Завтра. Дети завтра. Яркий флаг завтра

* * *

Еще раз ночью Дикар пробирался через лес к Домам Группы, но он делал это много спустя Времени Сна. Этой ночью Дикар не прятался за деревом, глядя на Огонь, но бесшумно пробирался вдоль стены Дома Мальчиков с противоположной от Огня стороны; он остановился под определенным окном.

Дикар прислушался, слегка дрожа, но слышал только шум ветра в деревьях, и жужжание ночных насекомых, и мягкое дыхание спящих Мальчиков. Тогда он распрямился – медленно-медленно – и встал. Здесь земля была привалена к стене, так что, когда Дикар стоял, его живот был на уровне низа окна.

Он медленно провел рукой по подоконнику, коснулся плетеной занавески и отодвинул ее в сторону. И когда заглянул внутрь, красный свет упал на спящее лицо, и это лицо было в прыщах.

Дикар облегченно выдохнул. Он верно помнил. Это Джимлейн.

Дикар просунул в окно вторую руку и зажал Джимлейну рот. На него смотрели испуганные глаза Джимлейна.

– Слушай, – выдохнул Дикар. – Слушай меня, Джимлейн.

Дикар говорил так тихо, что едва сам себя слышал, но по выражению глаз Джимлейна он понял, что тот его услышал и понял.

Потом Дикар незаметно ушел, и впервые с того времени, как Томболл бросил ему вызов, он улыбался.

Все было зелено вокруг Дикара, вокруг танцевали листья огромного дуба, на котором Дикар провел остаток ночи. Проснувшись, он по-прежнему улыбался, но когда он сквозь листву смотрел на Группу, которая убиралась после завтрака, мышцы его живота напряглись.

Дикар видел на площадке между Домами Мэрили, она разговаривала с Бессальтон. Дикар видел, как выросла Мэрили, как осунулось ее маленькое лицо, как она бесконечно трогает свою сплетенную из травы юбку, и улыбка на лице Дикара погасла.

Томболл, заросший, как всегда, черной щетиной, подошел к двум Девочкам. Живот его оброс жиром, но по-прежнему был покрыт волосами, и Томболл насмешливо улыбался.

Он положил руку на руку Мэрили, и та отшатнулась от него. Под желтой бородой Дикара напряглись мышцы, поднимая подбородок; из горла вырвалось рычание.

Томболл рассмеялся, и в это время из-за Дома Мальчиков послышались громкие звуки ссоры.

– Он мой! – слышался тонкий голос Джимлейна.

– А я говорю, он мой! – отвечал тонкий голос Биллтомаса, и они вышли из-за угла дома, и между ними был олененок, с петлей на коричневом горле, с тянущимся по земле оборванным концом.

– Он попал в мою ловушку! – пищал Биллтомас.

– Ты лжешь! – пищал Джимлейн.

И тут Биллтомас распрямился и закричал:

– Это ты лжешь, Джимлейн! Я вызываю тебя на бой на кулаках, чтобы решить, в чью ловушку попал зверь и чей он теперь.

Дикар услышал низкий смех Томболла, но голос Джимлейна, переходивший от писка к басу, отвечал Биллтомасу:

– Ты будешь драться за то, чей это олененок? Ты объявляет нашу схватку равной?

И Биллтомас:

– Я объявлю нас равными.

И вокруг все кричали:

– Справедливо! Справедливо! Они равны по силе.

Мальчики и Девочки группы сбегались со всех сторон и кричали:

– Справедливо! Пусть дерутся!

Потом Группа собралась большим кольцом, и олененка веревкой привязали к Сидению Босса, и Томболл, улыбаясь, сел на это Сидение под дубом, и рядом с ним села Бессальтон в мантии своих черных волос, и Джимлейн и Биллтомас стояли перед ними, и Томболл обратился к ним.

Но Дикар смотрел на стоявшую в толпе Мэрили, на две каштановые пряди, упавшие на ее плечи, на набухающие груди под плетеными кольцами из листьев.

Дикар упивался видом Мэрили, а Томболл тем временем кончил говорить, а Джимлейн и Биллтомас медленно пошли каждый к своему концу расчищенного пространства, где они должны будут драться. Джимлейн дошел до круга, повернулся…

Дикар поднял маленькое ружье, и олененок сразу под ним упал, на его горле выступила кровь.

Высоко и резко закричала одна из Девочек, а потом крикнул Дикар:

– Стойте на месте, или я убью каждого из вас, как убил олененка. Убью первого, кто двинется.

– Дикар! – воскликнула Мэрили и замолчала, и все молчали и не шевелились, Мальчики и Девочки по своим сторонам круга, Томболл на своем Сидении Босса.

– Джимлейн, – произнес в наступившей тишине Дикар, – расскажи Группе, как попал мне в руку камень, которым я ударил Томболла, когда мы сражались за то, кто будет Боссом.

Джимлейн, с бледным лицом и огромными глазами, но стоящий прямо, ответил:

– Я положил камень в руку Дикара, когда он лежал у моих ног.

– Я знал, что ты положил мне в руку камень? – спросил с дерева Дикар.

– Ты не знал этого, Дикар. У тебя глаза были залиты твоей кровью, ты был ошеломлен ударами Томболла, и ты не знал, что в руке у тебя камень.

Гул пробежал по кругу, гул и рычание, и Дикар увидел, что Группа не вполне поверила в то, что он ударил Томболла камнем, не зная этого: ведь они должны были драться на кулаках.

– Джимлейн, – крикнул Дикар. – Ты кому-нибудь рассказывал об этом?

– Я рассказал это Томболлу, – ответил Джимлейн, – и Томболл избил меня за то, что я сказал, что ты не знал о камне. И Томболл сказал, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь, и убьет того, кому я расскажу об этом.

– Ты лжешь! – закричал Томболл, вскакивая со своего места. – Ты лжешь, дурак!

Джимлейн закричал от страха перед Томболлом, но возглас Дикара заглушил его крик.

– Назад! – крикнул Дикар. – Вернись на свое место, Томболл, или умрешь.

И Томболл побледнел под своей черной щетиной и вернулся на место.

И Дикар спрыгнул с ветки, на которой стоял, и спустился. Он стоял на упругих ногах на площадке, окруженной Группой, и держал в руке маленькое ружье.

– Эта штука убивает! – крикнул он. – Без нее я не могу убить.

И он отбросил маленькое ружье, отбросил далеко, так что оно упало на крышу Дома Мальчиков и там и осталось.

– Теперь я не могу убить, – крикнул Дикар. – Так же, как вы все.

– Бросайте в него камни! – закричал Томболл. – Группа, забросай его камнями!

И он увидел, что Группа начинает подбирать камни. Бронзовокожий на солнце, на упругих ногах, он видел это, и сердце в нем замерло, но он не шевельнулся.

– Нет! – услышал он высокий, дикий крик. Кричала Мэрили, и она оказалась рядом с Дикаром. – Я объявляю это несправедливым. Я объявляю Группу несправедливой: все против одного.

– Он дрался нечестно! – крикнул Томболл. – У него нет права требовать справедливости. Отойди, Мэрили, и пусть Группа забросает его камнями.

– Я не отойду, – ответила Мэрили. – Босс ты или нет, но ты должен сказать Группе, почему пригрозил Джимлейну, что убьешь его, если тот кому-нибудь расскажет, и убьешь того, кому он расскажет. Если ты по-прежнему считаешь, что Дикар дрался нечестно, почему не хотел, чтобы Группы услышала слова Джимлейна и могла судить сама?

Маленькие глаза Томболла стали словно еще меньше, его рот был крепко сжат.

– Она права! – крикнул кто-то. – Почему, Томболл, ты не хочешь, чтобы мы судили сами?

– Джимлейн лжет, – ответил Томболл. – Он никогда не рассказывал мне это, и я никогда…

– Это ты лжешь! – оборвал его Дикар. – Я говорю, что ты лжешь, Томболл. Я объявляю тебя лжецом, Томболл, и вызываю тебя, чтобы ты попробовал доказать, что ты не лжец. Я объявляю, что дрался честно, и вызываю тебя, чтобы ты смог доказать, что это не так. Я вызываю тебя, чтобы решить, кто будет Боссом Группы. Я объявляю нас равными, и, если ты откажешься драться, я объявлю тебя лгуном и трусом, недостойным быть Боссом Группы и не принадлежащим к Группе. Будешь драться на кулаках, Томболл?

Томболл мог дать только один ответ.

– Я буду драться с тобой на кулаках, Дикар. Драться здесь и немедленно.

И они дрались, били друг друга кулаками, оскалив зубы, с ненавистью в глазах. Но Дикар был подтянут и закален; жизнь, которую он вел с тех пор, как его изгнали из Группы, закалила его, а Томболл был толст и медлителен, ему не хватало дыхания, и бой был недолгим. Дикар свалил Томболла, заставил его валяться у своих ног, и на нем почти не было следов боя, когда он стоял над побитым врагом и слышал крики Группы.

– Ура, Дикар! Ура, Босс! Ура! Ура! Ура!

Дикар едва слышал это. Он искал Мэрили, и увидел ее, и сделал повелительный жест, чтобы она подошла к нему. Она подошла, ее белое стройное тело блестело на солнце, глаза сверкали ярче солнца, и вот она рядом с Дикаром, и он прижимает ее к себе.

Под гром ура Дикар сказал Мэрили:

– За то время, что я был один в лесу, я многое узнал, и одно из этого – у каждого существа есть пара, у птиц и у малых зверьков в лесу, и у оленей. Я узнал, что Тот, кто все это создал, хотел, чтобы так было, и чтобы у нас, людей, тоже было так. Мэрили, я хочу, чтобы ты была моей парой.

Он смотрел ей в лицо и ждал, ждал с напряжением в ожидании счастья и со страхом.

И Мэрили ответила:

– О, Дикар! То, что ты узнал только сейчас, я знала всегда. Дикар, я всегда хотела быть твоей парой.

Дикар ощутил огромную радость, он поднял руку и закричал:

– Замолчите! Все замолчите!

Крики стихли, Группа стояла молча, и Дикар с улыбкой сказал:

– Я многое должен буду сказать вам и многие Правила изменить. Но все это потом. А сейчас я хочу кое-что сказать, но не вам, хотя я хочу, чтобы это слышала вся Группа, вся Группа и всё Другое.

В наступившей тишине он повернулся к большому дубу и к лесу за дубом и заговорил низко, медленно и благоговейно:

– Ты, чей голос в журчании воды в ручье, в шепоте ветра в листве деревьев, в песне ночных насекомых! Ты, кто смотрит на нас днем и ночью! Ты, кому мы говорим «Я-ложусь-спать» во Время Сна! Господь! Посмотри на меня и на Девочку рядом со мной. Ты видишь меня и слышишь, и я говорю, что беру эту Девочку себе в пары, и никого другого, только ее, и обещаю ей, что всю жизнь буду о ней заботиться и никому не позволю обижать ее. Я обещаю, что всю жизнь она будет кость от моей кости и плоть от моей плоти, вся моя жизнь будет ее жизнью, и так будет всегда.

– Услышь меня, господь! – чистым молодым голосом произнесла Мэрили. – Я буду парой этого Мальчика, и ничьей другой, и он будет кость от моей кости и плоть от моей плоти – всегда и всегда.

И Дикару показалось, что мягкая рука коснулась его волос, хотя, возможно, это был ветер. Но как это может быть ветром, если Дикар услышал мягкие тихие слова: «Господь благословляет тебя, сын мой, и тебя, дочь моя».