«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае

Мифические женщины

Есть и ещё один вид публикаций на женскую тематику, привлёкший мое внимание и, думаю, весьма информативный: литературоведческие исследования, к примеру, скажем, статья Сьюзен Манн о женщинах в китайской мифологии[781].

Представляется, что это – обзорная статья, подробная, обстоятельная, с обширной библиографией по данной тематике – женщина в мифах Китая. Она немало рассказывает о стереотипах, на которых взращивалась китайская женщина. Автор пишет, что женщина как героиня мифов появляется в различных культурах с разной частотой. Женщин, указывается Манн, в азиатских мифах мало, к тому же азиатские мифы – о богинях, божествах, духах, и женщины в них редко появляются в домашнем интерьере, в миру. Что касается мифов о женщинах в Китае, считает автор (впрочем, не очень расшифровывая это утверждение), то их несколько больше и они специфичны, аналогов в других азиатских мифах не имеют.

Первым упоминанием женщин в китайской мифологии, с некоей вероятностью утверждает автор, является миф о двух дочерях мудрого императора Яо, ставших жёнами мудрого Шуня. Возможно, именно он предшествовал текстуальным мифам, записям. Есть сборник женских исторических биографий «Ленюй чжуань».

Автор утверждает, что, несмотря на то, что женщины занимали низкий статус в обществе, это вовсе не говорит об их истинном месте, об их роли в жизни социума. Сьюзен Манн указывает, что, несмотря на превалирование мужчин в сонме божеств и героев, женщины более значительны по своим ролям и функциям. Но при этом женские богини – чаще всего локальны, они наиболее часто действуют и сохраняются в устной памяти в народных верованиях, упоминаются нередко в фольклоре.

Основные темы, связанные с женщинами в мифах и легендах (автор не ставит разницы между ними), 一 вечная любовь, жертвенность (доходящая до самоубийства). Была в мифологии «Страна женщин», где представительницы «слабого пола» обходились вовсе без мужчин (что автор относит к архаическим легендам о женщинах).

Героини-женщины могут быть возлюбленными, дочерьми, жёнами и вдовами, могут быть и учёными, историками. Но главные типажи мифов про женщин – прежде всего женщины-бойцы, ярчайший пример которых – Хуа Мулань (V в. н. э.). Такие женщины в самые сложные моменты истории помогали государству своим геройством победить врагов, установить мир.

Второй наиболее популярный типаж – женщина-соблазнительница, яркой представительницей которых является Ян-гуйфэй (VIII в. н.э). Из-за таких женщин происходят войны и прочие малохорошие дела, наступает хаос и беспорядки.

Ху Ин из Калифорнийского университета утверждает, что скорее такие женские типы нужно оценивать как антиженские[782]. И с этим утверждением рецензента на книгу «Опасные женщины: воины, няньки и гейши в эпоху Мин», представляется, можно согласиться. В подобном выпячивании какой-то одной черты, например соблазнительницы (возможно, и существующей у большинства женщин, но в «сильно разбавленном» виде), уже сложно говорить о женщине как таковой, скорее это – некий символ лишь одного её качества, к тому же очен.ru.ертрофированного. Что же касается женщины-воина, то в этом случае и вовсе женщина старается выступать, мимикрируя под мужчину, с одной стороны, и – проявляя скорее мужские, чем женские качества.

Сьюзен Манн отмечает, что мифы об определённых героях и героинях живучи в исторической памяти народа. Но каждый миф выходит порой из долгого забвения, выходит на поверхность, становится актуальным в соответствии с определённым социальным климатом, когда как бы в социуме возникает социальный заказ. Например, в период революции 1911 года популярна была Мулань, в 20-х годах того же века больше была на слуху Ян-гуйфэй.

С 1949 года старым мифам в КНР вообще было сложно, замечает автор. Западный стиль «новой женщины» был признан буржуазным пережитком, а поведение женщин типа соблазнительниц – феодальным пережитком. Лишь Мулань перекочевала как бы из старых мифов в новые. Особенно популярной была эта героиня в период «культурной революции». В революционной опере 60-х годов прошлого века «Красный женский батальон» (и в одноимённом фильме) действует та же Мулань, с той лишь (и весьма существенной – для характеристики соответствующей культуры) разницей, что каноническая Мулань пошла в армию ради своего отца (брат её, который должен был пойти на войну по разнарядке от их семьи, был ещё мал[783]), теперь же она шла в бой ради Большого отца, ради Отечества, ради Революции.

После начала постмаоистских реформ опять оживают мифы об исторических женщинах. Как всегда, с сиюминутной интерпретацией.

С одной стороны, на щит вновь поднимались моральные женщины, противостоящие феодальному угнетению, строящие новое общество. Но и переиздали факсимильно «100 красавиц», а в 1993 году выходит книга «О знаменитых красавицах Китая», в которых так превозносились разум, чистота, преданность и прочие качества женщин, якобы присущие преимущественно им, что создавалось впечатление, будто эта книга, воспроизводящая старые мифы, была сделана с большой долей иронии (как у нас говорилось не так давно 一 с фигой в кармане): ведь Мао утверждал, что мужчина и женщина одинаковы, а в этой книге явно отрицалось это упрощение[784]. Книги о женщинах, в том числе и перепечатки и факсимильные издания, наводнили китайские книжные магазины с 1981 года (и по 1991 год шла «вторая большая волна» публикаций о женщинах, первая волна публикаций о женщинах, захлестнувшая Китай, считает Сьюзен Манн, 一 времена движения 4 мая[785]). Ныне весьма популярны и романтизированные мифы о Янгуйфэй 一 девушке с богатыми покровителями, «использующей свою юность ради своей семьи»[786] (выделено мною. – Э.С.). В нынешней ситуации при умножении количества богатых возникает и спрос на красоту в её «прикладном» значении; рынок вновь делает красоту товаром, возникают спрос и предложения профессионалов и любителей в сфере сексуальных услуг[787].

Но меня заинтересовал прежде всего тот момент, который, хотите вы того или нет, является общим для мифов о двух известнейших китайских женщинах древности 一 Хуа Мулань и Ян-гуйфэй. (А говорит Сьюзен Манн преимущественно о них. И это, впрочем, естественно.)

И та и другая героиня мифов выбирают свой стиль поведения и действия не как отдельные обособленные личности, а как дочери, то есть особи, сильно включённые в семейные отношения. Конечно, каждый человек так или иначе включён в какой-то коллектив, хотя бы из двух людей состоящий, и всегда есть определённые социальные связи, накладывающие на нас определённые обязательства, вынуждающие нас корректировать свои желания и намерения (и недаром путь стремящихся к самостоятельности, к свободе в определении своей жизни – почти всегда лежит по дороге в большой город, который должен высвободить из этих пут). Но, как говорится, всё познаётся в сравнении, и ещё – в степени.

Мы не знаем, как поступила бы Мулань, если бы её брат был годен по возрасту для воинской службы. И стала бы Янгуйфэй поступать вопреки воле своих родственников, пусть лично ей и было присуще стремление к роскошной жизни любым путём, или её судьба есть воля её родственников – мы тоже не знаем.

Мифы говорят о женщине, её истории, о женской ментальности в историческом плане (как и о ментальности окружающих её мужчин). Мифы, по словам Сьюзен Манн, 一 путь к пониманию китайской культуры, придавленной нормами и догмами. Автор приводит слова Салмана Рушди, что «миф – это семейный альбом нации, кладовая его самоощущений, миф – это будущее, зафиксированное в сказке»[788].

В этой связи и хотелось бы провести некие параллели между двумя вышеназванными китайскими героинями мифов и двумя историческими дамами европейской культуры (чьи имена стали в определённой мере нарицательными), также одна – боец, вторая – могущая быть отнесена к соблазнительницам.

Конечно, меня могут обвинить в некорректности, ибо я сравниваю героиню XV века и соблазнительницу XVIII с их, как я смею быть увереннной, китайскими «аналогами» соответственно V и VIII веков: европейские героини, не говоря о том, что, во-первых, они – реальные женщины (пусть и в значительной степени омифологизированные), а во-вторых, на десять веков «моложе». Соглашусь. Но ведь и по прошествии ещё некоего количества веков легенды ли, мифы ли о них (и о европейках, и о китаянках), в сущности, не изменились. Как в нашем, условно говоря, европейском сознании, ментальности, да просто бытовых разговорах на слуху и Жанна д’Арк, и Помпадур, так и, что неплохо показано в статье Сьюзен Манн, Мулань и Ян-гуйфэй в Китае – не только стали именами нарицательными, обиходными, но главное 一 бытующими в сознании китайцев. Думаю даже, что сама специфика китайской культуры – практика устных сказителей, мелких уличных театров, репертуар которых на преданиях и мифах построен, делает таких героинь более распространёнными фигурами в сознании рядового китайца, чем аналогичные герои (исторические или литературные) – в атмосфере существования рядового россиянина (или европейца).

Европейские упомянутые дамы следовали своим индивидуальным побуждениям, и их семьи и прочие близкие им люди могли присутствовать при этом в каком-то качестве (или порицать их поступки, или использовать результаты их деятельности), но женщины выступают, чётко сознавая своё Я, свою самоценность. Да, Жанна д’Арк получила послание от Отца, от Бога-Отца (что китайцы, возможно, назвали бы Небом), но это было лично ей адресованное послание. Да, она встала на защиту своей Родины, но это был её личный порыв. Тот же личностный аспект, предполагаю, присутствует и у мадам Помпадур.

В этой связи кажется закономерным поговорить о гуаньси 关 系[789] – тех связях, которые существуют в любых обществах между его членами, но и в любом обществе имеют свой, специфический окрас. Этот вопрос затронут в кандидатской диссертации, защищённой в ИСАА при МГУ[790], которая, в сущности, посвящена анализу коррупции в последней четверти прошлого века в КНР.

Представляется, что под определённым углом зрения рост коррупции может быть рассмотрен как рост рыночных отношений. Коррупция – это суррогат рыночных отношений там, где нормальные рыночные отношения искусственно подавлены, считают некоторые, «это не что иное, как теневой рынок услуг», иногда исполняющий роль тендера при распределении дефицитных средств производства[791]. А, «может, это вид “естественного отбора”？ Когда успешными оказываются только те особи, которые способны обеспечить себя необходимыми коррупционными связями и схемами»[792]. В конце концов, мы можем пассивно быть «обслуживаемыми» управителями самых разных сфер и уровней, а можем выступать с инициативой, требуя или с большей частотой, или более специфической (по скорости или качеству) конкретной услуги. Конечно, коррупция была всегда и есть везде. И в каких показателях измеряется, что её стало больше? Может быть, больше говорят о ней, поскольку и говорить можно стало, и больше людей с управленцами сталкивается? Можно, верно, напомнить закон перехода количества в качество и наоборот. Размах коррупции, думается, говорит не только об особенностях, о «неправильности» законодательной базы страны (такой, во всяком случае, точки зрения придерживаются специалисты по американской мафии). Разве не говорит он и об увеличивающихся контактах рядовых граждан страны со своими органами власти? То есть можно говорить о возросшей мобильности внутри обществ, да и, верно, о возросшем благосостоянии членов общества (ведь платить-то можно, когда есть чем платить и известно для чего). И если увеличивается сумма взятки, подкупа, то, стало быть, у вступающих в таковые отношения с чиновниками граждан имеются таковые суммы. А это может служить неким свидетельством о возрастающем благосостоянии граждан (и не только этих коррумпированных чиновников). Ведь Дэн Сяопин признавал право одних богатеть раньше других, подразумевая при этом, что «зараза» благосостояния (а не мечты о «железной миске») в определённом смысле не может не распространяться (если, конечно, не будет прервана призывами грабить награбленное). Так и использование женского тела (как пишется в статье Сьюзен Манн – «юности девушек») в качестве товара (неважно, за деньги или за услугу), конечно, было всегда. Недаром же самая простая форма такой сделки – проституция называется самой древней профессией. Естественно, в каждом социальном явлении есть его поверхностная видимость. Но ведь есть и суть явления, которую часто не только сложно увидеть из-за «глубины залегания», её просто не хотят видеть, и даже мысли не приходит, что за видимой схожестью скрывается качественное различие, нуждающееся в исследовании.