Маски Пиковой дамы

«Род третьего состояния»

В таком перевернутом мире страдают в первую очередь те, кому искони судьбой доверено поддерживать правильный порядок вещей. Пушкин дважды повторяет в заметке: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их за счет народа и унизила беспокойное наше дворянство»; «…Екатерина унизила дух дворянства. В этом деле ревностно помогали ей любимцы. Стоит напомнить о пощечинах, щедро ими раздаваемых нашим князьям и боярам…» Ничего подобного не происходило, но для молодого вольнодумца и слуха достаточно, а в той среде, к которой принадлежал ссыльный поэт, слухи намеренно подогревались.

Однако старинное дворянство «упадало», как выразился Александр I, и без пощечин от фаворитов. Тема унижения и оскудения коренных родов — одна из острейших для Пушкина. Он много раз обращался к ней, настаивая, что «аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой». В «Египетских ночах», где, как и в «Пиковой даме», дано два пласта реальности — Петербург первой четверти XIX века и древность времен Клеопатры — и где, как оказывается, египетское прошлое настолько же связано с переворотом Екатерины II, как и история старой графини, главный герой литератор Чарский рассуждает с заезжим итальянцем: «Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа…»

В этих самолюбивых словах много скрытой боли. На губах Чарского закипает пенка длинного рассуждения из «Романа в письмах» 1829 года, но сама мысль остается невысказанной. Зачем она иностранцу? Целиком же ее записывает Владимир, обращаясь к другу:

«Вот причина быстрого упадка нашего дворянства: дед был богат, сын нуждался, внук идет по миру. Древние фамилии приходят в ничтожество; новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять. Состояния сливаются, и ни одна фамилия не знает своих предков…

Я без прискорбия никогда не мог видеть уничтожение наших исторических родов; никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат. <…> Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа. Но каковы семейственные воспоминания у детей коллежского асессора?»

Это продолжение ответа другому иностранцу, на сей раз испанцу, в еще одном неоконченном тексте «Гости съезжались на дачу…» 1828 года. Испанец задается вопросом: что такое русская аристократия? «Кажется, между вашим дворянством существует гражданское равенство, и доступ к оному (дворянству. — О. Е.) ничем не ограничен, — говорит он. — На чем же основана ваша так называемая аристократия, — разве только на одной древности родов?»

Собеседник с горечью смеется в ответ: «…Древнее русское дворянство… упало в неизвестность и составляет род третьего состояния. Наша благородная чернь… считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха… Корень дворянства моего теряется в отдаленной древности, имена предков моих на всех страницах истории нашей. Но если бы я подумал назвать себя аристократом, то, вероятно, насмешил бы многих. Но настоящая аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят от Петра до Елисаветы. Денщики, певчие, хохлы — вот их родоначальники… Мы так положительны, что стоим на коленях перед настоящим случаем, успехом и… Мы гордимся не славою предков, но чином какого-нибудь дяди».

Перечисление того, перед чем преклонялись современники Пушкина — «случаем, успехом и…» — заключает в себе императорских любимцев, вышедших из денщиков, певчих и хохлов в противоположность древним родам, которые числили себя от Рюрика и Мономаха. Подлость происхождения превращалась в подлость души у их потомков, лишенных благородных воспоминаний древности. Чем станет народ без памяти? То есть без настоящего дворянства? Игрушкой чужого честолюбия.

Кого винить в случившемся? Екатерину II, поставившую в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 года выслуженные чины выше старых титулов — «…унизила дух дворянства». Все благородное сословие было разделено ею на шесть групп. В последнюю попали те, чье высокое происхождение уходило в глубь веков. Законы о местничестве были отодвинуты, возникли 15 документальных доказательств — грамоты и патенты, которые соискатель должен был предоставить, чтобы подтвердить статус[60]. Не стоит пугаться: было достаточно и одного, до современной бюрократии дело не доходило. Однако те, кто привык просто считать себя благородным, оказались вынуждены порыться в сундуках: «Под гербовой моей печатью / Я кипу грамот схоронил…»

Екатерина решала вопрос о привлечении дворянства к службе, маня его чинами и пожалованными титулами. Но родовое, коренное, уже обиженное Петром I «боярство», желавшее век оставаться в деревне, конечно, было унижено. Оно хирело, теряя прежние состояния и силу.

Проблема измельчания коренного дворянства, превращавшегося в род «третьего состояния», в мещан, напрямую связана у Пушкина с проблемой переворотов и мятежей. Он видел восстание 14 декабря 1825 года продолжением дворцового переворота 28 июня 1762 года. В материалах к статье «О дворянстве» поэт набросал: «ПЕТР. Уничтожил дворянство чинами… Падение постепенное дворянства: что из этого следует? восшествие Екатерины II, 14 декабря и т. д.»[61].

Предполагаемое «так далее» описано в разговоре с великим князем Михаилом Павловичем: «Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно… Если во дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин… по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать», поскольку «все будут дворянством». А это сословие хочет править державой, соперничая с царем. «Что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью против аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много». Пушкин прямо заострил внимание на собственном происхождении: «Мы такие же родовитые дворяне, как император и вы». И заметил: «Все Романовы революционеры и уравнители»[62]. Тут отсылка и к Петру с его реформами, и к Екатерине с ее переворотом.

«Тайное недоброжелательство» русского коренного дворянства к короне тоже следует учесть. Мы будем не раз фиксировать формы этого чувства, подчеркивая многозначность пушкинского эпиграфа к повести. Хотя ни в одной современной поэту «новейшей гадательной книге» такого значения Пиковой дамы нет[63].