Маски Пиковой дамы

«Седое божество»

В текстах Пушкина встречается еще одна «старая ведьма» — это Наина из «Руслана и Людмилы», противостоявшая главному герою и оказывавшая помощь его сопернику Фарлафу.

С последним разобраться нетрудно — он заявлен как карикатура на Александра I: толстый, трусливый, хвастливый, любитель подремать. Его характеристика в первой же песне вызывает в памяти множество стихов об императоре. «Фарлаф, крикун надменный» — «Я всех уйму с моим народом, / Наш царь в конгрессе говорил». «В пирах никем не побежденный» — «Я сыт здоров и тучен… / Я пил и ел и обещал — / И делом не замучен». «Но воин скромный средь мечей» — целая россыпь издевательств.

Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал.

Или:

Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.

Стало быть, если бы щипали «наши», то терпимо. Эти «наши» описаны «за чашею вина, или за рюмкой русской водки». Но их самих пощипали на Сенатской. Теперь оставалось надеяться: «Авось по манью Николая / Семействам возвратит Сибирь» — «наших каторжников» из письма Вяземскому.

Их, если верить мнению Елизаветы Алексеевны, августейший Фарлаф «смог бы заглушить… таким образом, что никто, кроме самих участников, ничего бы не заметил». Передушил бы во сне? Как «папеньку»? Пушкин писал о герое, что тот встретил Наину, «все утро сладко продремав».

Именно эта дама нуждается в пристальном внимании. Ее помощь Фарлафу — важный признак. Александру I пыталась помочь взойти на престол августейшая бабушка Екатерина II. У колдуньи обнаруживаются ее черты в сказочной, гротесковой форме. Это омерзительная старуха, пылающая жаждой любви. Да, некогда Наина была непреступной красавицей, но теперь она «седа, немножко, может быть, горбата». Теперь ей семьдесят.

Возраст мадам д’Юрфе по Казанове. Она готова к преображению. Но Финн, вызвавший ее страсть, с отвращением отталкивает от себя старуху.

Тема возможной «страсти нежной» между Германном и графиней лишь намечена. Хотя сама Старуха описана также беспощадно. Пушкина, судя по его письмам Каролине Собаньской, пугало разрушение, которое с возрастом охватывает человеческую плоть. Он даже готов был заподозрить прекрасную польку в том, что она демон, ведь изменений не происходило: «А вы, между тем, по-прежнему прекрасны… Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа еще некоторое время продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет»[368]. Никогда не говорите женщине таких слов.

Красота Наины, как и красота старой графини, давно скатилась с нее как с гуся вода. И остался живой остов — ходячая маска смерти. Она-то и жаждет мужчины:

Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Сообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор…

Обратим внимание на слово. Германн тоже постоянно «трепещет».

Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор…
……………………………………………………
Мигая томными глазами;
И, между тем, за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем — я обмирал
От ужаса, зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.

Вся картина отсылает к замечанию Константина Павловича, что однажды в Таврическом дворце он видел свою бабку с князем Зубовым, последним фаворитом. И к признанию Зубова, что у него дрожали ногти на пальцах.

Все это мог испытать Германн, если бы «подбился в милость» к графине и попытался стать ее любовником. Вместо этого он лишь стал свидетелем «отвратительных таинств ее туалета».

Мнение о том, что новый император Николай I, в отличие от старого — Александра, не выносил бабку, слишком упрощено. И в чувстве Александра не могло быть абсолютного приятия, поскольку он отрицал некоторые политические шаги императрицы, например, разделы Польши. И в отношении Николая было много не собственного, а внушенного матерью, которую он очень любил и которая многое претерпела от августейшей свекрови. То, что для посторонних людей — история народа, для членов царской семьи — вчерашний день их бабушек и дедушек. Сохранился анекдот о том, что Карамзин в разговоре с великими князьями сказал: «Ваша великая бабушка». Николай вскочил: «Великая? А мама говорит, что она опозорила нашу семью». Историограф задумался: «Опозорила? Пожалуй. Но прославила Россию. Выбирайте, ваше высочество».

Похоже, Николай так и не смог выбрать. Он привык обо всем иметь свои суждения. Прочтя в юности пятитомное издание французского историка Пьера Левека, где Мария Федоровна вымарала все «темные места», царевич писал о Екатерине II: «Царствование ее мне показалось, любезная маменька, самым блистательным периодом». Мальчика просветили. После чего он не мог даже назвать бабку по имени. В «Журнале», например, сказано: «Портреты Павла I и его матери».

Однако пройдут годы, и государь вновь признает «ум и сердце» Екатерины II в решении крепостного вопроса. Пушкин писал в дневнике, что императора, как порядочного человека, возмущала распущенность нравов Екатерины II, но не могла не восхищать громадность ее деяний. Поэтому следует осторожнее ставить знак равенства между отношением Николая I и его братьев Константина и Михаила, которые срывались при имени бабки на бранные слова.