Самое главное приключение

— Что касается нервозности, — рассмеялся капитан, — то у меня самого иногда случаются нервные приступы, когда я представляю, как вся эта прекрасная нефть будет уходить в колодцы. А это может случиться в любой момент. Но вы еще не сказали нам, почему вы хотите продолжать.

— Дрейк, на самом деле, больше меня знает о том, что может ждать нас впереди. — Доктор посерьезнел. — Накануне нашего последнего, не исключаю, спокойного дня на земле я считаю единственно правильным поделиться с вами всеми своими подозрениями. Дрейк сможет высказаться позже.

Это не просто праздник натуралиста. Тонны образцов, которые мы собрали, без сомнения, бесценны по сравнению с океанами нефти, что вы ожидаете обнаружить. Но какими бы бесценными ни были наши коллекции и какими бы богатыми ни оказались ваши нефтяные месторождения, и то, и другое вместе взятое не стоит и доли цента в сравнении с истинной целью этой экспедиции.

Андерсон уставился на него, разинув рот:

— Ради всего святого, зачем вы явились сюда?

— Как я уже сказал, я действительно не знаю. Я могу только догадываться. Если мои подозрения верны, мы спасем цивилизацию от ужасного бедствия.

Капитан недоверчиво посмотрел на него.

— Вы просто меня разыгрываете. Хотите поквитаться за тот спектакль, что мы мы с Оле устроили вам в Сан-Франциско. Когда это вы решили, что мы — отряд богопомазанных крестоносцев, выступающих в поход, чтобы сделать мир безопасным для демократии?

— Нет, мы не сделаем мир безопасным для демократии, монархизма, социализма или любого другого милого вероучения. Мы сделаем мир безопасным для самой жизни в нем. Я говорю серьезно. Это самое главное приключение. На том заваленном тушами пляже я впервые определенно распознал некое фундаментальное зло во всех странных вещах, которые мы видели до сих пор. Второй конкретный намек исходил от того черного камня, на который налетел в санях Дрейк.

— Речь о надписях на нем? — прищурился Оле.

— Нет. Сам камень был ключом к разгадке. Дрейк, у вас найдется кусочек того, что вы разломали вчера?

Дрейк достал небольшой осколок черного камня. Лейн передал его капитану.

— Вы получили образование горного инженера, Андерсон. Даже двадцать лет, проведенных с китами, не могли заставить вас забыть простейшие основы элементарной геологии. Взгляните хорошенько на этот кусок камня и скажите мне, что это, по-вашему, такое. Вот мое увеличительное стекло.

Капитан долго и с любопытством изучал осколок.

— Я не хочу выставлять себя дураком, — сказал он наконец, возвращая лупу и камень.

— Продолжайте. Что это за вещество? Я не пытаюсь заманить вас в ловушку.

— Ну, доктор, либо я забыл все, что когда-либо знал, либо это вообще не обломок скалы.

— Если это не обломок скалы, то что же это?

— Изготовленный, я бы сказал, искусственный камень, если хотите, или странный сорт цемента.

— Совершенно верно.

— И что из этого вытекает?

— Неужели вам не кажется удивительным, что континент, умерший до рождения Америки, покрыт миллионами и миллионами тонн искусственного цемента, испещренного надписями? Надписи сами по себе не столь уж таинственны. Я убежден, что с начала времен жили, умирали и были забыты бесчисленные расы. Архейские скалы — это непрочитанная история. Но то, что некая раса вымостила обширные территории своего обитания невообразимой массой искусственного цемента, твердого, как алмаз, — это явление, не имеющее аналогов в истории. Это нечто уникальное.

— Вы правы, — согласился Оле. — Ни одна известная раса никогда не мостила больше десяти акров в одном месте. Древние вавилоняне…

— Заткнись, Оле. Продолжайте, доктор.

— Пожалуй, на этом все. Дрейк лучше меня изложит остальное.

— Но вы еще не сказали, что заставило вас проглотить наживку в Сан-Франциско.

— Ваша маринованная рептилия.

— Так не пойдет. Вы только что говорили, что весь ваш хлам не стоит и полцента по сравнению с реальной вещью, за которой вы охотитесь.

— Я преследую цель своей жизни. Это вас удовлетворяет?

— Совершенно. Какова цель вашей жизни?

Доктор засмеялся.

— Да вы морской юрист похитрее Оле! С тем же успехом я могу рассказать вам всю свою историю целиком и покончить с этим. А после Дрейк сможет поведать вам что-нибудь стоящее.

Лейн на миг задумался.

— Все это началось, — продолжал он, — когда мне было около десяти лет. Тетя подарила мне на Рождество экземпляр замечательного научного романа Мэри Шелли — жены поэта, — идея которого основана на искусственном сотворении жизни.

— Я читал его, — нетерпеливо перебил Оле. — Это шедевр. Прямо как в кошмарном сне. «Франкенштейн» — так называется книга.

— Большинству читателей, у которых есть хоть немного мозгов, эта история нравится. Как минимум, это полет воображения, что уже очень много в мире прозаичных, озабоченных сексом зануд. Что ж, эта книга определила ход моей жизни. Вспомните, Оле, как герой романа создает живое существо из химикатов. Это существо было не простой амебой, а сложным, высокоорганизованным чудовищем, наполовину человеком.

Я ничем не умалю значение увлекательной истории миссис Шелли, если скажу, что такое невозможно. Сегодня мы точно это знаем. Благодаря простому смешению химических веществ, как сделал ее герой, невозможно сотворить сложное, высокоорганизованное живое существо.

С другой стороны, не исключено, что из химических веществ удастся создать коллоид — своего рода желе или клееподобное вещество, обладающее некоторыми из основных свойств живой материи. Хотя до сих пор ни один химик или биолог этого не сделал, это не является абсолютно невозможным. Но хочу подчеркнуть, что создание такого коллоида было бы несравненно более легким подвигом, чем тот, который лежит в основе истории миссис Шелли.

Мы можем увидеть относительную сложность этих двух методов на примере из другой области. Первые дикари убивали друг друга, швыряя голыми руками камни. Мы уничтожаем друг друга оптом с помощью различных изобретательных и дьявольских приспособлений, в том числе чрезвычайно сложных машин. Так вот, существует гораздо больший разрыв между клееподобной субстанцией, имеющей некоторое сходство с живой материей, и простейшим организованным живым существом, чем между обломком камня, летящим по воздуху, и торпедой, управляемой по беспроводной связи.

Но все это ремарки в сторону. Самым важным для меня в книге миссис Шелли было то, что возрасте десяти лет она пробудила мое воображение. Я твердо решил стать ученым. Целью моего существования должно было стать сотворение жизни. Я считаю, что это самое главное приключение.

Затем, позже, изучая кое-что из науки, получая образование в неурочные часы, я ясно увидел, что был в миллионе миль от своей цели. А еще позднее, углубившись в естественные науки, я понял, что мой честолюбивый план был фантастической мечтой.

Я видел тогда и вижу сейчас, что если человеческим существам суждено создать жизнь чисто искусственными средствами, то это произойдет не в нашем поколении, не в нашем столетии и, возможно, не в ближайшие два столетия. В том, что в конце концов это будет сделано, у меня нет ни малейшего сомнения. Но до сих пор нам не удалось даже точно сформулировать проблему.

Когда мы точно узнаем, что именно мы ищем, мы это найдем. В настоящее время мы не имеем даже научного определения жизни, которое было бы чем-то большим, чем схоластическая мешанина слов. Следовательно, хотя многим из нас может казаться, будто мы знаем, что ищем, на самом деле мало у кого есть подготовка, способности и научный такт, чтобы искать это разумно. Люди, которые занимаются сегодня происхождением жизни — это безнадежные чудаки того же рода, что искатели квадратуры круга и изобретатели вечного двигателя.

Рано осознав, что моя изначальная мечта была химерой, я обратился к более естественным и гораздо более полезным исследованиям. Я не жалею о времени, потерянном в тщетной погоне за недостижимым знанием. На самом деле оно не было потеряно: так я усваивал истинную науку. С тех пор основная часть моей работы была посвящена законам, управляющим развитием и угасанием животных, и. в качестве побочной темы, изучению болезней, зависящих от аномального развития. Я не стану утомлять вас всем этим.

Я сказал, что отказался от своих поисков жизни. Это не совсем верно. Невозможно искоренить из сознания надежды, желания и страхи детства и юности. Хотя в зрелом возрасте я отбросил всякую мысль о том, чтобы когда-либо напрямую атаковать проблему жизни, мои подсознательные привычки мышления были непоколебимо закреплены в моей юности. Мой психологический склад остался таким же, и я все еще вынужден против своей воли, по большей части подсознательно, постоянно думать об этой проблеме.

Иногда мне кажется, что вся моя работа была направлена на достижение моей первой цели. Я часто бываю потрясен, обнаружив, что то, чем я действительно интересуюсь в том или ином исследовании. — это не искусственное воспроизведение раковых образований, а полноценное создание живых клеток. Какой-то знакомый дух словно продолжает нашептывать мне: «Сделай это. и вопреки себе ты найдешь то, что ищешь». И я, неосознанно слыша этот шепот, поступаю так, как мне велят. Это, конечно, всего лишь реванш моих собственных подавленных желаний.

И снова я не жалею. Ибо моя работа привела по крайней мере к трем положительным открытиям, признанным компетентными специалистами как реальный и ценный вклад в наши знания о некоторых заболеваниях и борьбу с ними.

Теперь, Андерсон, вы спросите, какое все это имеет отношение к нашей экспедиции. Самое прямое и непосредственное. Не будь моего подавленного честолюбия, вы никогда не получили бы от меня ни цента на расходы. Меня не интересует нефть или какая-либо другая форма заработка. Я не стал бы пересекать эту каюту, чтобы заработать миллион долларов. Денег у меня достаточно для меня самого и для Эдит. Большее богатство было бы помехой. И если бы вы пришли ко мне без этой маринованной рептилии, я бы сразу указал вам на дверь.

Вы помните, как сначала я принял вашу находку за молодой экземпляр известного доисторического животного? Верно, ни одно из обнаруженных до сих пор ископаемых не имеет одновременно чешуи и перьев. В цепочке от рептилий к птицам существует почти такое же «недостающее звено», как в цепочке от антропоидов к людям. Но, несмотря на все это, ваш монстр на первый взгляд не выглядел полной аномалией. Короче говоря, он мог являться вполне натуральным животным. Так я сперва решил.

Затем, пока вы рассказывали о своих приключениях, я задумался. Будь вы бывшим зоологом, а не бывшим горным инженером, я мог бы гораздо яснее изложить следующий момент — суть всей истории.

Размышляя над вашим образцом и присмотревшись к нему повнимательнее, я понял, что монстр действительно был монстром, то есть существом, которого природа никогда не создавала и не подвергала эволюции. Имелись поразительные различия между анатомическим строением этого существа и любым мыслимым продуктом упорядоченной эволюции.