсем плохо.

«Почему не слышно младенца? — уже не на шутку встревожился Кирилов, поднимаясь с места. — Вроде бы не должно быть никаких осложнений. Положение плода нормальное». Но его опасения оказались напрасными. Из двери операционной тотчас появился практикант, халат на его спине потемнел от пота. Стянув повязку с лица, он с облегчением вздохнул полной грудью.

— У-ух! Ну и упорная девка попалась…

— Ты про мамашу? Да, похоже терпеливая баба… Из лимитчиц, наверно. Они в деревнях все крепкие, без врачей обходятся.

— Да я про новорожденную! Шлепаю, понимаете, ее по заднице, заставляю закричать-задышать, а она ни ответа, ни привета. Хотел еще раз покрепче врезать, глянь, пошло дело само…

Появившаяся следом за стажером Юдифь Рувимовна сразу от дверей сделала жест, видимый Кирилову и незаметный для Ивана. Поднятый вверх большой палец правой руки означал, что все сделано высшим классом.

— Ты чего так дышишь? — Кирилов похлопал студента по плечу. — Можно подумать, сам рожал. Не надо чего перевязать тебе? — он засмеялся.

— От лампы жарко. Так, понимаете, шпарит, что сил нет…

— Не замечал. Может, дело в привычке. Вроде, нормально светит… Я тебя, Вань, чего спросить хотел… — замялся вдруг Кирилов, оглядывая торжествующего стажера с головы до ног. — Ты, случаем, не при деньгах? Мне бы двадцатник до пятницы…

Парень потускнел и стушевался.

— Честно говоря, я сам хотел к вам подойти… Пришлось стипендию матери отправить…

— Ты в общежитии в корпусе «Б» живешь? На втором этаже? Еще один вопрос — комендантом у вас, случайно, не Петр Михайлович? Ну, колченогий такой… Еще, помнится, исключительно «Прибой» курил…

— Он! — удивленно смотрел на врача Иван. — Значит вы все знаете?

— А ты думал, я сказкам про мамку и больную сестренку поверю? Это мы уже проходили. В наше время у Михалыча кличка была «Полкопеич».

— И сейчас такая же… — засмеялся стажер. — Он всегда, когда карты тасует, приговаривает: «Понемногу, братики, по полкопеечки».

— Не ввязывайся ты в это дело, — веско сказал Кирилов, поправляя пеленку на шестнадцатой кровати. Его руки дей-'Ствовали экономно и ловко. — Полкопеич и не таких как ты надувал… Где же нам с тобой подхарчиться? — он легким шагом прошелся по комнате. — Знаешь что… подкати-ка ты к Рувимовне. Мне она даст, но я просить не стану, уже должен сороковник, а ты попроси — студенту не откажет.

— Так я и на вас попрошу, — с готовностью откликнулся Иван.

— Не суетись… Я знаю, у кого взять, выкручусь.

Взять он решил у Тимура Гоглидзе — толстяка, балагура и бабника, который ко всему прочему был еще и сменщиком Кирилова по бригаде. Тот всегда был при деньгах, и они приходили к нему не с рынка или базара, о чем могли бы подумать иные, увидев его колоритные черты лица, а совсем другим путем. Вокруг грузина постоянно крутились женщины и девчонки, которым от него нужна была не столько любовь, сколько помощь в устранении ее последствий.

Из операционной выкатили на каталке роженицу. Она, хотя и была предельно измучена, но улыбалась искусанными губами. Взгляд ее следил не за Кириловым, и это его сначала удивило, а за студентом. А ведь так и надо, подумал он, студенту она обязана жизнью. Младенца еще держали в операционной — обмывали, пеленали. Ласковым, чуть хрипловатым голосом санитарка тетя Маша наговаривала первую молитву во здравие младенца. Отучить ее от этой привычки даже не пытались. Зачем, если дело свое она знала лучше других, знала до тонкостей. И когда Кирилову тонко намекали или прямо в лоб заявляли, что держишь, мол, верующую, набожную санитарку, а об этом знали все вплоть до главного врача, он просто рекомендовал этому советчику бросить все и идти на тетимашину зарплату. Старушка, видимо, догадывалась об этих разговорах на ее счет. В присутствии Кирилова она смотрела на него кротким выцветшим взглядом, часто помаргивая и скромно улыбаясь, а зная, что он три года назад развелся с женой, старалась подкормить его то домашними блинчиками, то положить котлетку побольше.

«Христе, Христе, — доносилось до ушей Кирилова. — Возлюби дитя твое. Милуй во здравие и спаси от греха. Весь мир твой и ты дитя богово».

«Телепатка она что ли?» — подумал Юрий Николаевич, слыша, как ребенок от бормотания тети Маши стал заметно успокаиваться.

Иван встрепенулся:

— Какие еще будут задания?

— Задания? — переспросил Кирилов, подходя к окну. — Видишь мужика, что стоит под окном…

— Мужика?

— Ага. Вон там, под тополем…

— Вижу.

— Выясни, чего он хочет. Если узнать как дела — не таись. — Кирилов кивнул в сторону маленьких кроваток. — Какой тут секрет… Дочка так дочка, а если сына хотел — тут мы не помощники…

Но встреча с незнакомцем не состоялась. Вернувшийся через несколько минут Иван рассказал, что стоило ему выйти на крыльцо, как неизвестный, прождавший уйму времени у подъезда, стремительно отошел в тень деревьев и быстрым шагом пошел прочь. Как показалось стажеру, при его появлении мужчина сперва ринулся было навстречу, потом посмотрел вверх и, увидев по-прежнему стоявшего у окна Кирилова, счел необходимым исчезнуть.

Юрий Николаевич выслушал студента, в раздумье почесал затылок, а потом со словами: «Ну, и бог с ним», отправился в ординаторскую пить чай. Мало ли на свете чудаков, мог бы все узнать и у стажера.