Русская елка. История, мифология, литература (4-е издание)

«Ель» Андерсена в русской традиции

Сколько вас, милые елки, погубится?!. Н. П. Кильберг. Елка

Там зимой в мороз крещенский,
В ярких блестках и огнях,
Елки мертвые сверкают,
Точно звезды в небесах… К. М. Фофанов. Сон елки

В 1888 году профессор Петербургского Лесного института Д. М. Кайгородов писал в газете «Новое время»:

В последние годы стали появляться в рождественских номерах детских журналов и даже некоторых газет сантиментальные статейки — большею частью в форме сказок, иногда прекрасно написанных, в которых на разные лады изображаются чувства и ощущения «бедных елочек», подвергавшихся срубке, для фигурирования в качестве «рождественских елок» [см.: {175}: 1].

Сюжет, который имеет в виду автор заметки, действительно стал одним из самых ходовых в русской «елочной» литературе. Его истоком, видимо, послужила хорошо известная русскому читателю сказка Г.-Х. Андерсена «Ель» (1844). Героиня этой сказки, молодая елочка, не умея насладиться своим настоящим — жизнью в лесу, в естественных для нее условиях, переживает счастливый миг, свой звездный час, на детском рождественском празднике и кончает жизнь на чердаке, где рассказывает мышам обо всем пережитом ею. И только тогда прошлое, ее жизнь в лесу, предстает в ее сознании как неосознанное вовремя счастье: «И хоть бы я радовалась, пока было время! — думает она. — А теперь… все прошло, прошло!» [см.: {14}: 159]. Это произведение датского сказочника многократно перелагалось в прозе и стихах, как это было сделано, например, О. С. Штейном в стихотворении «Елка» (1901):

В лесу дремучем в час ночной
Качалась ель, полна печали.
Страдала ель в тиши лесной,
Мечты о блеске увлекали…
И вот холодным топором
Срубили елку в час единый…
Все изменилося кругом,
Явились чудные картины…
Огнями пышный зал залит,
И ель украшена нарядно;
Она горит, она блестит,
Ей так приятно, так отрадно…
А утром… утром вдруг она
В пустом сарае очутилась.
Лежала там обнажена
И в хлам негодный превратилась.
И загрустила горько ель
О темном лесе, где мечтала,
И где порой ее метель
В наряд прекрасный одевала. [см.: {516}: 1; см. также: 394: 1]

Чудесная сказка Андерсена представляет собой аллегорию человеческой жизни: неудовлетворенность настоящим, мечты о прекрасном и неизвестном будущем, воспоминания о навсегда ушедшем и вовремя неоцененном прошлом. В русских перепевах и переделках этой сказки аллегорический момент, как правило, отсутствует. Произведения о жизни елочки и о ее участии в детском праздничном торжестве по преимуществу являлись откликом на полемику о рождественском дереве в России. Нужна или не нужна елка на Рождество, стоит ли из‐за этого губить дерево, жертвовать им ради мимолетного удовольствия, приносимого ею детям, — вот те вопросы, которые ставились авторами текстов о судьбе елочки. Как оказалось, этот простенький сюжет предоставил довольно широкие возможности для варьирования, и в каждом новом переложении акцент, в зависимости от намерений автора, делался на разных его аспектах. Сюжет о судьбе елки использовали как те, кто заботился о сохранности русского леса, горюя о погубленных елках и описывая страдания срубленного дерева, так и защитники утверждающегося высокопоэтического обычая, оправдывавшие гибель дерева, использованного на Рождество в роли христианского символа. Исходя из позиции, которую занимал автор, и елочка, как главная героиня произведения, либо сожалела об утраченном навсегда лесе, либо радовалась тому, что она сподобилась высокой чести быть центром праздничного торжества.

Особенно популярным этот сюжет становится к концу XIX века, когда появляются рассказы, картинки и сценки о продаже елок на рождественских базарах [см., например: 317: 2–3] и первые «экологические» тексты, где звучит тревога по поводу уничтожения лесов [см.: {112}]. В рассказе того же Д. М. Кайгородова «Елка» (в котором он сам себе противоречит) растущее в лесу красивое еловое дерево счастливо оттого, что его по чистой случайности не срубили к Рождеству [см.: {179}: 234–239]. В рассказе Ф. Ф. Тютчева «Горе старой елки» говорится о том, как перед Рождеством в лес приходят порубщики, и старая корявая ель беспокоится не столько за себя, сколько за растущую рядом с ней подругу — маленькую красивую елочку. Когда ее срубают, старая елка от огорчения падает, насмерть придавив порубщика [см.: {466}: 1–2].

В этих незамысловатых нравоучительных перепевах андерсеновского сюжета освещались и социальные проблемы, как, например, в сказочке Н. И. Познякова «Счастливая и кичливая» (1902). Здесь рассказывается о судьбе двух елок, красивой и некрасивой. Оба дерева перед Рождеством были срублены, использованы на празднике, а потом выброшены в мусорную яму, где они, снова оказавшись вместе, рассказывают друг другу о пережитом. В отличие от красивой елки, которая была установлена в богатом доме, где избалованные дети остались к ней совершенно равнодушными, некрасивая испытала подлинное счастье, доставив несказанную радость бедному мальчику, купившему ее для своей больной сестры [см.: {343}: 3–22]. В «Сказке о двух елках» А. Н. Сальникова (1888) речь также идет о двух елках-подругах, срубленных к Рождеству и проданных у Гостиного двора. Одна из них, большая и красивая, попав в богатую семью, не принесла сыну хозяев и доли того счастья, которое доставила маленькая елочка, «с простенькими бумажными фонариками на тоненьких ветках», проданная всего за 20 копеек. Бедная старушка купила ее для своих внуков, которые были безмерно счастливы, получив на Рождество елочку. После праздника оба дерева выбрасывают на помойку, откуда их достают дети и втыкают на вершину горки, с которой они катаются на санках. «Подружки» снова оказываются вместе и рассказывают друг другу обо всем ими пережитом [см.: {390}]. В рассказе С. И. Лаврентьевой «Добрые души» (1901) говорится о разной участи уже не двух, а трех елок [см.: {224}].

Одним из самых известных дореволюционных текстов о елке, связанных с сюжетом сказки Андерсена, стало стихотворение К. М. Фофанова, которое под названием «Сон елки» (1887) печаталось во многих «елочных» антологиях. Это стихотворение, построенное по схеме лермонтовского «Сна», повествует о стоящей в зале наряженной елке, грезящей о родном лесе, в то время как в том же лесу несрубленные елки грезят о празднике в их честь:

Нарядили елку в праздничное платье:
В пестрые гирлянды, в яркие огни,
И стоит, сверкая, елка в пышном зале,
С грустью вспоминая про былые дни.
Снится елке вечер месячный и звездный,
Снежная поляна, грустный плач волков
И соседи-сосны в мантии морозной,
Все в алмазных блестках, в пухе из снегов.
И стоят соседи в сумрачной печали,
Грезят и роняют белый снег с ветвей…
Грезится им елка в освещенном зале,
Хохот и рассказы радостных детей… [см.: {480}: 385]

В большинстве текстов, написанных на этот сюжет, елочки, подобно героине андерсеновской «Ели», мечтают попасть на праздник и иногда даже сами просят срубить их: за несколько минут счастья они готовы заплатить жизнью [см.: {377}: 7]. Но оказавшись на празднике, стоя наряженными в центре залы, они тоскуют по родному лесу, горько сожалея о его утрате. В рождественской сказке К. С. Баранцевича стоящей в зале елке «в предсмертной дремоте» чудятся «звуки родного леса». «Зачем оставила родимый лес?» — думает она, умирая [см.: {146}: 48–59]. В стихотворении Ф. Е. Дорова «О чем грезила елочка» разукрашенное дерево также «вспоминает край родной»:

…птичек стайки,
Как они к ней прилетали.
Как под ней в сугробах зайки,
Схоронившись, отдыхали. [см.: {125}: 56]

В стихотворении О. А. Белявской «Елка» дерево, убранное в пышный наряд, ощущает сильную боль от нанесенной раны и беззвучно роняет смолистые слезы:

Ноет в стволе ее рана глубокая,
Сердце ей точит печаль:
Леса родимого, леса далекого
Елке мучительно жаль. [см.: {40}: 359–360]

Все срубленные деревья ожидает один и тот же печальный конец. Одним предстоит быть сожженными в печке (как это происходит с елкой в стихотворении Е. А. Бекетовой 1888 года «Елка и птичка» [см.: {36}: 1–2]), других выбрасывают на помойку, третьих, как негодный хлам, выносят в сарай, на чердак, на черную лестницу или же (как в рассказе Н. А. Лейкина 1883 года «Записки рождественской елки») делают из их ствола палку для метлы [см.: {229}: 3–5]. Еще стоя наряженными в зале, они уже ощущают приближение смерти: «И в глубокой ночной тишине, вся озаренная серебристым светом луны, медленно-тихо умирала елочка» [см.: {146}: 59].

Стремясь оправдать смерть дерева тем высоким предназначением, которое оно выполняет на празднике Рождества, некоторые авторы возвеличивают елку, принесшую себя в жертву, когда вокруг нее собираются дети. Елка видит, как «дышат весельем их лица счастливые, / Радостью блещут живой», и радость ей «горе смягчает тяжелое». Полная «тайной отрадой», гордая исполненным долгом, перед смертью елка вспыхивает «ярко огнями веселыми» [см.: {40}: 359–360]. В стихотворении Ф. Е. Дорова «О чем грезила елка» героиня думает:

А теперь — какое счастье!
Всюду радостные лица,
От детей почет, участье,
Здесь она для них царица.
Пусть, когда потушат свечи
И гостинцы снимут с веток,
Уж о ней не будет речи
У беспечных малых деток.
Для нее того довольно,
Что кругом все веселятся,
Не беда, что веткам больно,
Что они горят, дымятся. [см.: {125}: 56]

Именно к этой группе текстов, посвященных судьбе елки, срубленной к Рождеству, можно отнести и нашу главную песенку о елке, начинающуюся всем памятной строкой «В лесу родилась елочка…»