Маски Пиковой дамы

«Атанде-с»

Высказано предложение взглянуть, какие карты выпадали на правую сторону, когда герой играл у Чекалинского. Каковы были альтернативы? Можно и посмотреть.

В первый день: «Направо легла девятка, налево тройка». Масть девятки не указана — Старшие арканы. Девятая нумерованная карта в них — Отшельник. На ней изображен монах, опирающийся на посох[558]. Намек на уход «предоброго старого Дука». У карты есть дополнительное значение: мудрец Диоген в поисках «честного человека». Именно такого человека искал на свое место Александр I.

Во второй день: «Валет выпал направо, семерка налево». У валета не указана масть. Речь снова о Старших арканах, следует ориентироваться на числовое значение карты: двойка. Второй нумерованной картой является Папесса, или женщина-папа. Она символизирует легенду о папессе Иоанне, которая достигла высшего духовного сана, не открывая окружающим, кто она такая. Когда тайна обнаружилась, ее забили камнями. На рисунке показана сидящая женщина в тиаре, испускающей лунное сияние. О символике луны мы говорили применительно к Екатерине II и ее желтому платью. В «Медном всаднике» Петр преследовал Евгения, «озарен луною бледной».

В черновике «Сказки о рыбаке и рыбке» старуха становится «Римскою Папой». Ее ненасытные требования доходят до абсурда: «Чтоб служила мне рыбка золотая / И была бы у меня на посылках». Учитывая католический аспект истории, можно предположить намек на Польшу, которая требовала себе все больше и больше прав, желая иметь победившую сторону — Россию — на посылках. Но на деле оказалась «папессой», то есть служившей не христианскому Богу, а языческим «богам грозного аида», и была жестоко усмирена — побита камнями.

На третий день вместо туза — полной победы — Германн «обдернулся». Взял даму. Он столкнулся с «тайной недоброжелательностью». Как император столкнется с интервенцией Англии и Франции, а также враждебным нейтралитетом Австрии — фактически предательством, если вспомнить недавнее спасение этой монархии русскими войсками. В результате боевые действия шли значительно тяжелее, чем можно было себе представить.

С началом Крымской войны, как мы помним, в обществе сильны были ожидания нового Крестового похода. Кстати, совершенно чуждые самому императору. Он писал: «Не понимаю, почему меня подозревают в желании занять Константинополь. Я уже дважды мог это сделать и не сделал». Однако мистическая истерия среди читателей Сведенборга нарастала.

Ее подкрепляли чуть более ранние славянофильские ожидания. В 1850 году Федор Иванович Тютчев писал:

И своды древние Софии,
В возобновленной Византии —
Вновь осенят Христов алтарь.
Пади пред ним, о царь России —
И встань как всеславянский царь!

Неудивительно, что именно подобные настроения больнее всего разбились о реальность затяжной, собственно русской войны. После смерти Николая I Тютчев назовет его: «В словах и жизни арлекин», вербализируя английские карикатуры на северного властелина, где «мнимому» колоссу надевали цирковую шапку с крестом паладина и приставляли картонный нос[559].

Сидя в Обуховской больнице, Германн бормочет: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..» Что равносильно: «Сенатская, Варшава, Царьград! Сенатская, Варшава, Севастополь!..»

Есть и еще одно значение у Обуховской больницы, стены которой были выкрашены желтым, откуда и пошло понятие «желтый дом». Помещая туда прототипов Германна — и из желтого дворца, и из желтой крепости, — поэт словно говорит: все они сумасшедшие. «Зависеть от царя, зависеть от народа, / Не все ли нам равно?» И власть, и те, кто хочет ее свергнуть, одинаково чужды обычному человеку: «Подите прочь! Какое дело / Поэту мирному до вас?»

Теперь следует задуматься, о каких «двух неподвижных идеях… в нравственной природе» говорит Пушкин. Почему они не могут существовать вместе? А заодно и прояснить эпиграф к шестой главе.

«— Атанде!

— Как вы смели сказать атанде?

— Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!»

Общеизвестен картежный анекдот, согласно которому мелкий чиновник не смеет попросить более высокопоставленного остановиться, чтобы начать понтировать[560]. Он извиняется тем, что сказал не «атанде», как положено, а «атанде-с», что звучало в те времена более вежливо, приниженно, сервильно.

Речь о двух способах жить и мыслить, которые исключают друг друга, поскольку претендуют «в нравственной природе» на одно и то же место. Рано или поздно произойдет вытеснение. Революционные идеи юности уступали место более зрелому отношению к реальности. Как позднее скажет Отто фон Бисмарк: «Кто в юности не либерал, у того нет сердца. Кто в старости не консерватор, у того нет ума». Определение Вяземского «либеральный консерватор» не спасет положения, потому что Пушкин мыслил иными, более широкими категориями, чем его друг.

Начало шестой главы поэт обратил к самому себе. Он словно застыл на перепутье. Будут и отступления, и рисовка, рассчитанная на собеседника: «Он возвращается к оппозиции». Будут и откровения, вроде разговора с Гоголем о «полномощной монархии». Его «друзья, товарищи, братья» на Сенатской проиграли, не только потому что оказались в меньшем числе, а потому что вознамерились сказать самодержавной власти: «Атанде», но, встретив отпор, стушевались, и вышло: «атанде-с».

Другой пласт ассоциаций связан с «контрреволюцией революции Петра». На таких основаниях поэт готов был поддержать правительство. Но оно само металось из стороны в сторону, едва нащупывало путь. То говорило о реформах, которые оградили бы «права дворянства и крепостных», о просвещении в национальном духе, то не позволяло именовать «державца полумира» в «Медном всаднике» «кумиром», то есть языческим божеством. Петровскому повороту к Западу как будто говорили: «Атанде!» Но выходило жалко: «атанде-с!» Ведь вся империя была создана «строителем чудотворным», а разрушать новый государь не хотел.

Наконец, автор говорил о самой повести. Абсолютные противоположности не могут сочетаться в одном персонаже. Рано или поздно одна вытеснит другую. Читатель видит мгновение их неустойчивого единства. Происходящее во вьюжном Петербурге «Пиковой дамы» может быть объяснено либо земными причинами, либо мистическими. Но в тексте их не разлить водой. По какую сторону реальности расположен описанный мир? Неужели по обе сразу?

Пушкин создал шаткое равновесие, которое через секунду должно рассыпаться. Но застыло на века.