Маски Пиковой дамы

«Желтые туфли»

Пушкин дважды повторяет в повести: «кто-то ходил, тихо шаркая туфлями» и «она тихо повернулась, пошла к дверям и скрылась, шаркая туфлями». Определение «тихо» отсылает к шамаханской царице, которая незаметно, без боя, проникла в столицу царства. Шарканье туфлями — деталь, которая адресует к семейной легенде Пушкиных о «белой женщине», записанной Павлищевым.

История не короткая. К счастью, племянник поэта недурно владел пером. «Бабка моя, Надежда Осиповна, год спустя после появления на свет Александра Сергеевича, — следовательно в 1800 году, — прогуливаясь с мужем днем по Тверскому бульвару в Москве, увидела шедшую возле нее женщину, одетую в белый балахон; на голове у женщины был белый платок, завязанный сзади узлом, от которого висели два огромные конца, ниспадавшие до плеч. Женщина эта, как показалось моей бабке, не шла, а скользила, как бы на коньках… Странная попутчица, заглянув Надежде Осиповне в лицо, исчезла».

Через пять лет видение повторилось уже в деревне. «Страх лишает бабку возможности вскрикнуть, и она падает на диван лицом к стене. Странное же существо приближается к ней, наклоняется к дивану, смотрит бабке моей в лицо и затем, скользя по полу, опять как будто бы на коньках, исчезает».

По прошествии нескольких лет, Пушкины уже жили в Петербурге, произошло третье посещение. Надежда Осиповна вязала чулок в ожидании гувернантки мисс Белли, которая читала ей английские романы (аналог с Лизой, читавшей старой графине). Вдруг появилось привидение, одетое точно так же, как на Тверском бульваре или в селе Михайловском. «Загадочное существо вперило в Надежду Осиповну безжизненный взгляд, обошло, или лучше сказать проскользнуло три раза вокруг комнаты и исчезло, как бабке показалось, в стене».

Еще через год бедная дама увидела во сне похороны. «Чудится ей, будто бы ей говорит кто-то: „Смотрите! хоронят Белую женщину вашего семейства! больше ее не увидите“. Так и вышло: галлюцинации Надежды Осиповны прекратились»[208]. Вот и похороны. Детальные в «Пиковой даме», они сведены в семейном предании к самому факту отпевания. Значит, в ином мире «белые женщины» могут умирать?

На листе песни 1 «Кавказского пленника» изображена фигура в белом балахоне с опущенной на лицо маской, в которой видны прорези для глаз. Ноги фигуры — тонкие, женские — соприкасаются с последней строкой на листе: «Луна плывет в ночном тумане», — указывающей на бледное золото. Видно, что на ногах туфли с плоской ступней и чуть загнутыми носами, один из которых чуть выглядывает между буквами слова «тумане». Значит, образ «белой женщины» беспокоил поэта еще со времен южной ссылки.

Гораздо позднее, на рукописи «Гробовщика», в толпе людей, следующих за катафалком, тоже нарисована фигура в балахоне, которую иногда называют поэтом в образе пророка. Та же постановка ног, те же туфли. Откуда они взялись?

В «Путешествии в Арзрум» есть образ матери пленного Осман-паши, которая встречает русских в дверях его гарема: «Мы увидели женщину, с головы до желтых туфель покрытою белою чадрою», из-под которой раздалось «шамкание семидесятилетней старухи». Возраст, как у мадам д’Юрфе в мемуарах Казановы. Желтые восточные туфли с острыми носами отсылают сразу и к желтому платью графини, и к «белой женщине», скользившей как на коньках, — ведь у тогдашних коньков были загнутые носы.

А вот белая чадра — к белым балахонам и к ночному убору героини «Пиковой дамы»: «…наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна». Именно такой, в ночной кофте и чепце старая Екатерина II представлена на редкой гравюре из собрания Павла Яковлевича Дашкова, которую приписывали работе служащего английского посольства Уйенса или В. Н. Головиной[209]. На этом изображении Екатерина сидит в Камероновой галерее, на кресле, как графиня в «Пиковой даме», но, видимо, оживлена беседой, даже приподняла руку, обращаясь к невидимому гостю.

Белое же одеяние присвоено Пушкиным Екатерине II в «Капитанской дочке» — только там императрица моложе, ей за сорок. Но она уже позволяет себе гулять в утреннем платье, не делая полного туалета, то есть не переоблачившись в придворный наряд. Эту деталь, как и Кагульский обелиск, Пушкин изменил, взяв образ с портрета Боровиковского. На картине цвет одеяния зеленый с голубоватым отливом. Но для поэта был важен именно белый, который роднил с гравюрой по рисунку Уйенса и, как оказалось, с «Пиковой дамой».