Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

I. У Лукиана

Пред маленьким, но изящным домиком на окраине Афин[59] суетилась шумная и говорливая толпа рабов, стояло несколько богато убранных носилок: у хозяина, известного удачливого ходатая по делам и ритора, собралось большое общество гостей, не ради роскошного угощения, отнюдь нет: и богатого купца и видного чиновника, помимо деловых расчетов, влекло сюда желание насладиться остроумной беседой, подчас злой и ядовитой шуткой хозяина. Уроженец далекой Самосаты, стоявшей на берегу Евфрата, Лукиан пережил богатую событиями жизнь: сперва скульптор, потом ритор и ходатай по делам, он долго скитался по свету, побывал и в далекой Галлии, Италии и Греции, много видел, много слышал, но чаще всего любил останавливаться в Афинах. Уже не один кубок осушили гости, весь пол изящно убранного атрия покрылся разбросанными повсюду измятыми цветочными гирляндами, когда хозяин, немолодой человек с гладко выбритым лицом, на котором резко выделялись характерные складки около тонко-очерченного, насмешливого рта, стал читать медленным, уверенным голосом сочиненный им разговор двух дам, остроумно и ехидно высмеивая пустенькую и лживую жизнь светских щеголих. Шумный говор стих. Мерный звучный голос чтеца прерывался по временам дружным одобрением гостей… Кончил хозяин. Громкие рукоплескания были ему наградой, и долго еще не смолкали взрывы смеха. Мало-помалу гости разбились на отдельные группы, и вот среди общего говора выделился скоро голос старика, который незаметно втерся в общество пирующих. Этот грязный, прожорливый человек, поглощавший до тех пор с яростью голодного пса подаваемые кушанья, теперь, набивши себе плотно желудок, вдруг стал развязно-говорлив и хвастливо повествовал своим слушателям, как он сумел ввести в заблуждение людей, о которых многие знали лишь понаслышке, – христиан. Были у него, как он выразился с гадкой усмешкой, неприятности на родине: его совсем несправедливо, уверял он, обвинили в убийстве, и вот пришлось бежать и скитаться из города в город, покамест не нашел он пристанища среди тех, что называют себя христианами и считают друг друга братьями. Кстати прослышал он, что они делятся всем своим добром друг с другом и особенно участливы к тем, кто кается в прежних грехах и заблуждениях. Рассказчик хвалился, что он не только сумел сделаться членом тайного христианского сообщества, но даже и приобрести среди своих новых друзей великую честь, будто бы он писал для них книги, толковал их учение и даже был арестован властями как глава христианской общины… Собеседники недоверчиво посматривали на хвастуна. Но тот не смущался; видя себя теперь центром общего внимания, он с жаром уверял, что не лжет. В тюрьме ему сиделось очень весело: ни в чем не было недостатка, так как его друзья не жалели средств, чтобы облегчить его положение; мало того – он сумел вытянуть у друзей большие суммы под предлогом необходимости подкупить стражу. Потом будто бы ему надоело играть комедию, и он отрекся от христианства и был выпущен из тюрьмы. Прежние друзья, конечно, отшатнулись от него и выключили из своей общины, деньги ушли, и теперь приходится питаться, – с двусмысленной улыбкой закончил он, – как «страннику» – Перегрину. «Пользуйся моментом, – вызывающе прибавил старик, прочтя возмущение на лице соседа, – никого не жалей и ни к кому не привязывайся: таков должен быть настоящий философ».

«Нет, это злокозненная секта, – подхватил вдруг высокий статный мужчина, по виду бывший крупный чиновник. – Они заманивают и убивают младенцев, пьют их кровь, поклоняются особому богу с ослиной головой и творят тайком всякие мерзости. Из-за них насылают боги на нас несчастья… Среди них самые опасные колдуны…»

Хозяин давно уже ничего не говорил, а, чуть заметно улыбаясь, с видимым наслаждением слушал беседу, наклоняясь то к одной, то к другой группе, и внимательно наблюдал своих гостей.

Теперь все торопились выложить вести о чудесном, о знамениях, разгорячаясь и перебивая друг друга. Один уверял, что в Фессалии живет колдунья, которая умеет превращаться по ночам в птицу, другой – что недавно один оборотень-женщина чуть не женила на себе очень богатого юношу, если бы не вмешался философ, который сразу разгадал оборотня; третий уверял, что в городке Аспенде удалось прекратить чуму чудесным образом: тамошний прозорливец-философ велел побить камнями неизвестного нищего старика, которого никто не знал в городе… И что же? Под грудой камней оказалась отвратительная собака – и болезнь прекратилась. Но тут, захлебываясь и торопясь, вмешался четвертый собеседник и рассказал удивительную историю о петухе из Танагры. Несчастный поранил себе лапку по соседству с храмом Эскулапа и, слыша, как жаждущие исцеления поют гимн богу-целителю, присоединил свой голос к певцам, показывая богу пораненную лапку. И лапка исцелилась, а петух захлопал крыльями, бодро вытянул шейку, потряс гребешком и громким благодарственным криком восславил своего исцелителя.

Тотчас вмешался в разговор чернобородый фригийский купец и поведал, что бог Эскулап явился в чудесном виде в мало кому известном городке Абонотихе. Высокий статный мужчина, именующий себя Александром, в красном плаще, с длинными волосами, распущенными по плечам, с кривой саблей в руках восседает там на подушках в темной комнате красивого дома, рядом с новоявленным богом, который имеет человеческую голову и змеиное туловище. По приказанию Александра бог открывает рот и показывает свой змеиный язык. Этот чудодейственный бог сам открылся своему пророку сверхъестественным образом: в одном македонском городке нашлись две доски, на которых значилось, что Эскулап явится в Абонотихе с отцом своим Аполлоном. Когда затем в Абонотихе строили храм, то неожиданно к постройке явился Александр и заявил о скором появлении бога. В сопровождении несметной толпы народа он подошел к строившемуся храму и вынул из мусора яйцо, в котором оказалась маленькая змея. Она вскоре превратилась в большую с человеческой головой, уверял рассказчик, и вот с тех пор Александр и пророчествует, вызывая удивление своими познаниями. Великое благоволение выказывает к этому пророку благочестивый и добродетельный император, божественный Марк Аврелий, спрашивая совета во всяком важном деле…

– Да живет наш отец, божественный Марк Аврелий! – вдруг громко воскликнул один из гостей, и крик его дружно подхватили все присутствовавшие.

Радостное чувство охватило гостей, и они стали припоминать самые мелкие подробности из встречи с любимым императором. С восхищением говорили о скромной трудовой жизни этого маленького ростом человека, на худом, бесстрастном, бледном лице которого лежала всегда печать грусти, вспоминали его простоту и умеренность в пище и питье, ласковое обращение и внимание к низшим. «Говорят, – заметил один из гостей, – что наш божественный – последователь мудрого философа-стоика Эпиктета, от него-то он усвоил мысль о том, что все человечество составляет единую семью и что нужно работать над своей душой, как плотник над деревом, и всего себя посвятить людскому благу».

– Так, – вдруг порывисто вмешался старик с военной выправкой, – нужно работать над своей душой – и счастлив тот, кто очистил ее испытаниями и получил таинственное утешение от великого, непобедимого Митры…

Он смолк и испуганно оглянулся: служение Митре – богу света и ненавистнику зла, требовало строгой тайны.

А хозяин все слушал и слушал. Не раз уже в серых его глазах сверкали искорки раздражения. «Хорошо бы было выследить этого новоявленного чудотворца и пророка Александра, – думал он. – Божественный Марк Аврелий считает себя философом-стоиком и верит явному плуту и обманщику».

Гости стали расходиться, и все тише становилось на улице. Последним, шатаясь, вышел окончательно упившийся «странник», громко икая и ругая без стеснения хозяина, который побрезговал дать ему, философу, у себя приют на ночь.

Долго стоял Лукиан, задумчиво смотря вслед уходившим гостям, потом ядовито усмехнулся и стал торопливо записывать сложившийся в голове диалог: «Собрание богов…»

Собрались боги на Олимпе под председательством Зевса обсудить вопрос, как быть с массой пришельцев, варварских богов, которые без спросу, самовольно заняли места в небесных чертогах. Мом, бог смеха, выступил горячим обличителем новых членов Олимпийской семьи. Дионис, например, никуда не годного происхождения, он даже не грек, а по матери не то сириец, не то финикиец, да он же и кутила, никогда не бывает трезвым, вином от него разит чуть ли не от самого рождения. Около него куча других богов, рогатых, козлоногих сатиров, лысый грязный старик Силен, козлоногий Пан. Неудивительно, что люди презирают богов и смеются над ними, видя таких чудовищ и уродов. Глава богов, председатель собрания Зевс, просит Мома не касаться Геркулеса и других маленьких богов. Тогда дерзкий Мом обрушивается на самого отца людей и богов, высмеивая его за веселые похождения в виде быка и золотого дождя. Он ядовито высказывает опасение, как бы Зевса во время такого превращения не зарезали или не расплавили. Тем хуже для Олимпа. По примеру Зевса и боги и богини ведут бродячую, безнравственную жизнь и населяют Олимп массой любимцев и любимиц, дочерей и сыновей, вовсе не божественного поведения. Тут Мом снова набрасывается на восточных богов: Атис, Корибант, Сабазий – он недоумевает, откуда взялись они? Вот мидиец Митра с тиарой на голове; он ни слова не понимает по-гречески, не знает даже, как здороваться… Что же говорить об египетских богах, с собачьей головой, с головой быка? Ибисы, обезьяны, козлы и множество смешных божеств египетского происхождения наполнили Олимп, с едкостью замечает бог-насмешник. И самому Зевсу приставили бараньи рога! Смущенный председатель пытается успокоить разошедшегося обличителя, уверяя, что рога надо понимать в таинственном смысле. Но неугомонный Мом резко отвечает, что не надобно участвовать в таинствах, чтобы понять, что боги суть боги, а собачьи головы – собачьи головы, и предвещает Олимпу новую опасность: есть философы, которые совсем подрывают веру в богов, проповедуют добродетельную жизнь и говорят о могуществе природы, судьбы, счастья; под их влиянием находятся люди, которые вовсе перестают верить в богов и приносить им жертвы, так как боги бессильны против судьбы.

Император Марк Аврелий

Обличения Мома взволновали всех богов, и, так как пришельцев на Олимпе трудно стало кормить и ощущался уже недостаток в амброзии и нектаре, то боги порешили составить комиссию, чтобы проверить полномочия пришельцев и лишить права небесного гражданства тех, кто не докажет своего божественного происхождения.

И долго еще улыбался Лукиан, пересматривая написанное, представляя себе своих суеверных и легковерных гостей, обожающих императора-философа, стремящихся к чудесному, готовых поверить всякому ловкому шарлатану-фокуснику, забывших за новыми божествами старых богов Олимпа. Укрылась от него и жажда духовного подвига в словах того старика с военной выправкой, который упоминал имя Митры, укрылись и поиски смысла жизни у Марка Аврелия. Даже и христианская религия представлялась ему учением малоизвестного восточного ритора.