Сборник забытой фантастики №7. Субспутник

– Так это и был сигнал? – усмехнулся один из мужчин. – И что же произошло?

– Ничего особенного, – ответил Хейслер, – по крайней мере, я не вижу разницы. Что должно было произойти, Абрахам Миллер?

– Ничего особенного, – сказал Миллер, – лишь только уничтожение всего человечества, кроме пешеходов. Мы пытались представить, что произойдет, когда наши электрики переключат переключатель и выпустят нашу научную находку, но даже наши социологи не смогли полностью просчитать, каким будет результат. Мы не знаем, будете ли вы жить или умрете – сможет ли вообще кто-нибудь из вас выжить. Без сомнения, жители города быстро умрут в своих искусственных ульях. Некоторые в глубинке могут выжить.

– Ну да, ну да! – воскликнул мультимиллионер, – я не чувствую разницы. Вы просто фантазер. Я ухожу и немедленно сообщу о вас в полицию. Открой свою чертову дверь и выпусти нас!

Миллер открыл дверь.

Большинство мужчин нажали кнопку запуска и взялись за рулевую тягу. Ни одна машина не сдвинулась с места. Остальные вздрогнули и тоже попытались уйти. Их автомобили были мертвы. Затем один из них с истерическим проклятием направил на Миллера автоматический пистолет и нажал на курок. Раздался щелчок – и ничего больше.

Миллер вытащил свои часы.

– Сейчас 2:40 вечера. Автомобилисты начинают умирать. Они еще этого не знают. Когда до них дойдет, начнется паника. Мы не сможем вам ничем помочь. Нас всего несколько сотен, и мы не можем прокормить и позаботиться о сотнях миллионов калек. К счастью, в этом здании есть круглая наклонная плоскость или пандус, и все ваши автомобили оснащены тормозами. Я буду подталкивать вас по одному к спуску, если вы сможете управлять своими машинами. Очевидно, что вы не хотите оставаться здесь, и столь же очевидно, что лифты не работают. Я позову своего стенографиста, чтобы он помог мне. Возможно, вы и раньше подозревали, что он была пешеходом, которого с детства обучали играть роль женщины. Он один из наших самых эффективных шпионов. А теперь мы попрощаемся. Столетие назад вы сознательно и добровольно пытались уничтожить нас. Мы выжили. Мы не хотим вас уничтожать, но я боюсь за ваше будущее.

После этого он зашел за один из автомобилей и начал толкать его к дверному проему. Стенографист, который снова появилась как пешеход и в брюках, схватил другую машину. Вскоре остался только Хейслер. Он поднял руку в знак протеста.

– Не могли бы вы подтолкнуть меня к тому окну?

Миллер так и сделал. Автомобилист с любопытством выглянул.

– В небе нет самолетов. Их должно быть сотни.

– Без сомнения, – ответил Миллер, – они все спланировали к земле. Вы видите, что у них нет власти.

– Значит, ничего не работает?

– Почти. Все еще есть мускульная сила. Все еще существует сила, создаваемая изгибом дерева, как в луке и стрелах, а также сила, создаваемая металлической катушкой, подобной главной пружине в часах. Посмотрите – ваши часы все еще идут. Еще домашние животные по-прежнему могут работать – они всего лишь разновидность мышечной силы. В нашей долине есть мельницы и лесопилки, работающие на воде. Нет причин, что бы они остановились, вся остальная сила уничтожена. Вы это понимаете? Нет ни электричества, ни пара, ни каких-либо взрывов. Все эти машины мертвы.

Хейслер вытащил носовой платок, медленно, как автомат, и вытер пот с лица, и сказал:

– Я слышу ропот из города. Он поднимается к этому окну, как далекий прибой, ритмично бьющийся о песчаный берег. Я не слышу никакого другого шума, только это бормотание. На мой взгляд, это напоминает звук пчелиного роя, покидающего свой старый улей и летящего по воздуху со своей королевой в центре, пытаясь найти новый дом. Это похоже на монотонный шум далекого водопада. Что это значит? Я думаю, что догадываюсь, но не могу выразить это словами.

– Это означает, – сказал Миллер, – что под нами и вокруг нас двадцать миллионов человек начинают умирать в офисных зданиях, магазинах и домах, в метро, лифтах и поездах, на кораблях и паромах, на улице и в ресторане двадцать миллионов человек внезапно понимают, что не могут двигаться. Никто не может им помочь. Некоторые оставили свои машины и пытаются подтянуться на руках, их иссохшие ноги беспомощно волочатся за ними. Они взывают друг к другу о помощи, но даже сейчас они не могут понять всех масштабов бедствия. К завтрашнему дню каждый человек станет примитивным животным. Через несколько дней не будет ни еды, ни воды. Я надеюсь, что они умрут быстро – прежде, чем они съедят друг друга. Нация умрет, и никто не узнает об этом, потому что не будет ни газет, ни телефонов, ни беспроводной связи. Я буду общаться со своим народом с помощью почтовых голубей. Пройдут месяцы, прежде чем я смогу присоединиться к ним. Тем временем я могу жить. Я могу переходить с места на место. Звук, который вы слышите из города, – это крик отчаявшихся душ.

Хейслер судорожно схватил Миллера за руку.

– Но если вы остановили все это, вы сможете запустить все заново?

– Нет, мы остановили это электричеством. Теперь электричества больше нет. Я полагаю, что и наши собственные машины были так же выведены из строя.

– Значит, мы умрем?

– Думаю, что да. Возможно, ваши ученые смогут изобрести средство против этого, как сделали мы сто лет назад. Мы выжили. Ваша нация пыталась всеми известными научными методами уничтожить нас, но мы выжили. Возможно, и вы сможете. Что я могу сказать? Мы хотели провести справедливости. Все, о чем мы просили, – это равенство. Вы видели, как эти другие люди голосовали и как они думали. Если бы у них была возможность, они бы мгновенно уничтожили мою маленькую колонию. То, что мы сделали – сделано в целях самозащиты.

Хейслер попытался зажечь свою сигару. Электрическая зажигалка не работала, поэтому он держал ее потухшей в уголке рта и жевал.

– Вы говорите, что вас зовут Абрахам Миллер? Я считаю, что мы в некотором роде двоюродные братья. У меня есть книга, в которой рассказывается об этом.

– Я все об этом знаю. Ваш прадед и моя прабабушка были братом и сестрой.

– Так и сказал профессор, за исключением того, что в то время мы ничего не знали о вас. Однако я хочу поговорить о своей дочери.

Двое мужчин говорили и говорили. В городе продолжал нарастать ропот, непрекращающийся, постоянный, полный новых для нынешнего поколения нот. И все же на расстоянии – от земли внизу до сотого этажа наверху, все это было одним звуком. Хотя он состоял из миллионов вариаций, он слилась в единое целое. Миллер, наконец, начал ходить взад и вперед, от одной стены офиса к окну и обратно.

– Я не думал, что буду так нервничать. Вся моя жизнь была подготовкой к этому моменту. На нашей стороне были правда, справедливость, и даже наш забытый Бог. Я все еще не вижу другого пути, никакого другого пути, но мне плохо от происходящего, Хейслер, меня просто выворачивает. Когда я был мальчиком, я нашел мышь, застрявшую в двери сарая, почти разорванную пополам. Я пытался помочь ей, но замученное животное укусило меня за палец, так что мне просто пришлось сломать ему шею. Она не могла спастись самостоятельно – и когда я попытался помочь ей, она укусила меня, поэтому мне пришлось убить её. Вы понимаете? Я должен был, но, хотя я был прав, мне стало смертельно плохо. Меня вырвало на пол сарая. Что-то подобное происходит там, внизу. Двадцать миллионов изуродованных тел вокруг нас начинают умирать. Возможно, они были мужчинами и женщинами, похожими на тех, что живут в колонии, но они стали одержимы идеей механических устройств всех видов. Если бы я попытался помочь и вышел сейчас на улицу – они бы убили меня. Я не смог бы держаться подальше от них – я не смог бы убить их достаточно быстро. Мы имеем право на это, как никто другой, но меня от этого тошнит.

– На меня это так не влияет, – ответил Хейслер, – я привык сокрушать своих противников. Я должен был, иначе они раздавили бы меня. Я смотрю на все это как на удивительный эксперимент. В течение многих лет я думал о нашей цивилизации – из-за моей дочери. Я потерял интерес. Во многих отношениях я потерял свой боевой дух. Кажется, мне все равно, что происходит, но я хотел бы сломать шеи тем, кто вышел отсюда и сейчас съезжает вниз по спиральному спуску. Я не хочу, чтобы они умерли от голода.

– Нет. Вы останетесь здесь. Я хочу, чтобы вы написали историю всего этого – как это произошло. Нам нужно точное описание, чтобы оправдать наши действия. Вы останетесь здесь и поработаете с моим стенографистом. Я собираюсь найти вашу дочь. Мы не можем позволить пешеходу пострадать. Мы заберем вас с собой. С подходящим оборудованием вы могли бы научиться ездить на лошади.

– Ты хочешь, чтобы я жил?

– Да, но не для себя. Есть дюжина причин. В течение следующих двадцати лет вы сможете читать лекции нашей молодежи. Вы сможете рассказать им, что произошло, когда мир перестал работать, потеть, когда люди сознательно променяли дом на автомобиль, а тяжелый труд и работу на машины. Вы сможете сказать им все это, и они вам поверят.

– Замечательно! – воскликнул Хейслер. – Я назначал президентов, и теперь я становлюсь безногим примером для нового мира.

– Вы достигнете славы. Вы будете последним автомобилистом.

– Давайте начнем, – призвал Хейслер. – Позовите своего стенографиста!

Стенографист появился в Нью-Йорке за месяц до встречи Миллера и представителей автомобилистов. В течение этого времени, благодаря его раннему обучению мимикрии в качестве шпиона, он обманул абсолютно всех, с кем вступал в контакт. В своем автомобиле, одетый как стенографистка, с надушенным и накрашенным лицом и кольцами на пальцах, он прошел незамеченным среди других тысяч таких же женщин. Он ходил в их рестораны и в их театры. Он даже ходил к ним в гости. Он был идеальным шпионом, но он был человеком.

Он был обучен работе шпиона. За многие годы он проникся верностью к своей республики пешеходов. Он присягнул, что республика будет на первом месте. Абрахам Миллер выбрал его, потому что мог доверять ему. Шпион был молод, с едва заметным пушком на щеках. Он был неженат. Он был патриотом.

Но впервые в своей жизни он оказался в большом городе. Фирма этажом ниже наняла стенографистку. Она была очень хорошим работником во многих отношениях, и было что-то в новой стенографистке, что вызвало его интерес. Они встретились и договорились встретиться снова. Они говорили о любви, новой любви между женщинами. Шпион не понимал этого, никогда не слышал о такой страсти, но в конце концов он понял. Она предложила, чтобы они разместились вместе, но он, естественно, нашел причины отказать. Тем не менее, они проводили большую часть своего свободного времени вместе. Не раз пешеход собирался довериться ей не только о надвигающейся катастрофе, но и о том, что он мужчина и своей настоящей любви.

В подобных случаях, трудно найти объяснение, почему мужчина влюбляется в женщину. Его всегда трудно найти. Здесь было что-то извращенное, патологическое извращение. Это было чудовищно, что он влюбился в безногую женщину, когда он мог бы, подождав, жениться на женщине с прямыми, настоящими ногами. Вместо этого он полюбил и желал женщину, которая жила в машине. В равной степени ненормальным было то, что она любила женщину. Каждый из них был болен – болен душой, и один, чтобы продолжить близость, обманывал другого. Теперь, когда город умирал под ним, стенографист почувствовал глубокое желание спасти эту безногую женщину. Он чувствовал, что можно каким-то образом найти способ убедить Абрахама Миллера позволить ему жениться на этой стенографистке – по крайней мере, позволить ему спасти ее от смерти.