Невольница: его добыча (часть 1)

48

Я не сразу поняла, что происходит. Парни ввалились скученной толпой, мелко перебирая ногами. Я встала со стула, попятилась поближе к Санилле, чтобы не мешать. Они несли лигура. Пришаркали к стойке и положили его на раздаточный стол. Точнее, свалили как тушу. Все было в крови, от дверей к стойке тянулась дорожка свежих густых кровяных капель.

Санилла выронила кастрюлю, и та с невыносимым грохотом куда-то откатилась:

— Что же это с ним?

Мартин скривился:

— Подстрелили, как видишь. В борделе.

— Кто?

Доброволец привычно взял бутылку, отпил прямо из горлышка:

— А некому? — он был красный, грязный. — Эй, Клоп! Где ты?

Мальчишка вбежал в двери:

— Здесь.

— Иди, притащи сюда Ника. Надеюсь, он трезвый. Помнишь, где?

Тот кивнул и тут же убежал.

Ник не слишком верно держался на ногах. Полноватый имперец средних лет с обрюзгшим красным лицом. Я подошла к Санилле:

— Он кто?

— Здешний доктор. Почти не трезвеет, но дело свое знает.

Я посмотрела на Ника и ужаснулась. Хорош доктор… Какое дело — он едва на ногах стоит! Он растолкал парней, подошел к столу и ткнул пятерней в бок Гектору. Тот застонал и выгнулся от боли, голова беспомощно свесилась со стойки, длинные волосы упали на пол. Ник скривился, повернулся к Мартину и покачал головой, капризно поджав губы:

— Лучевая… Да еще и такая глубокая.

— Залатаешь?

Медик брезгливо пожал плечами:

— Шить надо. Чистить. Возни много, материала много. А толку может и не будет.

Доброволец повел бровью, но ничего не сказал. Похоже, всем просто плевать, что он умирал. Я повернулась к Санилле:

— Да что же это? Почему они раздумывают?

Та опустила глаза, будто была виновата в чем-то:

— Как Мартин скажет — так и будет.

— Вы все тут с ума сошли, что ли?

Уже было плевать, кто что подумает: живой человек истекал кровью, а они просто стояли и взвешивали идиотские за и против! Я подошла, положила тяжелую голову раненного лигура на стойку и повернулась к Мартину:

— Спасите его. Что же вы, не люди что ли?

Доброволец усмехнулся, скрестил руки на груди:

— Что это так просишь? Как за родного. Тебе-то до него какое дело? Или заступничка пожалела?

Это было за гранью понимания. Разве тут что-то надо объяснять? Если Доброволец так мстит — это уж слишком жестоко. Я порывисто взяла Мартина за руку, сжала в ладонях. Все замолчали и замерли, наблюдая.

— Прошу, Мартин. Умоляю, спасите его. Он же ваш друг. Будь на его месте любой из вас, я просила бы точно так же. Любая жизнь стоит того, чтобы ее спасти.

Доброволец пристально посмотрел мне в глаза:

— Любая может и стоит. Эта — едва ли. Потом еще спасибо скажешь.

Я потеряла дар речи. Спасибо? За что? Пробормотала:

— Так же нельзя! Он живой. Он один из вас.

— Ммм… Пока живой. Потом не живой. Мертвым от него будет больше пользы, поверь. Или меньше вреда… Он не один из нас, детка. Ты еще не поняла?

Я стиснула грубые пальцы:

— Да какая разница? Пожалуйста. Спасите его.

Мартин долго молча изучал мое лицо, потом повернулся к Нику:

— Залатай его, что ли. Видали, как просит! Мозгов нет, глаза жалостливые. Дура — и есть дура. Сама потом поплачешь.

Я с облегчением вздохнула, не обращая внимания на злые слова.

— А ты, сердобольная, сама за ним ухаживать будешь. Чтобы эту собаку залатать, ветеринар нужен, а не врач. И помощи не проси, если что. Сама. Хоть на что-то сгодишься.

Я с готовностью кивнула. Сама так сама, главное, чтобы Гектора спасли… хотя бы попытались спасти.

Лигура сволокли со стойки раздачи, подхватили на руки и потащили вглубь коридора вслед за неверной поступью Ника. Он был совсем как мертвый. Я не представляла, как этот алкаш сможет зашить рану.

Медблок оказался всего лишь в подвале в двух шагах от столовой. Когда мы спустились на несколько ступеней, я уже почуяла аптечную вонь, которую не переносила с самого детства. Удивлюсь, если там, действительно, чисто. Прошли узким пыльным коридором, миновали мутную стеклянную дверь и вошли в неожиданно светлое помещение. После вездесущей полутьмы белый холодный свет бил по глазам, заставляя невольно зажмуриться. Даже защипало от навернувшихся слез. Ужасный свет и нестерпимый больничный запах. Теперь не удивляюсь, почему Ник постоянно пьян — я бы тоже здесь долго не выдержала.

Ник по-хозяйски зашел на свою территорию, кивнул ребятам на блестевший холодной сталью операционный стол с круглой нависающей многоглазой лампой, напоминающий скорее челночный корабль, чем светильник. Лигура уложили, и Ник велел парням убираться. Те не возражали. Я посмотрела на Гектора и повернулась к дверям — лучше уйти, чтобы не раздражать Ника. Но он окликнул:

— А ты куда собралась?

— Не хочу тебе мешать.

Он открыл навесной ящичек с глянцевой белой дверцей, достал бутылку со спиртом, плеснул в стакан. Зажмурился и выпил одним махом. Скривился так, что я почувствовала омерзительный вкус у себя во рту.

— Иди сюда. Кто, по-твоему, рану шить будет. Я что ли?

Я опешила:

— Ты же врач.

— И что? — он снова плеснул, снова выпил, шумно занюхал рукавом. — Не видишь, дура, что выпимши я? Заколю эту собаку — и дело с концом. Да и руки теперь не верные.

Я попятилась, похолодела:

— Я же не умею.

— Тряпье зашить наверняка можешь. Тут почти то же самое.

Он вытащил кусок какой-то синей резиновой трубки:

— Космы свои подвяжи, тут тебе не бордель. Больница все же.

Я молча послушалась. Собрала волосы в хвост и завязала резиновым жгутом. Руки тряслись так, что я не могла контролировать дрожь, почти не чувствовала пальцев. Как я смогу что-то зашить, тем более, живого человека. Такое и представить невозможно.

Ник подошел к столу, стянул с Гектора куртку, рваную рубашку, оголяя по пояс. Я увидела чудовищную рдеющую рану слева, на темном боку. На белой коже она показалась бы еще ужаснее. Четкая, длинная и глубокая, будто прорезали острым широким раскаленным ножом. Края разошлись, как раскрытый птичий клюв, демонстрируя прижженное мясо. Что там, слева? Кажется, желудок. К горлу подкатывала тошнота — я не смогу даже приблизиться

Ник затянул руки и ноги Гектора ремнями, привязав к столу. Это какой-то кошмарный сон наяву.

— Чего встала? Пошли, ждать нечего.

Он подошел к раковине, вымыл руки сам, заставил меня сделать то же самое. Достал какой-то гелеобразный антисептик, размазал до самых локтей. Я повторяла за ним. Кажется, запах спирта будет преследовать меня весь остаток дней.

— Перчаток нет — не спрашивай.

Я и не думала. Знать не знала, что нужны перчатки. Я сама чувствовала себя пьяной, надышавшись спиртовых паров. Казалось, все это происходит не со мной, я лишь наблюдаю и вот-вот проснусь. Ник достал запаянный контейнер со стерильными инструментами, три шприца.

— Что это? — я кивнула на шприцы.

— Наркоз. Даже я не хочу на живую чистить.

Он ловко обколол рану. Несмотря на выпитое, движения были уверенными, четкими. Он все сможет сам. Опыт многое значит.

Я отстранилась к стене, качая головой:

— Ник, у тебя прекрасно получается. Сделай все сам. Я не смогу.

Он бросил хмурый взгляд и отложил использованные шприцы:

— Давай, идем. Подошла сюда и взяла себя в руки. И чтобы я твоего крысиного писка больше не слышал. Или брошу его здесь.

Бросит. Не сомневаюсь, что бросит. Будь на его месте проклятый де Во, я бы не пошевелила и пальцем. Я судорожно вздохнула и на ватных ногах подошла к столу.