Следователь по особо секретным делам

6

Николаю показалось, что при ударе глиняного кувшина о голову вахтера возникло эхо: пару секунд спустя в коридоре будто бы грохнуло что-то еще. Валерьян же Ильич вяло осел на подушки дивана, и глаза его закатились. И тут же Ганна – во всей своей ледяной красе – вплыла в комнату, держась на высоте метра в полтора от пола. Причем двигался призрак прямиком к Варваре Хомяковой.

Вдова вскочила с дивана и молча метнулась к дверям балкона – приоткрытым, со слегка развевающимися занавесками. Но Ганна заступила ей дорогу – условно говоря: зависла в воздухе между Варварой и балконными дверьми. И Варварины короткие русые волосы, искусно подвитые, вдруг всколыхнулись и образовали вокруг её головы нечто вроде серебристого нимба.

– Варвара сама хотела смерти своего мужа! – закричал Николай – надеясь выиграть еще хоть немного времени. – Потому и подстроила всё так, чтобы её брат натравил тебя на Сергея Хомякова! Тебе не за что её убивать, Ганна!

Варвара обернулась к Николаю и поглядела на него с ненавистью – а ведь он пытался спасти ей жизнь!

– Заткнись! – прошипела она. – Эта тварь ненавидела моего брата. И, если б ни бутылка…

Она не договорила, но Скрябин и сам всё понял: Ганна была в некотором роде как известный джин, раб лампы, из «Сказок тысячи и одной ночи». А теперь, когда Николай разбил кувшин, исполнявший роль духовской бутылки, Ганна ощутила себя свободной. Так что могла действовать не по чьему-либо приказу, а по собственному усмотрению. И по виду Ганны – по её исказившемуся зеленовато-прозрачному лицу – Скрябин понял: невеста ямщика его узнала. Вспомнила их встречу на Моховой улице.

Он опустил пистолет, а потом и вовсе бросил его на ковер: вороненая сталь обожгла ему руку холодом, словно огнем. А дыхание Николая стало обращаться в мутные облачка пара: Ганна миновала отскочившую в сторону вдову и теперь двинулась на него.

Старший лейтенант госбезопасности отступил еще на шаг, уперся спиной в стену и, сам не зная зачем, надавил на кнопку электрического выключателя. Так что люстра под потолком погасла, и в предрассветных сумерках парящий над полом силуэт Ганны Василевской стал поразительно похож на иллюстрацию к пьесе Шекспира: тень отца Гамлета.

Скрябин, несмотря на предостережение Валерьяна Ильича, выхватил из кармана бумажный веер и несколько раз взмахнул им в воздухе. Но вызвал этим лишь издевательский смех Варвары – который, впрочем, почти сразу перешел в какой-то сыпучий, как шелест сухого гороха, кашель. А веер зашуршал в потоке холода и словно бы скукожился – вообще перестал рассекать воздух. Так что Николай бросил на ковер и его.

«Я так и не вник, в чем тут суть», – мелькнуло в него в голове.

Будь у него при себе солид Константина Великого, он попробовал бы использовать его в предрассветном сумраке. Это был бы хоть какой-то шанс. Однако золотая монета осталась у Лары. Скрябин сказал девушке, что с замшевым мешочком может что-нибудь случиться, если придется драться с Федором Великановым. Но на деле он опасался совсем другого. Николай планировал убить Великанова, и от самого себя этих планов не скрывал. И не знал, как совершенное им убийство повлияет на священную реликвию.

А теперь Ганна подступила к нему, и всю его кожу будто затянула плотная льдистая пленка. «Совсем немного не дотянул», – подумал Николай. За окном небо стало уже цвета шиповника, до рассвета оставалось всего ничего. И это было так обидно и глупо – погибать сейчас, когда Лара любит его, и дело ледяного призрака раскрыто, и есть возможность упокоить Ганну навсегда.

Скрябин понял, что воздух вокруг стал таким холодным, что он уже не может им дышать. А если попытается – тот выморозит его изнутри, превратит его легкие в два ледяных мешка. Он задержал дыхание, но тут глаза его будто окаменели, и слезная жидкость в них обратилась в лед.

«Вот что все они ощущали перед смертью…» – мелькнуло в голове у Николая. Но мысль эта была какой-то апатичной, будто не всамделишной. Как если бы вместо него думала марионетка, странным образом приобретшая его внешние черты. Оледенение охватило всё его существо. И, попробуй Скрябин сейчас хоть пальцем пошевелить – он и этого не сумел бы сделать самостоятельно, без нитки кукловода.

А потом – что-то вдруг произошло.

Николай решил, что он уже умер и снова попал в сведенборгийское пространство – таким диковинным сделалось вдруг освещение вокруг. Но тут же он вспомнил: в городе призраков свет был серым – цвета пасмурного неба в ноябре. А гостиную в квартире инженера внезапно наполнило синеватое сияние – но совсем не ледяное, кажущееся даже теплым. И Скрябин услышал возглас:

– А ну, отойди от него, сука драная!

Он даже не сразу уразумел, что это кричала Лара – настолько несвойственны ей были подобные выражения.

Ганна чуть колыхнулась в воздухе и как бы перекатилась в сторону, к двери – откуда сине-голубое сияние исходило. Скрябин и сам поворотился бы в ту сторону, но всё его тело будто обкололи новокаином: он не мог пошевелиться и едва ворочал языком.

– Лара, – сипло выговорил он, – уходи! Жди рассвета!..

Но девушка, которую он любил, вместо этого шагнула в комнату – так что теперь краем глаза он мог её видеть. И он понял, каков был источник удивительного освещения, придавшего всему вокруг оттенок нереальности и сновидения. Лара держала в левой руке его кварцевую лампу, работавшую от батареек. Эту вещь он получил год назад в «Ярополке» – когда выяснилось, что укусы некоторых существ, которых формально в Союзе ССР не водилось вовсе, можно вылечить с её помощью. Например, укусы упырей быстро заживали, если каждый час их облучали по пять минут светом такой вот лампы.

Николай обругал себя, что не вспомнил про кварцевый светильник сам. А Лара уже простерла к призраку правую руку, в которой сияла, словно крохотная звезда, золотая монета.

Он хотел крикнуть Ларе: нужно держать монету так, чтобы свет отражался от золотой поверхности, попадал на Ганну. Но девушка и сама уже всё поняла. От солида метнулся, как от зеркала, узкий яркий луч. Он явственно походил на те лучи, которые расходились от Никольских церквей в потусторонней Москве, только был меньше размером. И, едва его световое острие уперлось в Ганну, Николай вдруг понял – вник – в чем тут была суть.

Светящийся силуэт невесты ямщика на миг вспыхнул еще ярче – как будто его осветила изнутри не какая-нибудь кварцевая лампа, а самый настоящий прожектор. А потом Ганнин силуэт начал сворачиваться внутрь – скручиваться, как пружина в часах, – одновременно тускнея и в то же самое время уплотняясь. На какой-то момент Скрябину показалось: он видит перед собой не призрак, а живую женщину – молодую, очень красивую, отчаявшуюся. Она хотела лишь одного, и Николай – хоть и с опозданием – сообразил, чего именно. У неё оставалось незавершенное дело – и оно никак не было связано с местью её недругам.

Спиритические способности старшего лейтенанта госбезопасности Скрябина хоть и не были подтверждены официально, но – имели место быть. И слабыми назвать их никак нельзя было.

– Мариус! – позвал Николай Скрябин; позвал не голосом – его у него почти что не осталось, позвал всем своим существом – все свои силы вложил в этот призыв. – Мариус Гарчинский, приди сюда! Ты должен увидеться со своей матерью! Она не уйдет, пока не увидит тебя.

Николай и сам не ожидал, что сумеет вызвать витавший невесть где дух – да еще дух человека, о котором он ровным счетом ничего не знал! Но внезапно отчаяние на лице Ганны сменилось совсем другим выражением: сначала – недоуменным, потом – радостным, немного недоверчивым.

– Сынок? Мариус? – произнесла она – отчетливым, человеческим голосом. – Это действительно ты?

Поразительно, но сам Николай никого и не увидел при этом, так что даже вздрогнул: от изумления. А призрачная женщина продолжала спрашивать:

– Прожил восемьдесят девять лет? Уехал с отцом в Варшаву и остался там навсегда? Так вот почему я не смогла найти ни его, ни тебя… Но твой отец – он ведь убил меня!

Возникла пауза – невидимый собеседник явно что-то отвечал. Потом Ганна заговорила снова:

– Я прощаю его, раз он заботился о тебе. А его жена? Что? Снова овдовел? Ну, тогда тем более – прощаю…

И она издала что-то вроде смешка, который прошелестел, как ветер в сухой траве. А потом в руке у неё откуда-то возникла вещь, материальный аналог которой утонул в Москве-реке.

– Вот, – она протянула полупрозрачный красный мячик своему призрачному сыну, – это твое! Возьми!

А в следующий миг её силуэт распылился на мириады невесомых сияющих частиц – крохотных, как маковые зерна. Будто смерч, они взвились веретеном в воздух и растаяли в нем.