10000 лет во льдах

НОВАЯ АЛХИМИЯ

Исповедь о загадочной смерти Уильяма Хансдеккера.

Читатели газет, возможно, помнят, как в одной из утренних газет Сан-Франциско во второй половине прошлого года прочли следующую статью, относящуюся к инциденту, который, вероятно, потерял часть своей значимости из-за того, что произошел в ту неделю, необычайно богатую на самоубийства и кровопролития, и которая не заинтересовала общественность в целом, из-за того, что мало что было известно о субъекте, который, очевидно, был незнакомцем в городе:

"Смерть от взрыва.

Вчера вечером, около половины одиннадцатого, жители Бродвея в районе Стоктон-стрит были напуганы громким взрывом, похожим на взрыв боеприпаса, раздавшимся из подвала здания, в котором недавно располагалась китайская прачечная, хотя, по всей видимости, в настоящее время он не занят. Офицеры Бивен и МакЭлвейни быстро прибыли на место и, распахнув двери, обнаружили тело мужчины, распростертого на полу среди обломков битого стекла и металла, которые валялись повсюду. Небольшой переносной двигатель Бакстера работал во всю мощь, когда вошли офицеры, хотя все механизмы, которые были прикреплены к шкиву, были разрушены, а шкив и коленчатый вал заклинило. Офицер Бивен перекрыл пар. Осмотр тела показал обесцвечивание, но никаких следов смерти от внешних повреждений. Фрагменты кварца с высоким содержанием свободного золота, которые офицеры подобрали среди обломков, указывают на то, что несчастный экспериментировал с каким-то новым процессом обогащения руд, и эта версия становится более правдоподобным из-за секретности, с которой он, очевидно, проводил свои эксперименты. Причину взрыва выяснить не удалось. При нем были найдены записные книжки, бумаги и письма, последние были адресованы "мистеру У. Хансдеккеру, Сан-Франциско" и, очевидно, были написаны кем-то с востока. Эти и другие его вещи, найденные в этом месте, были взяты под охрану офицерами. Циферблат часов был найден в кармане для часов мертвого мужчины, который лежал на левом боку, когда его обнаружили, а прожженное отверстие избороздило его одежду и закончилось маленьким шарообразным куском сплава, прочно впечатанным в настил пола у его бока. Никаких объяснений этому необычному обстоятельству не было предложено теми, кто собрался на месте происшествия".

На следующее утро появился следующий абзац:

"Дознание коронера.

Вчера было проведено дознание над телом мужчины, погибшего в результате взрыва в подвале на Бродвее позавчера вечером. Присяжные установили, что покойным был Уильям Хансдеккер, уроженец штата Пенсильвания, и что он умер от взрыва машины, с которой работал; причина и характер взрыва неизвестны".

Я не знаю, имею ли я право обнародовать факты, о которых говорится в вышеприведенных пунктах. Меня охватывают столько противоречивых эмоций из-за того, что, возможно, я поступаю неправильно. Я даже опасался давать советы по этому вопросу, болезненно боясь, что в таком важном деле даже самый искренний совет может оказаться не таким бескорыстным, как мне хотелось бы. Противоречивые эмоции, о которых я упоминаю, были, во-первых, тягостным чувством, что я являюсь хранителем тайны, в которой я был слишком робок признаться в то время, и могу сделать это только сейчас, будучи уверенным, что служители закона не имеют права заставить меня назвать свое имя; и, во-вторых, осознание того, что при изложении фактов я обязательно затрону вопросы, которые привлекут внимание и вызовут пристальный взгляд ученых, которые смогут сообщить детали, отсутствующие в моем изложении, и тем самым дать подсказку предприимчивым физикам, чтобы они применили на практике описанные мной опыты, тем самым подвергнув общество той же опасности, которой оно подверглось в результате экспериментов, описанных выше. Если бы я опубликовал эти факты, я мог бы поставить под угрозу интересы горнодобывающей промышленности Калифорнии; если бы я сохранил их в тайне, я должен был бы нести невыносимое умственное напряжение. То, что я выбрал первый путь, я считаю, объясняется исключительно эгоизмом, присущим человеческой природе, и поэтому я должен бросить себя на милость своих товарищей. Поскольку в то же время я должен признаться в некоторой слабости и косности морального характера, это послужит доказательством того, что если я недостаточно заботился о других, то, по крайней мере, не щадил и себя.

***

– Друг мой, вы писатель?

– Иногда я действительно немного пишу.

– И у вас есть возможность опубликовать то, что я собираюсь вам рассказать?

– Думаю, да, если в этом нет ничего предосудительного.

– Предосудительного! Мой дорогой сэр, что угодно, только не это. Это очень важно. Это представляет жизненный интерес не только для этого сообщества, но и для всего мира в целом. Это затрагивает величайшие интересы современности. Это имеет дело с проблемой, которая озадачила изобретательность финансистов, государственную мудрость лучших министров, проницательность политических экономистов всех стран. Это уходит корнями в ту же почву, что и наши самые сильные страсти и желания. Откровение, которое я собираюсь сделать, потрясет и ужаснет весь мир.

Тут он сделал долгий и глубокий глоток пива из стоявшего у его локтя бокала.

Этот диалог произошел в одной из популярных пивных Сан-Франциско – одном из тех мест, где собираются люди всех сословий и профессий: художники, писатели, актеры, люди досуга, деловые люди, а пролетарии, впрочем, и другой плебс, не заходили туда по чисто материальным соображениям. По сути, это было квазиподтверждением и prima facie5, доказательством респектабельности, чтобы находиться там вообще. Это подразумевало, что человек, если он пьет пиво, принимает во внимание обстоятельства его употребления, равно как и обстоятельства самого употребления. Доброжелательность была правилом, а излишества – исключением. Поэтому я критически посмотрел на своего собеседника и попытался составить о нем мнение во время паузы в нашем разговоре – разговоре, который начался за несколько минут до этого с обычного замечания и внезапно перерос в вышеизложенные поразительные наблюдения.

Это был мужчина лет сорока пяти, высокий, довольно худой, с сутулыми плечами, волосы длинные и черные, нос аквилинный6, цвет лица бледный, борода длинная и прямая – черная, как и его волосы, глаза яркие и пронзительные. Его внешний вид производил впечатление человека с хорошими способностями и образованием, и довольно хорошего воспитания, но такого, которому фортуна не улыбалась своими приветливыми улыбками. Об этом я судил отчасти по его одежде, которая, хотя и была опрятной, не была ни изысканной, ни новой, ее сильной стороной было черное пальто почти канцелярских размеров и хорошо поношенная шелковая шляпа образца брокера; отчасти также по твердости линий его лица, сосредоточенному выражению глаз и твердости плотно сомкнутых, почти бескровных губ.

Он был достойным представителем достаточно распространенного в Сан-Франциско типа – типа, сохраняющего сквозь бесконечные фазы калейдоскопического разнообразия безошибочное родовое сходство, порожденное тем многообразным калифорнийским опытом, который делает обитателя свежего, пылкого, вулканического штата, подобного этому, настолько же превосходящим в интеллектуальных способностях и энергии представителей любого другого сообщества, будь то американское или европейское, а были как и те упрямые путешественники, которые "трудился, и творил, и сражался" с Улиссом, решительные духом, которые "всегда с весельем принимали шторм и солнце"7. Он превосходил всех, с кем им приходилось сталкиваться, – кроткоглазых, меланхоличных пожирателей лотосов или грузных, туповатых циклопов.

Мысленно отметив это, я не стал записывать его ни в пьяницы, ни в сумасшедшие, как мог бы и, естественно, сделал бы при менее полном знакомстве с калифорнийской природой, а решил послушать, что он скажет.

– Вы слышали, друг мой, – продолжал он, – о древних алхимиках?

Я зевнул и кивнул.

– Каково ваше мнение о них? – спросил он.

Я сказал ему, что считаю алхимиков средневековья людьми с острым умом и хватким интеллектом, которым помогали лишь тусклые лучи зарождающейся науки, они боролись с проблемами, которые, как показало бы хорошее научное образование, не имели под собой никакой основы, детьми, которые слепо хватались за луну, путешественники, которые при тусклом свете обнаруживали странных гоблинов и призраков леса, которые при полном свете дня превращались в ничто иное, как в искривленные стволы обычных деревьев, люди, чье воображение не было подкреплено опытом, разведчики, чей дух был полон перспективами и возможностями их первого путешествия в неизвестную землю.

– Но, – сказал он, – что бы вы ответили, если бы я сказал вам, что мечта алхимика стала за последние несколько недель свершившимся фактом?

– Я бы сказал, – ответил я, – что вы либо сумасшедший, либо дурак, либо плут, либо, возможно, если отдать вам должное, энтузиаст.

Он ничуть не обиделся, но ответил необыкновенно уверенной и многозначительной улыбкой.

– На чем основаны ваши убеждения? – спросил он.

– На тщательно проведенном химическом анализе, на авторитете лучших металлургов, геологов и физиков эпохи, на неизменном опыте прошлого, на неизменной неспособности самих алхимиков обосновать свои заявления об успехе, когда их подвергали испытанию, наконец, на нехватку самого золота – возможно, лучшее доказательство из всех, ибо если бы метод его производства был открыт, кто может сомневаться, что мир уже был бы наводнен этим сравнительно бесполезным металлом, и что скупость, породившая его, была бы неумолимо отомщена его перепроизводством.

– Ваши аргументы, – ответил он с улыбкой, – хороши лишь в той мере, в какой они хороши, но достаточно ли далеко они заходят? Утверждать, что вещь не может быть сделана, потому что она еще не была сделана, и противоречит нашей оценке точных наук в настоящее время, значит признать невозможность новых комбинаций в различных отделах открытий и претендовать на глубокое научное знакомство со всеми законами природы, в обоих случаях я уверен, что человек с вашим, очевидно, здравым рассудком дважды подумает, прежде чем принять их. Вы находитесь в некотором роде в состоянии короля Сиама, чья вера в догматы определенного миссионера была сильно поколеблена утверждением этого миссионера о существовании страны под названием Голландия, где лошади ходят по воде. Тем не менее, вы не более виновны, чем этот варварский король, который никогда не видел льда и не имел его описания, и поэтому не может быть осужден за то, что было просто его невежеством.

Я скривился от упрека и сделал лучшее, что мог сделать в сложившихся обстоятельствах – выиграл время, сделав заказ официанту в белом фартуке, который ответил со своей обычной готовностью.

– Но, – сказал я, – если предположить, что можно производить золото на заказ в любых желаемых количествах, вы когда-нибудь задумывались о том, какой катастрофический эффект это произведет на человечество в целом? Представляли ли вы себе финансовое землетрясение, которое потрясло бы внутренности торговли до самого ее основания? Мертвый груз, который заставил бы равновесие обменного баланса рухнуть среди воплей и анафем цивилизованного мира? Неудачи торгов, ужас капиталистов, полное недоумение тех бесчисленных единиц, из которых состоит страна – людей с небольшими средствами? Я считаю, сэр, что человек, обладающий властью сделать это, был бы преступником – преступником, если хотите, в том смысле, в каком Наполеон был преступником, в том смысле, что он ниспроверг бы существующие условия общества и принес бы разорение тысячам, даже миллионам, и как преступник, он должен быть безжалостно свергнут и уничтожен.