Маски Пиковой дамы

«В душе игрок»

Подчеркнутая «буржуазность» часто сбивает исследователей с толку, заставляя говорить о Германне как о человеке третьего сословия. Но он офицер, значит, дворянин. Однако бедность делает его очень осторожным. Вся данная Пушкиным характеристика заслуживает разбора.

Он «сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал». Вспомним другую агитационную песню: «Царь наш — немец русский». И о Павле I, и об Александре, и позднее о Николае можно было это сказать. Отец оставил ему «маленький капитал». Не значит, что кому-то тот не оставил большого. Просто Германну — маленький. Положение третьего сына в семье не очень-то располагает к львиной доле — к короне. Судьба отца неизвестна. «Пиковая дама» — текст умолчаний. Как закончил старший Германн? Были ли у него братья? Кстати, Германн — имя или фамилия, родовое прозвание? Ничего этого не сказано.

Герой «не касался и процентов, жил одним жалованием, не позволял себе малейшей прихоти». Спартанский обиход Николая I вошел в поговорку — тюфяк набитый сеном, горячий чай от жара, езда в открытой коляске — ни малейшего потакания маленьким человеческим слабостям.

«Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи редко имели возможность посмеяться над его излишней бережливостью». Скрытность — признанная черта Николая на пути к престолу. Честолюбие замечал не всякий. Но вот от пристального и пристрастного взгляда Елизаветы Алексеевны оно не укрылось. Великий князь вынуждал себя сдерживаться, что при его природной прямоте давалось нелегко. Но он научился. Глаз наблюдателя скользил по нему, не имея возможности за что-нибудь зацепиться и не одобрить.

«Привычка господствовать над [своими] чувствами сроднилась с его существом до того, — писал один из современников, — что вы не заметите в нем никакой принужденности, ничего неуместного, ничего заученного, а между тем все его слова, как и все его движения, размеренны, словно перед ним лежат музыкальные ноты. В великом князе есть что-то необычное: он говорит живо, просто, кстати; все, что он говорит, умно, ни одной пошлой шутки, ни одного забавного или непристойного слова. Ни в тоне его голоса, ни в составе его речи нет ничего, что обличало бы гордость или скрытность. Но вы чувствуете, что сердце его закрыто»[366].

Никаких свойственных юности шалостей, никакой бравады — при веселом, склонном к розыгрышам характере — Николай просто не мог себе позволить. «Твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости», — сказано о Германне. Принцесса Шарлотта записала в дневнике, что по сравнению с ее братом принцем Вильгельмом — живым и раскованным — царевичи Николай и Михаил держали себя чересчур строго, холодно и надувались, «как марабу». За что тут же снова получали выговор от матери.

Неудивительно, что на окружающих великие князья производили впечатление молодых стариков. Немногие знали, что они любят поострить и подурачиться. Французский актер Феликс де Скво, в 1819 году игравший в спектакле «Бывший молодой человек», вспоминал, как его пригласил к себе Михаил Павлович, а через некоторое время приехал и Николай. «Поменьше этикета, — сказал тот при знакомстве. — Мне хочется похохотать, пошутить. Право, такие минуты большая редкость»[367]. Они устроили рампу из поставленных на пол подсвечников и начали декламировать сцены из «Вертера» Гёте. Царевичи знали текст наизусть, один говорил роль Шарлотты, другой Альберта. За остальных персонажей играл де Скво.

Но ведь во все остальное время приходилось демонстрировать суровость и собранность. Отсюда показанное в повести противоречие: «Будучи в душе игрок, никогда не брал он карт в руки… а, между тем, целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за разными оборотами игры». Германн говорит о себе: «Игра занимает меня сильно… но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее».

Престол сильно занимал великого князя, но он не мог жертвовать уже имеющимся положением, ради химер, и потому до времени просто напряженно следил за политическими маневрами других игроков.

Расслабиться Николай смог только после того, как получил корону. Его, и правда, не знали. В одном из писем императора матери прозвучала новая нота: «Раз я так сказал, значит, могу себе это позволить». Теперь в кругу близких он хохотал так, что падал со стула. Играл ночью на трубе, чтобы отдохнуть от дневных бумаг, и, случалось, будил семью. «Он слишком откровенен… — с неодобрением запишет королева Виктория в 1844 году, во время визита императора в Англию, — и с трудом сдерживает себя».

При подобном характере из необходимости скрытничать и внутренней потребности быть собой могло родиться сумасшествие. Высочайший аналог Германна помешался бы не от проигрыша, а от продолжения тягостной комедии, в которой человек веселый должен быть строгим, а общительный — непроницаемым.

Но в результате все эти качества остались на дне души и создали неразрешимое противоречие, подобное коллизии Германна: пламенные страсти и железная воля, их обуздывающая. Теперь угроза сумасшествия исходила изнутри императора. Внешний толчок — вроде встречи со Старухой, «тайной недоброжелательностью» — мог только спровоцировать помешательство.