Маски Пиковой дамы

Ольга Игоревна
100
10
(1 голос)
1 0

Аннотация: Кого именно Александр Сергеевич Пушкин скрыл под масками главных героев «Пиковой дамы»? Принято называть всего пару имен современников и соотечественников поэта. Тем временем за спиной пушкинских персонажей выстраивается целый ряд исторических фигур, известных далеко за пределами России. Швеция, Австрия, Франция, Неаполь — где только не оставили следы таинственные «дамы», их мнимые убийцы и скромные воспитанницы!

Книга добавлена:
10-05-2023, 04:44
0
444
121
Маски Пиковой дамы
Содержание

Читать книгу "Маски Пиковой дамы"



«Месть чудной души»

Европейские газеты Пушкин имел возможность читать в салоне Дарьи Федоровны Фикельмон и держался мнения, прямо противоположного мнению Вяземского или самой хозяйки.

Раскол общества достиг апогея. В отчете III отделения зафиксировано: «Революция в Варшаве пробудила все временно заглохшие споры… Большинство становилось на сторону русских патриотов, которые жаждут не только пролития крови, но и истребления части польской нации и полнейшего порабощения последней… Партия либералов защищала поляков под тем условием, чтобы они не смели нападать на нашу границу или просить об отдаче им наших провинций… Мы были очень удивлены, слыша из уст русских речи, достойные самых экзальтированных поляков».

Политический надзор выделял не две, а три партии. «Первое мнение — неумолимых русских патриотов, желающих суворовской резни… Второе мнение — умеренных, имеющих многочисленных сторонников, особенно в Петербурге, жители которого более европейцы, чем русские; это мнение высказывается за водворение мира… Третье мнение — мнение либералов, людей, пропитанных политическими принципами на французский манер; эти желают или войны, предполагая, что она вскоре станет европейской и что конституционная Франция одержит победу и возмутит все народы в Европе, или мира при условии восстановления конституции в Польше, не из любви к этой стране, а из любви к конституции»[445].

Итак, 1830 год снова, как во времена греческого восстания, был отмечен мыслями о превращении внешней войны в гражданскую, внутреннюю. Последняя партия, по мнению высшей полиции, «грозит заразить общество», в условиях уныния — истощения страны после схватки с Турцией, холеры, новых рекрутские наборов… Чтобы удержать власть, следовало резко переложить руль. Но на чью сторону?

А что думал о Польше сам император?

Что она чужеродна и абсолютно не нужна России… за одним немаловажным исключением — ее земли — постоянный плацдарм для нападения любой вражеской армии. «Польша постоянно была соперницей и самым непримиримым врагом России, — рассуждал Николай I, пытаясь прояснить происходящее. — Это наглядно вытекает из событий, приведших к нашествию 1812 года, и во время этой кампании опять-таки поляки, более ожесточенные, чем все прочие участники этой войны, совершили более всего злодейств из тех же побуждений ненависти и мести, которые одушевляли их во всех войнах с Россией… В 1815 году Польша была отдана России по праву завоевания. Император Александр предполагал, что он обеспечит интересы России, воссоздав Польшу как составную часть империи… Он даровал ей конституцию и заплатил, таким образом, добровольным благодеянием за все зло, которое Польша не переставала причинять России. Это была месть чудной души…

Не подлежит ни малейшему сомнению, что эта маленькая страна, разоренная, ослабленная беспрерывными войнами… в пятнадцатилетний промежуток времени достигла замечательного благосостояния… Что же хорошего вышло из этого для империи?» Помимо человеческих жертв в минувшую войну с Наполеоном, имелись и жертвы иного рода. Ежегодно казна выделяла на поддержание польской администрации один миллион рублей. «Империя в ущерб собственной промышленности была наводнена польскими произведениями»[446]. Одним словом, несла тяготы своего нового приобретения, не извлекая из него никаких выгод.

В таких условиях полякам оставалось или подчиняться тем, кто их покорил силой оружия, и сохранять жизнь, имущество, достаток, или… следовали неутешительные выводы.

Все сказанное отнюдь не исключало нравственных страданий государя, связанных с жертвами нового русско-польского столкновения: бессердечным человеком Николай I не был. Но накладывало на его чувство отпечаток не во вкусе Долли: император не любил врага и не восхищался его героизмом. Самоубийственный восторг был ему чужд. Он писал: «Прошла пора великодушия; неблагодарность поляков сделала его невозможным, и на будущее время во всех сделках, касающихся Польши, все должно быть подчинено истинным интересам России».

Явились плоды нравственного выбора. Польша воспринималась уже не как часть империи, каковой ее сделал Александр I, а как взбунтовавшаяся завоеванная территория. Царь показал себя русским во всей полноте слова. Что предполагает и темную сторону народной души. Он сначала «изблевал» из себя католическую облатку, а потом и всю Польшу.

Послу Франции барону П. Ш. А. Бургоэну 6 октября 1831 года на аудиенции было сказано: «Я российский император, я должен принимать во внимание не только выгоды, но и страсти моих русских подданных и сочувствовать их страстям в том, что они имеют в себе справедливого»[447].

Увлекающийся Пушкин уходил в «старый спор» с головой. Благо, только на бумаге. Но и тут следует заметить, что из всех корреспондентов он более или менее свободно писал о Польше одной Хитрово, близкой ему по взглядам. С середины 1830 года на смену пренебрежению и коротким отпискам в адрес «Пентефреихи» приходят пространные послания.

Дело не только в том, что дом «моей Элизы» — дом австрийского посла — наполнен эхом европейской прессы, которой поэт очень интересуется[448]. Но и в том, что в разговорах с презираемой прежде Елизаветой Михайловной ее бывший любовник говорит то, что действительно думает о соседях не как образованный европеец, а, выражаясь языком Суворова, как «природный русак».

«Как я должен благодарить вас, сударыня, за любезность, с которой вы уведомляете меня хоть немного о том, что происходит в Европе», — писал он в августе 1830 года. В Москве французских газет не было. Политические толки выглядели убого. «Английский клуб решил, что князь Дмитрий Голицын (генерал-губернатор. — О. Е.) был не прав, издав ордонанс о запрещении и игры в экарте. И среди этих орангутангов я осужден жить в самое интересное время нашего века!»[449]

Вскоре семья Пушкина переберется в Петербург, подальше от московских тетушек, поближе к политическим событиям. Глаз цепляется за «орангутангов», демонстрирующих всю узость представлений в старой столице. Но надо обратить внимание на запрет французской карточной игры сразу после революции в Париже. Мистическим образом карты и власть оказались связаны не столько в будущей петербургской повести, сколько в самой жизни.

В ноябре Вяземскому о политике сказано: «Ты говоришь: худая нам вышла очередь. Вот! да разве не видишь ты, что мечут нам чистый баламут; а мы еще понтируем! Ни одной карты налево, а мы все-таки лезем. Поделом, если останемся голы, как бубны, — здесь я кое-что написал». Это «кое-что» в Болдино — целый ворох и среди него неизвестные сейчас черновики «Пиковой дамы».

Принято считать, что слова о картах и «чистом баламуте» рисуют положение пушкинского поколения русских европейцев: «ни одной карты налево». А они, несмотря ни на что, пробивают себе дорогу. Тем не менее поэт говорил о столь волновавшем его положении страны. С самого 1825 года — «ни одной карты налево», не везет: мятеж, война за войной, холера, поляки… «А мы еще понтируем!» В этом ряду: «О Лизе Голенькой не имею никакого известия. О Полиньяке тоже… Каков государь? Молодец!» Имя Хитрово поставлено в один ряд с именем бывшего премьер-министра Франции Жюля Огюста Армана Мари Полиньяка и с упоминанием о государе, следовательно, бедная женщина интересовала поэта именно как распространительница политических сведений.

Все эти мысли тревожили поэта, но не могли быть разделены с Вяземским, который в конце 1830 года работал в Москве над книгой о Денисе Фонвизине — по словам Пушкина, «самой замечательной с тех пор, как пишут у нас книги (все-таки исключая Карамзина)». На многих листах рукописи Вяземского щедрые пометки друга: «Прекрасно!» Тем не менее им не удалось избежать споров, поскольку князь Петр исключал из писем Фонвизина зарисовки нищеты и неустройства в Европе. Против чего Пушкин резко возражал: «Но если это правда!»[450] В условиях революции во Франции, воспринимаемой как прогресс, правда о том, что Париж из-за грязи «похож на хлев», становилась неудобной.

Описание Рима способно было перечеркнуть все восхищение Долли от прекрасного юга, от Италии, ведь Неаполь того времени был еще страшнее — грязный, наполненный нищими город[451]. Однако для графини Фикельмон это страна моря и цветов. Возможно, и в Риме она бы не заметила того, на что обратили внимание супруги Фонвизины. «Теперь живем мы в папском владении, — писал Денис Иванович в 1784 году, — и нет дня, в который бы жена моя, выехав, не плакала от жалости, видя людей, мучительно страждущих: без рук, без ног, слепые, в лютейших болезнях, нагие, босые и умирающие с голоду везде лежат у церквей под дождем и градом. Я не упоминаю уже о тех несчастных, которые встречаются кучами в болячках по всему лицу, без носов и с развращенными глазами от скверных болезней; словом, для человечества Рим есть земной ад. Тут можно видеть людей в адском мучении. Сколько тысяч таких, которые не знают, что такое рубашка. Летом ходят так, как хаживал праотец наш Адам, а зимою покрыты лохмотьями вместо кафтана и брюхо голое наружи… Между тем, как папа и кардиналы живут в домах, каких нет у величайших государей»[452]. В другом письме сказано: «В папских владениях застрелить человека или собаку все равно».

Фонвизин совсем не революционер и по мере возможности европеист. Но если это успехи цивилизации, то не грех и пожить в «варварстве».


Скачать книгу "Маски Пиковой дамы" - Ольга Игоревна Елисеева бесплатно


100
10
Оцени книгу:
1 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Книжка.орг » Литературоведение » Маски Пиковой дамы
Внимание