Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни

Начало греческого просвещения в Риме

Ал. Фортунатов

Весной 596 года от основания Рима Люций Корнелий Сципион, только что получивший от сената почетное прозвище Азиатского, справлял свой триумф, данный ему за победу над Антиохом, царем сирийским. В багровой тоге и венке въезжал он на колеснице в Рим под звуки войсковых труб и аплодисменты бурлящей толпы, запрудившей улицы. Впереди его колесницы колыхался целый лес знамен, отнятых у врагов, и тянулись вереницы скрипучих телег, нагруженных статуями, картинами, слоновыми клыками, золотыми чашами, шлемами, щитами и мечами. Возле самой колесницы победителя шли пленники. Это были полководцы и придворные Антиоха. Одни из них громко рыдали и ломали руки, другие же тупо и угрюмо уставились глазами в землю либо закрывали лицо руками, точно не желая видеть своего позора. Только один среди них – грек с курчавой бородой – шел твердой поступью, гордо подняв голову. С видом побежденного, но не сломленного человека он по временам презрительно оглядывался кругом. В толпе невольно обращали на него внимание.

Это был Амфитей, родом из Коринфа, один из библиотекарей царя Антиоха. Вздумав сопровождать царя в его походе, он попал в плен в битве при Магнезии.

Сознание того, что он – свободный эллин и ученик мудрецов – станет теперь рабом заморских варваров, было ужасно. Он пробовал утешить себя мыслями о великих философах – Платоне и Диогене, в свое время проданных в рабство: «Если кому нужен господин – пусть он купит меня», – говорил Диоген, когда его вывели на невольничий рынок. Но об этом интереснее читать в книгах, чем переживать подобное самому… Он стал вспоминать свое прибытие в Рим… Была ночь, когда корабль с пленными вступил в устье Тибра. Амфитей понял, что близок Рим. Это его оживило. Хоть ничего хорошего он от Рима и не ждал, но все же было любопытно взглянуть на этот загадочный город, как-то вдруг поднявшейся из неизвестности и опрокидывающий державы великих царей. На берегу пленников обступили злые, невыспавшиеся воины с копьями. Почти бегом зашагали пленники по узеньким, пустым улицам сонного города, среди невзрачных кирпичных домиков. Но Амфитей все же заметил на перекрестке двух улиц недурное здание в греческом стиле с ионическими колоннами. И точно чем-то родным пахнуло на него. Как-то не ждал он встретить что-либо подобное в столице варваров-воителей…

Однажды вечером в цирк, где содержались пленные, участвовавшие в триумфальном шествии, явился центурион с тремя воинами. Вместе с начальником стражи, охранявшей пленников, он оглядел их всех и затем велел Амфитею следовать за собой. Насколько мог понять Амфитей из разговора центуриона с начальником, консул приказал привести царского библиотекаря, ибо того хочет Публий Корнелий Сципион Африканский. «Что это может значить?» – в волнении думал Амфитей, шагая за центурионом.

Публий Корнелий Сципион Африканский

О Публии Корнелии Сципионе Африканском он был достаточно наслышан. Да и кто о нем не слыхал? С тех пор как он разбил непобедимого Ганнибала, слава о нем прогремела и по Элладе, и в Азии. При дворе царя Антиоха много говорили о нем. Рассказывали, что военные таланты соединились в нем с громадным умом и силой воли, внушающими невольное почтение. Побежденные им испанские народы называли его царем и падали перед ним ниц. Говорили и о том, что он может быть не только грозным, но и великодушным с побежденными. Сам Ганнибал, разбитый Сципионом и спасавшийся при дворе Антиоха, отзывался о своем счастливом противнике с большим уважением. Увидеть такого человека было во всяком случае интересно: действительно ли может найтись такой человек в стране варваров?

Амфитея вели куда-то за город. На расстоянии получаса ходьбы от городских ворот находилась загородная усадьба. Вошли в двери дома, ярко освещенного плошками и факелами. Очевидно, в доме шел пир, так как рабы бегали взад и вперед с блюдами и амфорами и из соседней комнаты доносился говор и смех.

«Пирушка варваров», – подумал Амфитей, и его покоробило при мысли, что он всецело в руках грубых насильников, которые там, за стеной, наверное, сейчас объедаются, как дикие звери, и дурманят свои головы крепким вином. Но вот вернулся ушедший докладывать раб. Амфитея повели в зал. Что-то будет дальше!

В зале за большим столом, уставленным яствами и чашами, возлежали человек 20 римских нобилей. С беспокойным любопытством оглядел их Амфитей. Узнал среди них знакомое лицо Люция Сципиона, недавнего триумфатора. Невзрачное, с тусклыми глазами, оно еще больше проигрывало при сравнении с его соседом. Нельзя сказать, чтобы этот последний был особенно красив или представителен: он был среднего роста, с горбатым носом, высоким лбом и лысой головой. Но в глазах его было что-то, что сразу давало понять, что он – не из тех людей, которые родятся каждый день, и что он себе цену знает. Некоторые черты его лица все же напоминали Люция.

«Это Сципион Африканский!» – подумал Амфитей. Среди прочих лиц мимоходом он обратил внимание на красивую наружность нобиля средних лет, с выдержанными манерами, очевидно, хозяина, и на веселое, красивое лицо пожилого пьяницы с возбужденными от вина глазами и с венком на голове, каким венчают поэтов в Элладе. Чей-то пронзительный взгляд заставил Амфитея вздрогнуть. На самом краю стола, как-то в стороне от других, возлежал рыжий, жилистый, пожилой нобиль, с сухим и сморщенным лицом. На Амфитея он взглянул с таким уничтожающим презрением, что тому стало окончательно не по себе.

Лысый человек с горбатым носом поднял голову и, остановив свои умные и острые глаза на Амфитее, сказал:

– Да, это он. – И обратившись к Амфитею, к великому удивлению его, на чистом греческом языке, прибавил: – Я поговорю с тобой немного. Подожди.

Он обернулся к пирующим и оживленно заговорил с ними. Амфитей в ожидании стоял в углу комнаты и нервно переступал с ноги на ногу. Он стал прислушиваться к разговору пирующих. И хотя иные латинские слова оставались ему непонятными, но общий смысл разговора он понял очень быстро – тем более что некоторые из собеседников по временам вставляли в свою речь целые греческие фразы. Разговор велся о том, о чем давно уже спорили в эллинских школах и палестрах. Обсуждали вопрос, существуют ли боги? Краснолицый человек в венке как будто хотел доказать, что богов нет, а просто люди чтут память своих благодетелей: какой-то мудрец, вероятно, по имени Дионис, научил людей разводить виноград, и, когда умер, память его с благодарностью чтилась потомками, и ему построили храм, как существу высшему по сравнению с прочими людьми. То же было и с первым врачом Асклепием, спасшим жизнь многим людям своим искусством и потому прослывшим за чудотворца. Речь эту с восторгом подхватили несколько молодых людей, оживленно доказывавших, что так именно и должно быть.

«Но ведь это же – учение сицилийца Эвгемера», – подумал Амфитей.

Тут несколько человек заговорили сразу, и Амфитей на минуту перестал понимать. К тому же его внимание все время отвлекал рыжий, жилистый нобиль, который постоянно морщился и подергивался в течение всего разговора и, видимо, своим поведением начинал беспокоить хозяина, тревожно поглядывавшего в его сторону.

Какой-то молодой человек заговорил с большим пафосом. Насколько понял Амфитей, он благодарил Энния за то, что тот познакомил римлян с книгой Эпихарма из Мегары. При этом он дружески трепал по плечу краснолицего человека в венке, и тот улыбался с довольным видом.

«Это и есть Энний», – подумал Амфитей и взглянул на краснолицего с некоторым любопытством, так как книгу Эпихарма из Мегары он в прошлом году приобрел для библиотеки Антиоха и не без интереса прочел.

А молодой человек, точно любуясь звуками своего голоса, говорил, что он когда-то боялся грозы и бури, ибо верил народным сказкам, что это – гнев Юпитера. Но Эпихарм так хорошо доказал, что богов нет, что Зевс – это лишь воздух, порождающий из себя молнии. И с тех пор он любуется грозой и в шуме ветра слышит лишь музыку.

Тут рыжий сенатор поднялся с места. Он сдвинул брови и резким, сердитым голосом заговорил, смотря прямо в лицо молодому нобилю. Его слова Амфитей понял дословно:

– Грек волен издеваться над своими богами. Но как ты, римский гражданин, можешь переносить на родных богов те нелепые взгляды, что наврал какой-то мегариец о своих богах? Я горжусь тем, что не читал твоего Эпихарма, и знаю лишь то, что Рим силен своим уважением к богам!

Произошло волнение. Хозяин стал успокаивать рыжего. Публий Сципион, до того внимательно слушавший разговор, с видом превосходства пренебрежительно улыбнулся на резкую выходку. Он заговорил о том, что не согласен с мнением Энния: конечно, умный человек не может верить народным пустым басням. Но если отбросить всякие мысли о божестве – как же управлять страной? Народу нужна религия, как лошади – узда; иначе грубый народ опрокинет государство. Энний отвечал, что он и не говорит, будто богов вовсе нет: боги существуют, но каковы они – этого люди знать не могут; да и заботятся боги о людях не больше, чем люди – о муравьях или бабочках. Публий Сципион снова повторил свою мысль:

– Если бы даже Эпихарм и Эвгемер убедили меня, что богов нет, я бы все же сказал: «Пусть простой народ думает, что боги существуют и видят не только дурные дела, но и мысли».

Снова встал рыжий сенатор. Рот его скривился в насмешливую улыбку:

– Вероятно, Публий Сципион, оттого-то ты постоянно и говоришь своим войскам о своих пророческих снах, в которых беседуешь с богами, что сам-то ты не знаешь, существуют ли боги.

Публий Сципион покраснел. Амфитей думал: «Сейчас произойдет большая ссора». Но хозяин сумел перевести разговор на новое блюдо – рыбу, зажаренную по-гречески, политую душистым винным соусом с пряностями. Гости с удовольствием принялись кушать, выхваливая новое блюдо. А Энний, смеясь, говорил, что пора оставить серьезные разговоры: «Философия хороша, но ее надо вкушать понемногу, а не утопать в ней». Один только рыжий сенатор не ел, недовольно ворча, что нечего перенимать у греков кухонных обычаев.

А на другом конце стола Люций Сципион спрашивал по-гречески красивого римлянина:

– Я все же не понимаю причины твоего развода с женой. Разве она бездетна или некрасива? И она ничем не виновата перед тобой.

А тот, приподняв ногу и показывая на башмак, отвечал:

– Разве он некрасив? Или стар? Но никто из вас не знает, где он жмет мне ногу.

И опять поднялся рыжий и сердито начал говорить о том, как безнравственны стали римляне, когда познакомились с греками. И тяжелый звук его голоса теребил нервы Амфитея, измученного ожиданием: что же с ним-то будет?

Вспомнили наконец и об Амфитее. Повернув голову в его сторону, Публий Сципион остановил на нем свои острые, серьезные глаза и легким жестом руки велел ему подойти. У Амфитея в глубине души что-то вздрогнуло: «Вот сейчас что-то решится».

Сципион заговорил по-гречески мягким, но властным тоном:

– Послушай! Ты пленник римского народа. Но с согласия моего друга-консула и квесторов я купил тебя у государства. Я видел, как ты шел на триумфе, гордо подняв голову. Я слышал, что ты заведовал царским книгохранилищем. Сейчас нам нужны образованные люди. Поэтому ученые рабы – в большой цене. Но я полагаю, что поручить, например, воспитание детей и юношей можно лишь тем рабам, души которых не вовсе погрязли в рабстве. В ком нет чувства уважения к самому себе, тот ничему доброму не научит. Мне понравился твой гордый вид на триумфе. И я хочу приставить тебя к моей библиотеке. Вместе с тем ты будешь давать уроки грамматики и поэзии в домах моих родственников. Что ты скажешь?