Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни

На выборах

Еще с ночи все Марсово поле покрыто движущимся народом и в сумраке шевелится, как живое, гудит от тысяч сливающихся голосов. Пока здесь еще одно простонародье. Много пришедших сюда издалека, из разных городов и местечек Италии, тащившихся десятки и сотни верст, чтобы поспеть подать голоса за намеченных кандидатов. Бедно одетые, усталые от дороги, с котомками на спинах, жмутся они друг к другу, чтобы не отбиваться от своих земляков, робеют и стесняются перед столичными жителями, привыкшими к многолюдству и шумной жизни большого города. Горожане тоже не спят эту ночь и толкутся на Марсовом поле.

Среди разговоров о кандидатах незаметно проходит ночь. Из города, то поодиночке, то группами начинают подходить граждане поважнее: сенаторы, солидные, чванные в своих белых одеждах; с ними франтоватые молодые люди, сыновья их – римская «золотая молодежь», должностные лица с знаками своего достоинства. В толпе хорошо знают этих «знаменитых» и «уважаемых» граждан: их приветствуют, перед ними расступаются, дают им дорогу.

Совсем светло: близкий город с поля виден как на ладони. Оттуда доносятся перекликающееся звуки утренних сигналов и пение петухов. За Тибром обозначились лиловые дали. Настораживается все Марсово поле. Все взоры направлены к городским воротам, откуда деловой, размеренной поступью подвигается и сам консул – в праздничной форме, с своей свитой и со жрецами. Он поднимается на свою трибуну, и в этот момент за рекой, на высоком ее берегу, называвшемся Яникулом, взвивается красный флаг – знак того, что все обстоит благополучно и ничто не мешает великому собранию: Риму не грозит нашествие неприятеля, и наблюдения неба жрецами за истекшую ночь не дали каких-либо зловещих предзнаменований.

По знаку, данному консулом, раздается звук труб, призывающий граждан к началу собрания. Старинным, заученным возгласом, в котором нельзя изменить или переставить ни одного слова, консул приглашает народ к молебну с жертвоприношением, чтобы узнать, не возвестят ли боги в последний момент какого-либо неодобрения сходке. Стихает движение на Марсовом поле, замолкают голоса. Истово, с соблюдением всех веками установленных мелочей, совершается молебствие – и особые священники-авгуры следят за тем, чтобы ничто не было нарушено или пропущено. Кончено богослужение; жертвы милостиво приняты богами, но напряженное безмолвие не прерывается.

Снова консул торжественно и нараспев произносит установленные слова, приказывая своему помощнику (аппаритору) звать собравшихся граждан разместиться по центуриям и трибам[40]. Происходит некоторая суматоха, но сравнительно быстро налаживается порядок: выстраиваются «сотни» рядами; впереди стоят центурии «первого класса», т. е. наиболее состоятельных граждан, за ними – остальных четырех классов. Отдельно становятся 13 «всаднических» сотен. Служащие при консуле производят проверку и перекличку центурий и триб. Потом кидают жребий, которой центурии стоять первой: она первая и подает свой голос. Этот первый голос объявляли во всеуслышание: ему придавали особенное значение, потому что суеверным римлянам казалось, что этим голосам дают указание сами боги. Но тогда жребий кидался только между отборными, всадническими центуриями. Теперь (во II веке) к ним присоединялись и центурии первого класса, а вместе с тем стали посредством жребия же устанавливать очередь и для всех прочих сотен.

Все приготовления кончены. Центурии перестроились в том порядке, как указал жребий; одна за другой, длинной вереницей продвигаются они к отгороженному деревянным забором свободному краю Марсова поля. Это место называли овечьим загоном. Здесь и происходили самые выборы. В загородке сделано множество проходов. Широкие в начале, они внутрь постепенно суживаются, и в самый «загон» можно пройти только одному человеку: туда ведет узенький мостик из досок. Перед входами размещаются центурии. Раздается трубный сигнал – к началу подачи голосов. Граждане-избиратели заполняют проходы, гуськом всходят на мостки, и здесь каждый из них, после удостоверения его личности и гражданских полномочий, получает бланк-дощечку. На этой дощечке он надписывает начальные буквы имен своих кандидатов – и затем опускает ее в ящик, помещенный у конца мостика. Здесь стоят «старосты» и «головы» центурий, наиболее уважаемые из их состава. Они наблюдают, чтобы подача голосов шла чинно, чтобы не происходило никаких недоразумений или озорства. Положившие записку граждане попадали внутрь «загона», откуда они уже не имели права выйти до окончания всей выборной церемонии. В загородке становится все теснее. Июльское солнце печет беспощадно. Душно, жарко. Загнанные как бараны, граждане уныло ждут конца.

Записки все поданы. Входы очистились от людей. Уносят ящики для подсчета голосов в специально построенное для этого здесь же, на лугу, помещение. Служители разбирают загородки, снимают протянутые канаты. Усталые от зноя и долгого ожидания избиратели разбредаются по лугу: кто закусывает, кто лежит и дремлет, кто вяло перебрасывается отрывочными замечаниями. Здесь и ожидающие своей участи кандидаты. Их белоснежные одежды помялись в толкотне и запылились; да и сами они теперь уже перестали улыбаться и любезничать: судьба их решена.

А в палате для подсчета голосов в это время кипит напряженная работа. Несколько сот именитых граждан проверяют записки, отбрасывают подложные и лишние, считают и вновь пересчитывают колоссальные вороха дощечек. Подсчет заканчивается, когда уже наступает вечер. О результатах докладывают консулу.

Резкий звук труб прокатывается по полю; граждане поднимаются и спешат к председательскому возвышению. Консул провозглашает имена кандидатов, за которых подано наибольшее количество записок, заканчивая опять старинной фразой: «И да будет сие во благо, счастье и славу». Последнее слово консула тонет в восторженных рукоплесканиях: народ приветствует и старого консула, и новых избранников. Они – герои дня. Друзья и клиенты подхватывают их и торжественно несут их на руках в город.