Крутой опер

— По тебе видно, — почтительно произнес Кострецов, жуя.

— Спасибо, честное слово, — подмигнул Ашот.

Он стал наливать посетителям, покрикивая на девиц-разносчиц. Кострецов не отходил от стойки, прихлебывая пиво. Когда волна у бара спала, Ашот обратился к нему:

— Легче, дорогой? Еще водочки?

— Пока хватит, — ответил Кострецов. — Давай еще пивка и горячего чего-нибудь.

— Все правильно. Аппетит пошел, понимаешь.

Сергей, сев на высокий табурет у стойки, неторопливо ел принесенный гуляш и пил пиво. Над входом красовалась вывеска «Кафе», но в округе заведение называли закусочной, а то и забегаловкой. Единственным горячим блюдом тут был гуляш.

Когда обеденный шквал посетителей схлынул, Ашот открыл и себе пива. Налил стакан, отпил, закурил и снова заговорил с Кострецовым:

— Нормально, дорогой? О чем задумался?

Кострецов тряхнул кудрями, осклабился и показал в окно на стаю ворон, раскричавшихся на куче мусора:

— Ворон вон считаю.

— Это в каком смысле?

— В научном.

— Ну? А зачем тебе, честное слово?

— Их в Москве один миллион с четвертью. Умнющие птицы. Кремль полностью захватить хотели. Пришлось там соколов на них заводить.

— Да что ты говоришь! — изумился Ашот, шевеля усами.

— Ведь это ж академики в перьях. Ворона, если прижмут, сразу мертвой притворяется. А на Чистяках вон! Гнездились лебеди, так подлетят вороны к ним и дерут перо на гнездо прямо с живого лебедя. А много лебединых перьев рядом валялось.

— Зачем же им живое перо, слушай?

— В гнездо, наверное, лучше клеится. А может, просто так, по вредности действовали.

— Ты что, дорогой, ворон изучаешь? — осведомился Ашот.

— Да нет, просто птицами интересуюсь. У меня дома и канарейки, и попугаи. Но вороны приручению не поддаются. Стаями живут, у них свой суд, толковище, как у блатных.

— Ты это серьезно, да? — округлил черные глаза Ашот.

— Да, имеют свои законы. Если кто из стаи в дурь попер, конвоируют того на пустырь, подальше от людей и всякой живности. Несколько ворон садится вокруг на деревьях, проводах для «атаса», в охрану. Виноватая одна в центре на земле стоит, а кругом другие орут, качают права. Время от времени псрекаркивают всех то одна, то другая особые вороны. Те вроде прокурора и защитника. Потом общий гвалт — что-то решили. Если признали ворону виновной, кидаются на нее сообща и заклевывают. Белых ворон забивают всегда.

Ашот восхитился:

— Вот это разборка! Красиво ты рассказал! Я тебе за свой счет сто грамм налью, понимаешь.

— Не надо, я уже поправился. Пойду. Тебя как, хозяин, звать?

— Ашот. Заходи, дорогой. Еше что-нибудь расскажешь, честное слово.

— Меня — Серегой. Спасибо, увидимся.

Кострецов расплатился и вышел, анализируя. Чересчур простецким хотел показать себя Ашот. Истории-то, которые Сергей ему наплел, конечно, занимательные. Но чего уж так ими бывалому Ашоту заворо-житься? Столь общительным, распахнутым армянин может быть. Но хозяин доходного заведения в центре Москвы, которое бомбят любители чужих пирогов, должен быть поглубже. Значит, у отзывчивого Ашота истинное нутро за семью печатями.

Что ж, главное — знакомство завязалось, думал Кострепов. Молота Витю надо бы еше посмотреть, но тот, наверное, показывается у Ашота по вечерам. А будут ли они сейчас свою дружбу светить, если действительно брали Ахлопова на пару?

Кострецов с готовностью принимал информацию от стукачей, но доверял ей всегда лишь наполовину. Многоликий этот народ.

Иной раз нагородят семь верст до небес, лишь бы пустышкой не выглядеть. Правда, этим страдали самые затрапезные. Хотя и Черч, и Пустяк набрехать могли. За Яшей Тундрой капитан пустозвонства не замечал. Все его подсказки обычно оправдывались. Но и этому «утюгу» с глазками-щелочками опер полностью доверять не мог.

Сергей снова увидел над Сретенскими воротами стаю ворон. Он остановился и засмотрелся.

Воронами Кость вправду интересовался и вычитывал о них все возможное. Он привык наблюдать за ними на зимних рыбалках, где на просторах лишь они да рыбаки на льду. Досаждали, правда, и воробьи, подскакивая за пойманной рыбьей мелюзгой прямо к лункам. А вороны были стратегами. Подолгу могли целиться, чтобы вдруг налететь шайкой к зазевавшемуся рыбачку.

Дитя города, одного из самых асфальтовых, ущельных его мест. Сергей Кострецов ценил здесь всю растительность и живность.

Вот и к воронью, несмотря на их бандитские повадки, относился с симпатией.