Мисс Чудо

Забыв обо всем на свете, они неистово ласкали друг друга. Поцелуи становились все жарче. На мгновение Алистер подумал, что совершает нечто ужасное, противоречащее его понятиям о чести, но она прильнула к нему, и он скорее умер бы, чем согласился ее отпустить.

Она была такая теплая, мягкая, такая пылкая.

Алистер понял, что она девственница, по ее реакции на его возбуждение.

«Остановись», — сказал он себе.

Но она не отпрянула от него. Не испугалась, хотя восставшее мужское естество пульсировало, упираясь ей в живот.

Она застонала и прижалась бедрами к его бедрам.

Волна страсти захватила Алистера. Все мысли вылетели из головы.

— Я хочу тебя, — прошептал он. — Безумно.

— Я тоже тебя хочу, — выдохнула она. — Да, прошу тебя. Он скользнул пальцами в ее лоно и стал ласкать мягкие, как пух, кудряшки.

Его ласки становились настойчивее, и она крепко вцепилась в его предплечья.

— О да. Да. Боже мой, я… — Она не договорила и содрогнулась, достигнув вершины блаженства.

Запустив пальцы в его волосы, она запечатлела на его губах поцелуй, пылкий и сладостный, как сам плотский грех. Ему безумно хотелось войти в нее.

Он закинул ее ногу себе на бедро и, запустив чуть глубже дрожащие от желания пальцы, принялся поглаживать ее лоно, чтобы возбудить ее еще сильнее.

Ее рука скользнула ниже живота, и он застонал, не отрываясь от ее губ.

Она обхватила рукой его естество, и это прикосновение поразило его как удар молнии. Не выдержав, он излил семя ей на живот.

Волна счастья захлестнула Мирабель, она все еще дрожала от наслаждения.

Он прижал ее к себе, так что ее ягодицы разместились в его паху. Она уютно устроилась, подумав, что здесь ее место. Он был большой, теплый и удивительно надежный. Она погладила мускулистое бедро, прижатое к ее бедру, почувствовала, как он вздрогнул, и поняла, что прикоснулась к раненому бедру, потому ощутила приподнятую, неровную поверхность шрама.

— Извини, — прошептала она. — Тебе больно?

Он издал какой-то странный звук — не то смешок, не то стон.

— Нет, милая, не больно. Это страдание совсем иного рода. — Он прижался губами к ее шее, и она вздрогнула. — Вроде этого, — бросил он.

Удовольствие. Они доставляют друг другу удовольствие. Кажется, будто они были всегда единым целым, но что-то их разлучило на время.

У нее не хватало слов, чтобы выразить нахлынувшие на нее чувства. Это было настоящее волшебство. Но знай она, как подействует на него ее бесстыдное прикосновение, не стала бы этого делать. Лучше бы он вошел в нее.

Впрочем, нет. Это было чревато последствиями.

К горлу подступил комок.

— Это и есть деспотичная нога, — сказала она, — которая всегда требует внимания? Позволь мне взглянуть на нее.

— Картина не из приятных, — заметил он. — Но ты видишь красоту даже в черных вересковых пустошах, которые другим кажутся безобразными и унылыми. К тому же ты деревенская жительница и, несомненно, видела, как рожают коровы, овцы и свиньи. Так что никаким зрелищем тебя не испугаешь.

— Женщины в отличие от мужчин не изнеженные создания, — проговорила она.

— Изнеженные? — рассмеялся он.

Она поцеловала его и осмотрела поврежденную ногу.

Повреждение было более обширным, чем она предполагала. Не один, а целое сплетение шрамов располагалось на участке от бедра и почти до колена.

— Видимо, рана была ужасная, — сказала она. — Точнее, раны. Удивительно, что тебе удалось сохранить ногу и остаться в живых.

Она почувствовала, как он напрягся.

— Сменить тему? — спросила она. Он ответил не сразу.

— Хирурги настаивали на ампутации, но я категорически отказался. — Он долго молчал. — По-моему, я тогда тронулся Умом. Но Горди тоже был против ампутации.

— Ты, должно быть, потерял много крови, — сказала она, — и это повлияло на мозг.

Он зарылся лицом в ее волосы.

— При такой большой потере крови рискованно производить ампутацию, — продолжала она. — Я об этом не подумала. Наверное, хирурги не знали, что еще можно предпринять. Случись такое, я бы тоже растерялась. Не знаю, как тебе удалось отыскать турецкого знахаря, но он — или она? — кажется, спас твою жизнь. Тебе повезло: у тебя такой друг, как лорд Гордмор.

Этим волшебным эпизодом в своей жизни она обязана своему врагу. Благодаря ему она слетала на звезды. Ведь лорд Гордмор, который намеревается разрушить ее мир, спас жизнь Алистеру.

Не надо думать об этом.

Она погладила шелковистые волосы на его груди.

— А здесь гораздо больше золота, — шептала она.

— Чего здесь больше?

— В волосах на груди больше золота, чем на голове. — Она посмотрела на него. — Я замечаю все до мельчайших деталей, — добавила она.

Она старалась запомнить его, чтобы потом…

Об этом она тоже запретила себе думать. Она хотела сосредоточить все внимание на данном моменте.

Сейчас ей было тепло, она была удовлетворена и чувствовала себя в безопасности. И все еще составляла с ним единое целое. Но скоро…

Скоро. Господи, как долго она здесь находится?

Он еще крепче прижал ее к себе.

— Мне пора уходить, — промолвила она. — При всем моем желании остаться.

— Сначала нужно поговорить, — заметил он.

— Поговорим в другой раз.

— Поговорить о нас, — добавил он.

— Каждый существует сам по себе.

— Думаю, нам надо поговорить о женитьбе, — настаивал он.

Сердце у нее пропустило несколько ударов и бурно забилось — от восторга и страха одновременно.

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула воздух, пытаясь взять себя в руки, потом положила голову ему на грудь.

— Как ты знаешь, я деревенская жительница, — сказала она. — И я знаю, как оплодотворяются животные. Ты меня не оплодотворил.

Он хохотнул.

— Это не потому, что я плохо старался. С тобой я теряю всякий контроль над собой, словно сексуально озабоченный школьник.

Она положила ладонь ему на щеку.

— Я ни о чем не жалею, — сказала она. — И ты тоже не должен жалеть. Ты не в ответе за мою добродетель. Ты не обольщал и не обманывал меня. Я знаю, что делаю.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Я тоже знал, что делаю. Вернее, думал, что знаю. Мне и в голову не приходило, что дело зайдет так далеко.

— Зато мне приходило.

— Это дела не меняет, — заявил он.

— Только не говори, что это вопрос чести.

— Не только чести. Чести и любви. Я люблю тебя.

В памяти вдруг всплыло воспоминание: Уильям мчится через ее полуразоренную плантацию и хватает ее в объятия. «Я люблю тебя, Мирабель. Не разрушай нашу жизнь. Поезжай со мной».

Она тоже была влюблена, но проявила твердость, слишком многое было поставлено на карту.

Это просто увлечение, убеждала она себя. Если она поддастся ему, все, что она сделала, пойдет насмарку. Это будет означать, что она напрасно пожертвовала любовью Уильяма. И что она потратила зря все эти годы, пытаясь спасти место, которое она любила и которое было дорого ее матери.

Она попыталась высвободиться из его объятий. Мощная рука удержала ее.

— Мистер Карсингтон, — промолвила она.

— Алистер, — поправил он.

— Мистер Карсингтон, — упрямо повторила она. — Подумайте сами: о браке не может быть и речи. В самое ближайшее время нам с вами придется сразиться и пустить в ход оружие. Вы — свое, я — свое. Этот… этот эпизод, как бы приятен он ни был… нет, он был просто великолепен… Я тоже люблю вас. Но не могу позволить чувствам взять верх над разумом.

Он коснулся губами ее лба. Она едва сдерживала слезы.

— Не верю, что эту проблему нельзя решить к обоюдному согласию, — проговорил он. — Мы даже не обсудили ее как следует.

— Есть единственный путь, по которому можно проложить канал вашего друга. Другого я не нашла. Его просто нет.

— Канал не обязательно прокладывать по прямой, вполне допустимы изгибы, — возразил он.

— Это делу не поможет, — заявила она. — Проезжая дорога, которую вы собираетесь проложить, все вокруг изменит. Я не могу этого допустить. Для человека постороннего Лонгледж подобен сотне других сельских уголков. Но мне представляется уникальным и драгоценным.

— Я понимаю, дорогая моя.

В его голосе она услышала столько нежности, что сердце замерло, к горлу подступил комок.

Она приложила кулачок к его груди и оттолкнула. На этот раз он ее отпустил.

Мирабель хотела встать, но он со вздохом сказал:

— Подожди.

Он подошел к умывальнику, наполнил водой тазик.

Некоторое время она наблюдала, как грациозно, несмотря на хромоту, он движется по комнате.

Он принес ей тазик и полотенце.

Она торопливо умылась, а он, нисколько не смущаясь своей наготы, собирал ее вещи.

Собрав их, он подошел к кровати и сел.

Она выудила из вороха вещей сорочку и панталоны, надела. Потом отыскала чулки и, сев рядом с ним, трясущимися пальцами натянула их.

Обретя наконец дар речи, Мирабель сказала:

— Я тоже вас понимаю. Я знаю, что вы лояльны и благородны…

— Ну, совратить тебя было не очень-то благородно, — проворчал он, положил рядом с ней остальную одежду, поднялся и натянул бриджи.

— Я просила — нет, я требовала, — чтобы меня совратили, — возразила Мирабель.

— Что за вздор!

Он взял ее подвязки, но не отдал ей, а, опустившись на колени, сам застегнул их и поцеловал родинку над ее коленом.

Поцелуй поколебал ее решимость. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы притвориться равнодушной.

— Вы совершенно не виноваты, — произнесла она. — Я делала все, чтобы соблазнить вас. Воспользовалась тем, что вы больны, и пришла сюда. А теперь я была бы вам очень благодарна, если бы вы помогли мне надеть корсет и платье.

Он остановил на ней испытующий взгляд и долго не отводил его, потом выполнил ее просьбу.

С удивительной ловкостью он застегнул корсет.

Интересно, подумала Мирабель, скольких женщин — не считая тех семи-восьми, о которых она знала, — он одевал и раздевал, и ощутила при этом что-то вроде укола ревности, в чем ни за что не призналась бы даже самой себе.

Потом он помог ей надеть платье. На то, чтобы привести в порядок волосы, потребовалось больше времени, потому что шпильки были рассыпаны по всей комнате. Однако ей показалось, что этот процесс занял всего лишь мгновение.

Теперь не оставалось никаких причин задерживаться здесь, и она направилась к окну.

Он схватил ее за плечо и повернул лицом к себе.

— Мирабель, кроме канала, есть кое-какие вопросы, которые следует обсудить, — сказал он. — Если из-за меня на вашей репутации появится хоть малейшее пятнышко…

— Не беспокойтесь об этом, — заявила она, хотя не могла об этом не думать. Ее авторитет в общине зависел от уважения к ней соседей, а если до них дойдет хотя бы намек на ее сегодняшнее приключение, от ее авторитета не останется и следа. — Здесь не лондонский высший свет, — невозмутимым тоном продолжала она, — где репутация зависит от узкого круга своенравных матрон. Мои соседи не такие строгие судьи в вопросах нравственности. Чтобы заслужить их осуждение, я должна была совершить нечто такое, что карается смертной казнью через повешение. Признаться, подозрения в легком флирте с вами могло бы даже повысить доверие ко мне в обществе, и меня стали бы считать более интересной и смелой.