Атавист

Остановился, уткнулся лбом в холодную стенку, зажмурился, отсекая визуалку. она часто только мешает, сбивая. Всмотрелся сквозь.

Ну вот, так и есть! Конечно же, нет там никакой крови, мне просто показалось по примитивной аналогии.

Я открыл глаза.

Крови не было.

Но я всё равно отчётливо видел следы чужой боли и смерти на его руках. Пять чётких линий.

Три из них были более тусклыми, окончательными. А две — мерцали неровно и слегка дёргались.

Значит, сын профа тоже жив. Об этом спорили — он ведь старше был и уже не носил детской следилки, и правильно, я свою начал срывать сразу, как в школу пошёл, не фиг позориться…

Бред.

Я сам-то себе не верю, так кто мне поверит?

Я ничем не смогу им помочь, хотя они и живы. Мне бы кто помог… впрочем, мне-то как раз помогут. Добрые такие и ласковые, в синих робах, в доме, где стены комнат обиты мягким…

А этот подонок договорится с капитаном. И улетит. На нашем корабле. Может быть, даже в моей каюте поселится. У них почти нет своих кораблей, а рейсовые заходят редко, вот он и договаривается сейчас. Долететь до какого-нибудь густонаселённого мира, а там и до столицы. Вроде как лично сообщить и поднять тревогу. А на деле — просто затеряться. Ищи его потом.

И никто не поможет бедной дурочке, чей сигнал потихоньку наливается оранжевым.

Нет уж!

Пусть это бред, но я же вижу. И, значит, оно есть. И, кстати, вижу отчётливо и устойчиво, а бред не может быть устойчивым, ведь правда же?

И тут…

Я даже дышать перестал, влипнув в переборку.

Эджен!

Он о чём-то говорил с этим, у которого руки. И он, ну этот, который, слегка сократил дистанцию. Непроизвольно, во время разговора. А Эджен точно так же непроизвольно отодвинулся. Да ещё и слегка поморщился при этом — атавист не заметил бы под дежурной улыбкой, но я-то не атавист! Я и через переборку увидел!

И между ними снова метра полтора. А у Эджена дистанция комфорта не больше локтя, никогда ни от кого он так сильно не отодвигался.

Значит, он тоже что-то чувствует — не так остро и отчётливо, как я, но всё же чувствует! Потому и отодвигается.

А капитан — нет. Меня-то он давно заметил, поглядывает недоуменно, хмурится. Он сидит совсем рядом с этим, у которого руки… и ничего. Не отодвигается и не морщится. Вернее, морщится слегка — но только по моему поводу.

Почему он не видит?

Нет, неправильно поставлен вопрос — почему вижу я?

Какое такое преимущество может быть у меня и совсем чуть-чуть у Эджена — и совершенно отсутствовать у нашего славного кэпа? Чего такого во мне особенного, кроме мерзких прыщей и не менее мерзких гормонов?

Стоп.

А почему, собственно — кроме?

Что делают гормоны, кроме прыщей? Обостряют реакции. А что такое реакция?..

Ну да.

Ха!

Значит, вовсе не бред! Значит, и от них бывает польза. А кэп — ну что кэп, он просто старик, потому и не видит уже ничего. Нету у него уже никаких гормонов!

И не мешают они соображалке нисколько, вот я же понял всё! И справедливость восторжествует, и никуда не сумеет удрать этот, у которого руки по локоть. Потому что вот я сейчас отлипну от переборки и войду в кают-компанию, гордый, как Капитан Легенда, и пальцем ткну в негодяя, и добьюсь…

Я отлип от переборки и пошёл. По коридору. Очень неприятное ощущение, когда кровь приливает к ушам. Они начинают гореть.

Добьюсь. Ага. Это я-то?

Я, который и так уже политкорами на клавишу взят за грубое и предвзятое отношение к представителям атавистических меньшинств? Лишней галочки я себе добьюсь, это к аналитикам не ходить. А чего другого — навряд ли.

Но самый ужас не в этом — самый ужас, что не поверят, а потому и проверять не станут. Зачем? И этот, у которого руки по локоть, просто посмотрит с жалостью, примет извинения от кэпа за неполиткоректное поведение бывшего члена экипажа и полетит себе, куда хотел.

А сигнал детской следилки так и будет мигать — сначала оранжевым, потом всё темнее, красным, и снова темнее, до почти чёрного. Пока не погаснет совсем. Дешёвая модель с точностью до ста километров в любую сторону. Это в пустыне ещё дает какие-то шансы на обнаружение, но не в городе. И зачем они вообще такие нужны?!

*

Вот так и получилось, что оказался я перед этой самой дверью.

Последнее место, где бы я хотел оказаться, будь у меня выбор. Но выбора не было, потому что глупая девчонка меньше суток назад прикрепила свой дурацкий призыв о помощи ещё не отрезанными пальцами, и человек за этой дверью — наша с нею единственная надежда. Ему поверят. Именно ему и именно здесь поверят на все сто — если, конечно, сначала он поверит мне.

Я вздохнул.

Смотрел я в пол. Просто из вежливости. Подглядывать за тем, кто не может тебя видеть, как-то нехорошо. А человек за этой дверью видеть меня сквозь неё не может, потому что он — атавист. Наш корабельный атавист, взятый капитаном в качестве талисмана. Мода такая у капитанов пошла после аварии на «Мари-Те», но речь сейчас не о ней.

И вот его-то мне и предстояло убедить.

Убедить слепого в том, что я один вижу то, чего не видят остальные. Ага. Да к тому же после тех гадостей, что я ему в запале наговорил при нашей последней ссоре. Кстати, третью галку я как раз за эту самую ссору и заработал, слишком уж тогда кричал громко и неполиткоректно, даже на афро-ящик записалось.

Извиниться.

Объяснить, что я дурак. Что я совсем так не думал, что я вообще не думал, не умею я думать, потому что дурак. На гормоны сослаться. Вот! Всё равно про них объяснять придётся, вот всё на них и валить. Ну, хочет если — пусть тоже обзовёт меня. К примеру, молокососом. По уложению это почти приравнивается, я проверял. И слово мерзкое, аж передёргивает, как представишь… но пусть обзовёт хоть десять раз, мне не жалко! Лишь бы поверил…

Дверь распахнулась в тот момент, когда я начал опускать руку, так и не постучавшись. Четвёртый раз уже, кстати, не постучавшись.

Он стоял на пороге, уставив на меня свои жуткие белёсые глаза и улыбаясь.

— Привет! А я думаю — кто это там сопит и топчется? Да не стой ты, как приколоченный. Зря, конечно, что без пива, но всё равно заходи.

Извиниться я тоже не успел. И понял, что если хочу успеть хотя бы что-то — извиняться не стоит и начинать, надо сразу о главном. О девочке, которая умрёт, если ей не помочь.

Ну, я и сказал. А потом, чтобы не быть голословным, просто врубил комм и отыскал ту кримформашку с грудастой репортёршей — конечно, включив адаптированный для атавистов вариант трансляции, я же не маленький.

Каким-то краем сознания мне было интересно — произведет ли на него репортёрша такое же сногсшибательное впечатление. Но ничего особенного не уловил — у него даже пульс не ускорился. А потом, на самом трогательном моменте реконструкта, когда у меня даже горло перехватывало несмотря на то, что видел не впервые — он только поморщился и процедил сквозь зубы:

— Репортёр явно не местная. С чего она взяла, что ребёнок с Новожмеринки знает англик? А даже если и знает, глупо звать на помощь на неродном.

Он замолчал, морщась, словно разжевал что-то горькое.

Я осторожно пожал плечами:

— Но она же позвала.

Позвала. Глупо спорить. Вот он, HELЬ еённый, с ошибкой, на весь экран как раз показали.

Атавист тормознул трансляцию и посмотрел на меня. Нет, я не вру — именно посмотрел! И с таким выражением, словно это не он, а я ущербен, и ему меня ужасно жаль, вот только говорить он об этом не хочет.

— Да не звала она. В том-то и дело. Ты же вроде умный парень… читаешь даже. Отвлекись от того, что болтала та дура, думай сам. Ты ребёнок. На твоих глазах только что убили родителей и искалечили брата. Сейчас и тебя, наверное, будут убивать и калечить, только вот дети не верят в собственную смерть. Зато они верят в справедливость. Так чего захочет в такой ситуации ребёнок? Помощи? Как бы не так! Вот ты — чего бы ты захотел? Ну?!

Я снова дёрнул плечом.

Хотел сказать, что я давно не ребенок и вообще не могу представить себя маленькой девочкой. Но вместо этого вдруг выдавил:

— Отомстить.

— Вот! — Атавист радостно ткнул меня пальцем в грудь. Больно, между прочим, ткнул. — Отомстить, указать на мерзавца… Думать ты умеешь, не безнадёжен! Поглядим теперь, умеешь ли ты смотреть и видеть. Смотри сюда!

Его палец прошёлся по замершим в воздухе буквенным фишкам.

— Тебе ни одна из них не кажется странной? Ну?! Неужели ты не видишь, что последняя перевёрнута? Вернее, на самом-то деле как раз и нет, если с нужной стороны посмотреть, перевёрнутой тебе покажется предпоследняя, но сейчас, при таком положении… Девочка торопилась, набирала на ощупь, вкривь и вкось, но букв-то всего четыре! Отвлекись ты от хелпа, подумай, что ещё могут значить эти четыре буквы… Она, конечно, изучала англик в школе, но она атавистка, то есть изучала по старинке, запоминая. В тебя же загружена стандартная языковая база, основные ты должен знать на хорошем уровне. Раш или самостий, судя по названию планеты, ну? Да, у неё был латинский шрифт под рукой, но слово-то явно рашное. Столик потом перевернули, но она-то не вверх ногами писала. Переверни! Ну?!

Я стиснул зубы.

Вот такой он всегда — с полтычка выбешивает! Сам слепой — но при этом ведёт себя так, словно это мы все — слепые, а он один самый умный. Ни за что бы к нему не пришёл, если бы не Катарина.

Главное теперь рассказать всё быстро и не сорваться.

И я рассказал про этих, в кают-компании. И что у одного из них руки по локоть…

Тут меня снова затошнило, и я предпочёл просто переключить комм на внутреннюю трансляцию. Пусть посмотрит пока, а потом я всё объясню и ткну пальцем…

Атавист уставился на экран, как заворожённый, потом обернулся ко мне и назвал умницей. Сказал, что всегда в меня верил. И даже по плечу слегка стукнул — одобрительно так.

У меня аж язык отнялся от неожиданности.

А потом поздно было — он вызвал кэпа, сначала просто по связи, а потом попросил, чтобы тот подошёл на три минуты, разговор, мол, есть. И сказал это таким тоном, что кэп даже не вякнул.

А может, кэп просто увидел его — через все переборки, с кэпа станется. И сам всё понял.

*

Уже потом, давая интервью центральным кримформаторам и благосклонно взирая на выдающиеся достоинства той самой репортёрши (вживую они, кстати, оказались вовсе и не такими уж выдающимися), наш капитан скажет, что с самого начала всё понял и просто тянул время. Бдительность, мол, усыплял и всё такое.

Но это он потом так говорить будет. После того, как шерифа скрутили и выволокли с корабля местные силы правопорядка, а мэр, расплескав кофе и расколотив фарфоровую чашечку, в панике жался к стенке кают-компании и смотрел на нас так, словно это мы были маньяками. Он так ничего и не понял, этот мэр.

А поначалу и кэп тоже не мог понять, что от него хотят и почему атавист тычет пальцем в эти четыре буквы и требует их перевернуть. Пока атавист не начал ругаться. Вот тогда наш кэп поверил. Голову вывернул чуть ли не вверх бородкою, моргнул на буквы пару раз и сильно так помрачнел. А потом долго смотрел на экран внутренней связи, по которому всё ещё транслировали кают-кампанию, глаза щурил, зрение перестраивая — и нахмурился ещё больше. А потом и вызвал кого полагается.