Самое главное приключение

— Говорил я тебе, что нужно остаться еще на недельку и поискать другие надписи. Почему ты потащил меня обратно на судно? — проревел капитан Андерсон, обращаясь к возмущенному Хансену.

— Вы сами начали ныть, как старуха, и потащили меня обратно, — возразил Хансен и грозно раздулся. — Я-то знал, что у нас маловато…

— Ну ладно. Продолжайте, мистер Дрейк.

— Как я уже сказал, эти четырнадцать снимков составляют некую последовательность, но далеки от полноты, — снова заговорил Дрейк. — Однако их достаточно для доказательства того, что здесь присутствует единая схема. Сумею ли я распугать этот клубок — другой вопрос… В настоящее время я даже не уверен в том, имеем ли мы дело с текстами либо же простыми изображениями. И если так, каково назначение всех этих превосходных изображений тысяч и тысяч невероятных монстров?

— Они не столь невероятны, как вам кажется, — возразил Лейн. — Не будь ваше образование таким односторонним, вы узнали бы во многих из них первоклассные и на редкость удачные реконструкции вымерших животных, которые изображены с поразительной жизненностью.

— Не могу с вами согласиться, — ответил Дрейк. — Я вполне способен оценить тот очевидный факт, что чудовища на этих ярких изображениях выглядят, словно живые, хотя никогда не видел подобных им животных. Но в более существенном смысле, поражает их искусственность и даже — позволю себе высказать предварительную гипотезу — намеренная искусственность. Люди, которые высекли на скалах эти бесконечные ряды изображений, вне всякого сомнения были представителями высокоразвитой цивилизации. Само совершенство их мастерства изначально вызвало у меня подозрение. Наши резчики по камню, оснащенные всеми современными приспособлениями. не сумели бы их превзойти. И я задаюсь вопросом: не странно ли, что художники, способные проделать такую выдающуюся работу, преднамеренно постарались придать некоторым аспектам своего искусства атмосферу нежизненности? Я не хочу сейчас вдаваться в доказательства того, что искусство их было нарочито фантастическим. Все свидетельства перед вами; вы можете убедиться в этом и без моей помощи. Еще одно обстоятельство также заронило семена подозрений. Мы нигде не видим ни единой попытки изобразить человеческую фигуру. Чем это объяснить? Скажу честно — я не знаю. Однако изображения людей встречаются в искусстве всех народов, и отсутствие их беспрецедентно.

— Но вы ведь не ожидаете найти портреты, скажем, в книге о крабах?

— Вот именно, — быстро и неожиданно отозвался Хансен, пристально глядя на капитана.

— Погоди, вот вернемся на судно, — пообещал капитан. — Твой стиль улучшается, Оле, но ты не должен прерывать оратора. Здесь тебе не заседание профсоюза.

— Резонный довод, доктор, — признал Дрейк. — Но какая раса человеческих существ затратит столько усилий, чтобы высечь на камне научное исследование о доисторических животных, учитывая дешевизну бумаги и типографской краски?

— А если предположить, что в те времена, когда были высечены эти изображения, книгопечатание еще не было изобретено?

— Какая фантастическая гипотеза! Однако…

— У меня есть теория… — с отчаянной настойчивостью прервал его Хансен.

— Оле! — зашикал капитан.

— Раз уж Дрейк совсем заплутал, — улыбнулся доктор, — отчего бы нам не выслушать мистера Хансена?

— Ну хорошо. Оле. Высказывайся побыстрей и не тяни до следующего воскресенья.

— Значит, так, — произнес Оле и поднялся на ноги, дабы подкрепить свою речь внушительным видом округлой фигуры. — Я согласен с доктором Лейном и, следовательно, не согласен с мистером Дрейком. Эти изображения словно живые. Да они сама жизнь! И я объясню вам, почему.

Два года назад, в читальне для моряков в Рио-де-Жанейро, мне попалась на глаза книга с рисунками вымерших животных из каких-то французских и испанских пещер. И кто нарисовал эти картинки? Тот вонючий дурак, что их нашел?

— Оле!

— Простите, капитан. Я позабыл о даме. Нет, воню… я имел в виду, тот дурень, что их нашел, конечно, ничего не нарисовал. У него не хватило бы ни мозгов, ни так называемого художественного гения, чтобы рисовать настолько хорошо. Сегодня никто не обладает таким гением. Эти рисунки были сделаны людьми, которые никогда не видели так называемого современного искусства. Они слишком уж хороши и так похожи на природу, только лучше — ну, вы меня понимаете. Разве великий Майкл Анджело когда-нибудь изображал стада диких буйволов? Нет, он только рисовал из головы толпы ангелочков. Затем пришел Рубенстайн. И разве он…

— Время не ждет, Оле. Убери подальше диких ослов и справки из энциклопедии и поведай нам свою теорию.

— Я к этому подхожу, капитан. Следственно, вот что я думаю: эти давно вымершие буйволы были нарисованы людьми, которые видели буйволов и жили с ними, как говорят французы, еп famille[3]. И отсюда из сказанного вытекает, таким образом, — преподнес он геометрический цветок риторики, почерпнутый из изысканного круга чтения. — что люди, которые вырезали на скалах изображения чудовищных животных, сами жили рядом с ними. Они срисовывали их с натуры. Вот почему эти животные выглядят такими похожими, почти живыми! И разве нашим забытым гениям требовалось отложить свои шедевры в долгий ящик в ожидании Гутенберга? Нет, им не нужны были типографии. Что и следовало доказать, не так ли?

— Полнейший абсурд! — заметил Дрейк, когда Оле с самоуверенным поклоном вновь опустился на затрещавший стул.

— Разве? — насмешливо спросил Лейн. — И почему же теория мистера Хансена кажется вам абсурдной?

— Да потому, что она ставит искусство, созданное за миллионы лет до каменного века, выше искусства двадцатого столетия!

— Суть в том, Дрейк, — продолжал доктор, — что вам столь же мало известно об искусстве первобытных времен, как и мне. Подумайте, еще лет тридцать назад вы. археологи, твердили нам, что истинное искусство зародилось в Греции. Затем обнаружили наскальную живопись каменного века, о которой упоминал мистер Хансен. И с тех пор мы не так много слышим о «Греции, этом чуде веков». Вы непредвзято относитесь к собственным находкам; справедливость требует отнестись точно так же и к фотографиям мистера Хансена.

— Никогда! По крайней мере, до дешифровки.

— Так займитесь ею. Именно этого мы от вас и хотим.

— Но как мне почерпнуть что-либо из сухого каталога вымерших зверей? Господи, даже их треклятые имена мне не известны!

— Дрейк, вы по какой-то причине нарочно прикидываетесь глупцом. Я уверен, что вы многое подметили, только с нами не поделились.

— Всегда предпочтительней в начале работы ничего не знать. — пустился в рассуждения Дрейк. — Это гарантирует, что в конце ее мы, в любом случае, будем знать немного больше.

— Вы заметили какие-либо повторяющиеся особенности на отложенных четырнадцати снимках? — настаивал Лейн.

— Десятки.

— Звучит вдохновляюще. Например?

— Во-первых, примерно пять восьмых чудовищ передвигались на четырех ногах. Во-вторых, около пятидесяти пяти процентов из них лишены хвоста, а у остальных по одному хвосту на брата. В-третьих, в каждой группе животных у одного имеется один видимый нам глаз и, следуя процессу логического умозаключения, один невидимый, то есть расположенный на скрытой от нас стороне профиля. В-четвертых…

— В-четвертых, вы осел, Дрейк! — раздраженно прервал доктор.

— Слушайте! Слушайте! — возгласил Оле.

Дрейк ухмыльнулся.

— Вы случаем не пытались открыть живую устрицу зубочисткой? Когда мне будет что сказать, я сообщу. Мистер Хансен будет рад тем временем придумать для вас еще несколько поэтических теорий.

— Ну хорошо, — смягчился Лейн. — Надеюсь, вы не скажете мне десять лет спустя, что все эти надписи — не более чем окаменевшая таблица умножения.

— Или исследование по интегральному исчислению, — мрачно вставил Оле.

— Боже! — воскликнул Дрейк. — Вам и этот термин знаком? Когда только вы находите время управлять своей посудиной?

— Он не понимает и половины из того, о чем без конца болтает, — пояснил Андерсон с отчетливой ноткой зависти в голосе. — У него есть три тома «Британской энциклопедии» на буквы A, Q и X, «Песнь песней» на норвежском, «Озорные рассказы» Бальзака[4] на французском — который я не знаю, увы — плохонький карманный словарь. «Через природу к Богу» Герберта Спенсера, три четверти «Синей птицы» Метерлинка на шведском и половина на английском, да еще таблица логарифмов. Вот и вся его треклятая библиотека. Хотите считать его гениальным — дело ваше.

— В Бостоне, два с половиной года назад, я прошел проверку умственного развития, — заявил в пространство Оле. — Психолог сказал, что я принадлежу к одному проценту самых развитых людей в Соединенных Штатах.

— Он солгал, — заверил капитан.

— Моя библиотека — отнюдь не единственный источник моей эрудиции, — продолжал Оле, игнорируя замечание капитана. — На берегу я также посещаю публичные библиотеки, — договорил он с показной скромностью.

— Ну что ж, джентльмены, — заметил доктор, — я уверен, что мистер Хансен извлекает больную пользу из своей библиотеки, какой бы маленькой она ни была. Дело не в количестве книг, а в выборе материала для чтения. Я бы сказал, что мистер Хансен отобрал книги для своей «пятифутовой полки» с большим вкусом и тщанием, какие не превзошел бы и сам доктор Элиот. Не хотели бы вы принять экземпляр записок об эволюции Уильяма Дженнингса Брайана в качестве дополнения к вашему Герберту Спенсеру[5], мистер Хансен?

Оле покраснел и забормотал благодарности. Доктор повернулся к Андерсону.

— Так что там с нефтью, капитан?

— Вы в доле?

— Безусловно, даже если наш друг мистер Дрейк не успеет расшифровать надписи до своего семидесятилетнего юбилея. Нам понадобится корабль, я полагаю.

— Сойдет и старый китобоец.

— Льда, значит, в тех местах не очень много?

— Мое судно справится. Хуже придется на суше.

— Я уже догадался. Пригодится ли нам аэроплан? Амундсен брал с собой аэроплан во время экспедиции к Северному полюсу[6].

— Допустим, мы возьмем с собой вашу дикую машину. И кто сядет за штурвал?

— Почему бы не Дрейк? Он молод и быстро научится.

— Ах, я тоже хочу научиться! — умоляюще произнесла Эдит. — Ты же знаешь, каким беспомощным становится Дрейк, когда что-то ломается в его пишущей машинке.

— В самом деле? — возмутился Дрейк. При виде любого инструмента сложнее разводного ключа он и впрямь делался беспомощен, как малое дитя. Тем не менее, Дрейк воображал себя первоклассным механиком-любителем, поскольку Эдит всегда вежливо позволяла ему командовать, пока сама устраняла неисправности пишущей машинки.

Доктор повернулся к Эдит.

— Кто сказал, что вы едете с нами, юная леди?

— Ещё никто. Но ты ведь как раз собирался меня пригласить, правда, дорогой папа?

— Ваше мнение, капитан?

— Решать вам. Она не моя дочь. Если она сможет выдержать сорокаградусный мороз, путешествие ей понравится.