Маски Пиковой дамы

«Вид завоевателя»

Вернемся к латинскому варианту имени героя с одной «н» на конце. Оно означает «родной, братский», даже «брат». Здесь уместно вспомнить слова Николая Васильевича Гоголя о разговорах с Пушкиным «в последнее время своей жизни»: «Как умно определял Пушкин значение полномощного (самодержавного, не ограниченного. — О. Е.) монарха… „Зачем нужно, — говорил он, — чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон дерево; в законе слышит человек что-то жесткое, небратское. С одним буквальным исполнением закона тоже недалеко уйдешь; нарушить же и не исполнить его; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха: автомат… то же, что оркестр без капельмейстера“»[335].

Если закон — «не братский», то государь, дарующий милость, рассматривается как «братский», смягчающий сухую букву государственного акта. Так было с самим Пушкиным и после ссылки в Михайловское, и после расследования по «Гавриилиаде», когда одного письма царю с честным признанием оказалось достаточно, чтобы дело стало «совершенно известно и закрыто» высочайшим лицом.

В рассуждении Пушкина, которое записал Гоголь, тоже слышатся слова Бенкендорфа. В 1836 году он в отчете императору писал о Комиссии прошений, которая должна была рассматривать обращения осужденных о помиловании: «…Кто может разрешить подобную просьбу, кроме сердца Государева? Но Комиссия объявляет от себя просителю, что просьба его удовлетворена быть не может, так как он понес наказание по судебному приговору; как будто бы просьба его обращена была к лицу Комиссии. Он просил своего Государя и спокойно с безропотностью принял бы его решение, какое бы оно ни было, но негодует, и по праву, что просьба его не доведена до Высочайшего сведения… Статс-секретарь у принятия прошений получил прозвание статс-секретаря при отказах»[336].

Царская милость в обоих случаях рассматривалась как божественный принцип. Однако в отношении мятежников — «моих друзей 14-го декабря», как называл их император, — полного прощения не было, хотя их участь постоянно смягчали. Иным сокращали срок. Иных переводили с каторги на поселения. И дальше — на Кавказ в действующую армию, что для провинившихся офицеров, разжалованных в солдаты, естественно — искусственны как раз сетования по поводу «теплой Сибири». Иным разрешали, повоевав, выйти в отставку. Но помилования одним глотком, не разбираясь с конкретными лицами, — не было. И вряд ли могло произойти при учете обстоятельств случившегося.

Поэтому и в имени героя зазвучало нечто «не братское». Наиболее частую для России латинскую форму с одним «н» Пушкин отверг уже в черновике, где появилось немецкое, указывающее на иные стороны личности.

Hermann или Heriman — двусоставное имя древнегерманского происхождения. Корень Heri, Hari означает «войско», «военный», «воинственный». Mann — человек. Кроме того, «германн» в античном Риме — национальное прилагательное, обозначающее германцев как племя. У Германна отец был «русским немцем», и самого его Томский определяет как немца: «Германн — немец: он расчетлив, вот и все!» Этим «вот и все» автор как будто отрезает дальнейшие рассуждения, но сам же провоцирует их замечаниями: «скрытен и честолюбив», «сильные страсти и огненное воображение».

Германская, «тевтонская» внешность императора стала притчей во языцех, ее упоминал практически всякий, кто брался описывать Николая I. Де Кюстин, подчеркивая античную красоту, тем не менее пишет: «На лице его всегда замечаешь выражение суровой озабоченности… воинственное выражение, которое выдает в нем скорее немца, чем славянина»[337].

О той же черте — воинственности в облике императора — писала и Долли Фикельмон в дневнике, называя его «триумфатором»: «Император на коне великолепен, у него замечательная физиономия. Но если он чем-нибудь недоволен, она становится такой суровой, что вызывает трепет. Судя по ней, он обладает… железной волей». Чуть позже: «Вид покорителя ему очень подходит… Его физиономия, всегда импозантная и величественная, приобретает вид завоевателя, как только появляются турки. Убеждена, император Александр улыбался бы милее и приветливее! Но молодость и победы Николая заставляют нас прощать ему эту сиюминутную гордость, которая, в конечном счете, свойственна любому человеческому сердцу!»[338]

Какой бы умницей ни была графиня Дарья Федоровна, «дама с безупречной репутацией», она судила в кругу своих представлений. Гордость Николая по отношению к неприятелям — туркам ли, персам ли, полякам ли — была не «сиюминутным», а коренным качеством. Он не хотел улыбаться им, тем более «мило», как «наш Ангел» — император Александр I.

Вежливое обращение Herr означает господин, в ряде случаев — Господь. Допустимо переводить Германн и как «главный человек». Но особенно интересно значение «хозяин», оставшееся, например, в немецком слове herrenlos — без хозяина. Встретится такое выражение об императоре и в пушкинских письмах, и у Бенкендорфа. В мае 1830 года поэт писал Елизавете Хитрово: «С вашей стороны очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к Хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего»[339].

Пушкин отвечал на очень откровенное послание Елизаветы Михайловны, где она, немного поуспокоившись на счет его женитьбы, рассуждала: «Я уверена из того, что я знаю о мыслях императора относительно Вас, что, если бы вы пожелали какое-либо место, близкое к нему, вам его дадут… Государь так хорошо расположен, что Вам и не нужно никого, но Ваши друзья, конечно, разорвутся на части для вас». Бедная женщина имела в виду себя. Вскоре Пушкин действительно получит службу — жалованье и право «рыться в архивах».

Письмо по-французски. Поэтому «Хозяин» звучит как le Maitre. И слово, и перевод в советское время давались со строчных, а не с заглавных букв. Однако интересен сам оборот: vis-a-vis le Maitre, — это не «по отношению к Хозяину», а «напротив», «лицом к лицу», «около», «рядом», обнаруживающий куда большую близость, чем допускалось сообщать широкой публике в XX веке.

Le Maitre — слово, явно подцепленное у Бенкендорфа или в той среде, которую так не одобряла Ольга Сергеевна Павлищева: «большой свет». Нужно указать точнее: ближайшие присные — Бенкендорф, Орлов, Чернышев. Александр Христофорович вспоминал минуту на Сенатской, когда начались выстрелы мятежников и обезумевшая от страха толпа бросилась «навстречу движения императора». Только его «громовой голос»: «Шапки долой!» — остановил способных затоптать свиту зевак. «И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее государем, признала его по хозяйскому голосу»[340]. Впоследствии оборот «царь-хозяин» употребил и А. Н. Демидов, описывая свои крымские путешествия1837 года.

Николай действительно еще с юности держался, что называется, хозяином в доме. Даже августейший брат жаловался ему на слуг, чтобы тот их приструнил. Что встречает полный аналог в мемуарах Екатерины II, к которой муж Петр Федорович приходил печаловаться, де лакеи и придворные не ставят его ни в грош, забыли свой долг. Супругу великого князя они побаивались, та быстро ставила их на место. В дневнике Николая Павловича за 1822 год находим такие записи: «Одевался в полную генеральскую форму, разные непредвиденности при одевании (форма не в порядке. — О. Е.), рассержен на Гримма, ударил его кулаком, весьма дурно, раскаиваюсь». Или: «Ангел сказал мне, что давеча Яков был пьян… Повстречал купальщиков и иных (шатающихся. — О. Е.), выгнал их из сада… на мосту встретил Головина и выговорил ему за глупое поведение»[341]. Характер виден сразу. Младший брат начал с управления домом и устраивал слугам выволочки, на которые старший не решался.

«Хозяином» называли императора и в народе. Один из петербургских истопников сказал проезжающему в феврале 1855 года, после известия о смерти царя: «Хозяин был!.. — За этим последовал грустный, глубочайший вздох, да такой сильный, что и Геркулес позавидовал бы. И богатырь заплакал. Слезы льются градом, грудь подымается высоко, руки опустились»[342].

Аналогом рассказа о пьяном Якове является сцена из «Пиковой дамы». Когда призрак графини заглядывает в окно, Германн решил, что «денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки». Когда же Старуха сообщила тайну и ушла, герой «вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толку». Впрочем, у кого в то время не было пьяных денщиков?

Со словом «хозяин» мы встретимся во сне Татьяны из «Евгения Онегина». Так назван Евгений, тот «кто мил и страшен ей». Это ощущение: мил и страшен — Пушкин испытывал по отношению к императору. По-человечески мил, по-царски, может быть, и страшен. Недаром душевные движения героини так часто отождествляют с чувствами самого автора.

Он знак подаст — и все хохочут;
Он пьет — все пьют и все кричат;
Он засмеется — все хохочут;
Нахмурит брови — все молчат;
Так, он хозяин — это ясно:
И Тане уж не так ужасно…

Подобную сцену, когда все гости следят за настроением хозяина, прежде поэт видел только на обедах у Воронцова в Одессе, которые его так раздражали. Возможно, именно потому, что хозяином выступал не он и ни при каких условиях, как у Инзова в Кишиневе, не мог перетянуть на себя внимание. Теперь подобная ситуация: «Он засмеется — все хохочут», — связывалась с императором. Но она выглядела естественно, не раздражала: царь — первый среди… равных? «Мы, такие же древние дворяне, как император и вы». Тем не менее все равно царь. «Хозяин — это ясно». «И Тане уж не так ужасно». Не так ужасно не героине, а самому поэту. Ведь «…Эрмий сам незапной тучей / Меня покрыл и вдаль умчал / И спас от смерти неминучей».