Тень

II

И куда это он так быстро идет после чаепития с Комаровым? Сам пока не знает, хотя нужно зайти в сельсовет познакомиться со списками ОПОП (общественный пункт охраны порядка), встретиться с людьми, поговорить, узнать, чем занимаются. Такая организация, судя по документам, оставленным Дедюхиным, здесь должна быть. Хотя, если разобраться, кто может быть в этом списке? Егоров вспомнил, как перед назначением его и Дедюхина вызвал к себе начальник райотдела Лавров. Тогда тоже зашел разговор про общественные пункты охраны порядка. И тогда еще засомневался Егоров в подлинности списка. Услышав это, майор целую лекцию им с Дедюхиным прочитал о необходимости привлечения общественности. Но в общем разговор получился полезный для Егорова.

Майор тогда объяснил, что при каждом сельсовете обязательно должен быть ОПОП. Любой из нас, работников милиции, а особенно участковый — это воин на своем месте, даже если он один. «Хотя и говорят, что один в поле не воин, мы — воины всегда, в любом количестве, даже в одиночку. Мы поставлены охранять общественный порядок, советских людей, всех вместе и каждого в отдельности, их жизнь, честь, достоинство, имущество. И не только охранять наша задача, но и воспитывать, а проще — лечить души людские, чтобы не прививались в них такие социальные болезни, как воровство, хулиганство, алкоголизм, наркомания, чтобы жил человек чистым и красивым».

Даже Чехова вспомнил начальник райотдела в своем искреннем желании быть понятым. И добавил, что такое возможно, если безупречным будет, в первую очередь, сам милиционер...

Слушая майора, Егоров вдруг подумал, что, не дай, как говорят, бог, вспомнит начальник райотдела о фиктивной справке, которую Павел по доброте душевной выдал в Ижевске Вале... От этой мысли его бросило в жар. А ведь именно так может закончиться беседа — не случайно так много говорится о долге милицейского работника, его моральных качествах. Это и есть основа в успешной деятельности участкового инспектора, его профилактической работы с населением. Участковый должен уметь анализировать, сопоставлять, чувствовать, наконец, ситуацию. «Предотвращение правонарушения даже важнее, чем его раскрытие. А для этого, — особо подчеркнул майор, — вокруг участкового должен быть народ, общественные помощники. Надо создавать общественный совет. Вот с этого и начинай на новом месте. Работай больше с людьми».

— И для людей, — усмехнулся Дедюхин.

— Ты не усмехайся, Михаил Серапионович, дело говоришь, серьезно к этому и относись, — Лавров остановился перед Дедюхиным и погрозил пальцем. — Я в этом твердо убежден: именно для людей! И тебе так говорил, и молодому нашему товарищу Егорову это же говорю: для людей! На бывший твой участок он идет, Михаил Серапионович, ты и помоги, введи в курс...

— Обязательно. Егоров сейчас как раз туда едет. Обоснуется, а потом и я подъеду. Помогу разобраться, спланировать важнейшее, ОПОП создать...

Вот после такого разговора в райотделе и направился Егоров в Чебернюк, однако никаких разъяснений он не получил по делу Зотовой, по ходу ее розыска. Уже больше года, как она исчезла. Что может новый человек, когда Дедюхин, сам выходец из района, ничего не смог? А раз перешел в уголовный розыск, вот пусть и продолжает сам разыскивать — это теперь его главная забота.

Именно так вначале думал Егоров, когда узнал об исчезновении Зотовой. А теперь появилось это письмо. В полевой сумке оно. Подбросили на подоконник. На конверте написано: новому участковому инспектору Чебернюка. Фамилия не написана, просто — «новому участковому» и все. С удивлением взял конверт Егоров. Вскрыл, прочел об исчезновении Полины Зотовой, о том, что милиция напрасно ищет, время тратит, ее в живых уже нет, убита она... Если был бы жив человек, то за такой долгий срок наверняка что-нибудь о нем стало бы известно. А то поискали немного, не нашли и вроде бы успокоились. И муж не очень-то горюет, как видно. Другой бы с ног сбился в поисках, а этот живет не тужит, будто ничего и не случилось вовсе. Наверняка знает, в чем дело, а может, и сам руку приложил, а чтобы быть подальше от греха — сменил жилье. Кто же просто так бросит новый дом и переедет в старый? Угрызение совести покоя не дает, место, видимо, напоминает о чем-то страшном, или душа по бывшей жене болит, видение ее является. Иначе почему же съехал Зотов? А начальство покрывает все это дело, выгораживает виноватого. И прежний участковый Дедюхин, и председатель сельсовета Савин и Петухов — председатель колхоза. А почему? Да потому, что все они одной веревочкой связаны, у всех рыльце в пуху, как-никак вместе тут кашеварили, дела делали, а свидетелей никому не нужно. Какие дела, какие связи, почему свидетель? Ничего не понятно, и разъяснения в письме никакого нет. Только приписка в конце: читаем в газетах и книгах, смотрим по телевизору, как в других местах милиция работает, как преступления раскрывает. Только у нас в Чебернюке не так. Преступники живут спокойно и привольно, а милиция наша местная и в ус не дует, на все глаза закрывает. Может, ты, новый работник, подумаешь, как делу помочь, сумеешь порядок навести, как того закон требует? Прямо так и написано, такое обращение к нему в письме. Чувствуется, кто-то решил высказать наболевшее, сказать новому человеку все, что думает о событиях, в которых предстоит разобраться, и людях, среди которых жить и работать. Жаль только, имени своего не указал...

Получив это письмо, Паша часто вспоминал о нем, размышляя, почему же в райотделе почти ничего не сказали о деле Полины Зотовой? Как продвигается расследование? Что еще не ясно, как работать дальше? Рекомендовали установить тесный контакт с народом, опираться на общественность. Хороший инспектор на участке должен представлять все службы милиции — и уголовный розыск, к ОБХСС, и ГАИ. Именно это имел в виду майор, именно с этих позиций и обращается к нему в письме анонимный автор. А он, соответствует ли он таким высоким меркам? Пока Паша не мог положительно ответить на заданный себе же вопрос. Он еще ничего не знает по делу Зотовой, хотя встреча и разговор с Комаровым насторожили, что-то показалось Паше неискренним в заинтересованной назойливости Комарова, его многословии, торопливости, с которой он объяснял, как, что и почему все произошло, в желании создать у нового участкового определенное мнение, как бы сформировать его. И намеки о частых скандалах в семье Зотовых, которые вполне могли явиться причиной то ли ухода Полины из дома, то ли даже ее убийства. И тут же предположения о поведении Зотовой в городе, что тоже могло привести к несчастью...

Да и сам Зотов держится неестественно как-то, скованно, словно сориентироваться хочет, как вести себя дальше. Одним из первых пришел к Паше, вроде ключи передать, а больше присмотреться к новому человеку. Так, по крайней мере, показалось Егорову во время этой встречи. И свой резон у него был — сразу объявиться, дать понять, что ни скрываться, ни бояться ему нечего, нет за ним никакого греха...

В письме же неизвестный автор именно в этом и сомневается, прямо говорит, что без Зотова не обошлось. Непросто это. Но почему же ничего не объяснили в районе?

Сказали только «дежурные» слова, что нужно, мол, знакомиться с людьми, искать возможности сближения, завоевывать доверие. Он это и так понимает. Присматривается, старается найти общий язык. Вот, например, Комаров много уже наговорил. К его речам нужно отнестись осторожно, вдумчиво. А Зотов, тот больше отмалчивается. Его разговорить нужно незаметно и естественно, начать не сразу, издалека. Это Егоров уже понимал, когда продумывал, каким может быть их первое знакомство. Может, начать с ключа от квартиры, поговорить о пустяках, о саде, например.

Размышления шагавшего по улице Павла прервал звук работающего мотоциклетного мотора. Егоров осмотрелся и увидел, как черноволосый кудрявый мужчина усаживается в седло. Вот он крутнул ручку газа, двигатель взревел, и мотоцикл рванулся вперед и скоро пропал за поворотом, оставив за собой синеватое облако отработанных газов. Вышедшая на крыльцо женщина в белом халате посмотрела вслед мотоциклу, потом резко повернулась и открыла дверь. Перед тем, как войти в дом, она обернулась, махнула рукой, и Егоров услышал:

— Давай, проваливай. Лучше видеть твой затылок, чем лицо.

Егоров осмотрел дом и увидел у входа дощечку с красным крестом и надписью «Медпункт». «Э-э, так вот кто провожал мотоциклиста, кто-то из медпункта, может быть, даже новый фельдшер, заменивший Полину Зотову. Хотя откуда ему взяться? Еще не известно, где Зотова. Значит, эта женщина работала вместе с Полиной. А кого же она так нелюбезно проводила? О больном так не говорят. Знакомый, наверно. А может, муж...»

Почти бессознательно Егоров повернул к медпункту. Только оказавшись перед дверью, он придумал, как себя вести. Нашел предлог — нужно показать левый глаз, как-то вбок растет ресница, вроде бы беспокоит веко. Начнет он с этого, а потом, возможно, удастся узнать что-нибудь о Зотовой.

— Можно к вам? Здравствуйте! — проговорил он, входя. — Что-то пустовато у вас.

— Время такое — с девяти утра до шести вечера перерыв, — послышался голос из-за перегородки.

— Как перерыв? — не понял Егоров. Штора на дверях отодвинулась, и показалась льняная головка. Кругленькое лицо с пухлыми щечками вдруг зарумянилось, блеснули голубые глаза.

— Э-э, оказывается, незнакомый человек. Вот почему не знаете наш рабочий распорядок, — мелодичным голосом проговорила девушка в белом халате. — Летом мы работаем утром с шести до девяти и вечером так же. А, может, вы не лечиться, другие у вас дела, — спросила девушка, увидев милицейскую форму Егорова.

— Ну, болезнь у меня пустяковая — ресницу вот выдернуть надо, моргать мешает, — улыбнулся Егоров.

— Начнем с ресницы, а закончим протоколом?

— Почему протоколом? Каким протоколом? — удивился Егоров.

— А таким, милицейским... Вы наверняка наш новый инспектор. Как же, наслышаны.

Егоров удивился еще раз. Видимо, новости здесь распространяются быстро, очень быстро. Человек только появился, а о нем уже знают. Конечно, форма помогает определить, кто перед тобой, но все-таки. Кто-то успел уже о нем рассказать, обрисовать внешность, выдать, как говорят в уголовном розыске, словесный портрет.

— Ну что ж, предположим, инспектор, но разве инспектор не может заболеть?

— Может, конечно, как и все люди. Но по глазам я не специалист, тем более когда ресница беспокоит.

— Но у меня она действительно растет куда-то вбок, посмотрите, — с улыбкой настаивал Егоров.

— Что я понимаю. У нас «глазник» в декретном отпуске. Нет ее сейчас.

— Да тут дело-то простое. Вырвать ресницу и все, посмотрите!

— А вы не шутите?

— Нет, конечно.

— А что же все смеетесь?

— Ладно, не буду. Сам я из Ягшура, с севера. А здесь выговор у местных иной немного. Слушаю вас и невольно посмеиваюсь, извините. Привыкну скоро. Разрешите представиться — Павел Егоров.

— А меня Лизой зовут. Фамилия Милосердова, медсестра. Если доверите — посмотрю вашу покривившуюся ресницу. Заходите сюда, садитесь.

Егоров повесил фуражку на гвоздь, торчащий в стене, причесался перед зеркалом и сел на табуретку у окна.