Рыжий 2

Глава 30

Машину на повороте повело, и я еле справился с управлением, чуть не улетев в придорожные кусты. Грунтовка была старая и малонаезженная, с замершими лужицами, а в конце, к моему ужасу, заканчивалась полянкой зажатой с трёх сторон молодым и густым сосняком. И нафига я спрашивается свернул с двадцать четвёртого шоссе Гамбург — Берлин? Всё как всегда, хотел как лучше, думал копейка по грунтовке от немца уйдёт в отрыв, а тут внезапно тупик.

Подвывание двигателя преследующего меня «Фольксвагена Гольф» первой серии, было всё ближе и ближе. Тяжело вздохнул, подмигнул сам себе в зеркало заднего вида и вытащил из тайника свой «ТТ». Последняя надежда так сказать. Я даже не знаю кто меня преследует, зачем и сколько их. А у меня всего шесть патронов. Было восемь, но два я сжёг, проверяя работоспособность пистолета.

Покинув «Жигули» встал лицом к приближающейся угрозе, прикрыв нижнюю часть своего тела и пистолет в правой руке капотом автомобиля. Ну, посмотрим, что нам судьба уготовила.

Внезапно звук работы двигателя исчез. Заглушили? Решили пешком пройти и проверить? Знают о том, что здесь тупик? Мысли в голове запорхали растревоженными шершнями.

Но в течении десяти минут ничего не происходило, никто ко мне не пришел. А затем, автомобиль неведомых преследователей завёлся и звук работы его двигателя наоборот стал удаляться. Уехали? Или решили устроить засаду на съезде с трассы? Замерзнув стоять на улице, я забрался в салон «копейки» но на всякий случай приоткрыл окно, чтобы вовремя услышать посторонние звуки.

Так и просидел до сумерек, боясь ехать, и потихоньку замерзал так и не закрыв окно. Мне припомнилось, что я уже видел преследовавший меня автомобиль. Вчера. При выезде из Киля и во время моих посещений Рендсбурга и Шлезвига. Номера были заляпаны грязью, но на лобовом стекле «Фольксвагена», сверху, была приметная белая лента с синими буквами «Hansa Rostock»[151].

Но по дороге из Шлезвига в Фленсбург я этого автомобиля не увидел и успокоился, посчитав встречу с ним случайностью. Переночевав в мотеле с пафосным названием «Глюксбург», я двинулся в сторону Гамбурга. Этот город был последним этапом в процессе обмена денег. Может где-то еще и оставались отделения банков, про которые я ничего не знал, но на дворе было уже 26 декабря 1991 года, а значит истекали и сроки приема металлических денег ГДР.

А затем, неминуемо должен был наступить выбор между сциллой и харибдой во взаимоотношениях с парочкой аферистов, которые всё это и затеяли. Что это будет? Как это произойдёт? Я постоянно ломал над этим голову во время поездок. Все мои контрпланы разбивались о наличие высокопоставленной крыши у моего прапорщика. Так что все мои надежды были только на пистолет и мою удачу.

Тем более, что я получил наглядное подтверждение тому, что могу влиять на ход истории какой бы инертной она и не была. В ноябре мой тезка Женька Журавлёв улетел в Союз, что-то у него в семье случилось, и он выбил из руководства отпуск. А на его место, временно, прислали срочника осеннего призыва, только-только прошедшего присягу. И прям мистическим образом оказавшимся и земляком, и тёзкой.

Евгений Муратов сам был из города Красный Сулин, но закончил училище в Ростове-на-Дону по профессии оператор холодильных установок. Во время одной из наших вечерних посиделок со сверхами, куда позвали и Муратова, он и рассказал страшненькую историю про то, как ехал поступать в Ростов из родного города. И во время одной из остановок электрички его накрыл прям животный страх, гениталии резануло страшной болью, а главное, взорвались его часы. Просто разлетелись по вагону осколками стекла, циферблата и механизма.

Парни-сверхсрочники просто посмеялись над этой, как они считали, сказочкой. А я прям остолбенел от догадки кто передо мной. В глазах возникли строчки из википедии об жертвах Чикатило, куда я полез за дополнительной информацией после просмотра первого сезона сериала. Евгений Муратов, сороковая жертва этого маньяка. И главное, запомнилась информация, что Чикатило прям с ненавистью растоптал часы убитого им мальчишки.

Оказывается, моё письмо всё-таки сработало. Или маньяка спугнули, или поймали и история пошла по другому пути, доказательство которому живой Евгений Муратов. А значит и у меня есть шансы всё изменить и постараться выбраться сухим и чистым из союза с моим прапором и его немецким другом.

Но когда я проезжал через Шлезвиг, за мной опять прицепился вчерашний «Фольксваген». В Гамбурге я потерял преследователей из виду и обнаружил их на своём хвосте только покинув город. И сразу в голову полезли нехорошие мысли о бандитах, БНД[152], полиции или даже наёмниках, нанятых моими напарниками чтобы устранить меня.

По этому и решил оторваться, уйдя с трассы на грунтовку, и оказался в тупике. Окончательно замерзнув, плюнул на конспирацию, завёл двигатель, включил печку и медленно покатил к шоссе. К моему удивлению, никакой засады не обнаружилось и я, вырулив на асфальт, поехал в сторону Берлина.

…

К своему берлинскому дому я уже подъезжал с сильным насморком, болью в голове и першением в горле. В квартире я первым делом измерил температуру, благо небольшую аптечку уже скомплектовал. Тридцать семь и семь, вроде и немного, но мне сразу стало ясно, что я простыл, перемёрзнув в автомобиле.

Выпил пару таблеток аспирина и, на всякий случай, таблетку нурофена. И завалился спать, не забыв выставить будильник. Звон которого еле поднял меня на ноги. Горло болело, из носа текло, а термометр показал тридцать семь и девять. Но мне надо было ехать.

Повторил принятие лекарств и, выпив горячего чая, и не почувствовав вкуса и сладости, пришел к выводу, что у меня «ковид». Сам над собой посмеялся — какой «ковид» в 1991 году? И поехал в свою часть.

По дороге чуть не заглох, кончился бензин. На парах в баке еле дотянул до ближайшей заправки, где и заправился. И где-то к обеду, полностью вымотавшийся, почти в сумеречном состоянии, загнал жигуль во двор моего «конспиративного» дома. Никто меня не встречал и не ждал, и я, переоделся в форму, и направился в расположение.

К моему удивлению, Михалыча в его каптёрке тоже не было, и спрятав пистолет и своё удостоверение личности, мне пришлось идти к старшине Василевскому.

— Заболел. Хреново мне, — прохрипел я, войдя в его комнату, и обессиленно рухнул на ближайший стул.

Игорь моментально сообразив что делать, нашел и привел единственного медика в нашей части, старшего прапорщика Татарчука. Который, потрогав мой лоб, приказал вызывать медицинскую буханку и везти меня в медицинскую часть автобатов.

Как меня забирали, везли и оформляли, помню словно в полусне. Более или менее я пришел в себя на следующее утро. Оказалось, что меня поместили в отдельный инфекционный бокс, где и продержали до Нового года, активно прокалывая, прокапывая и скармливаямне различные препараты.

А в обед 1 января 1992 года меня навестили начальник моего склада майор Чичун Сергей Петрович и майор-особист бригады. Фамилию особиста я не запомнил, а вот звали его Семен Семёнович, как Горбункова в «Бриллиантовой руке».

— Беда у нас, Евгений, — после взаимных уставных приветствий, произнес мой начальник. — Старший прапорщик Кузьмин погиб.

— Ооо, — только и смог я выдавить из себя.

— Это, в общем, секретная информация, — вступил в разговор особист. — Но ты единственный, кто с ним довольно близко общался и даже участвовал в одной операции, — и видя мои прифигевшивые глаза, пояснил. — Мы знаем о твоём участии в обмене металлических денег.

— А что с ним случилось? С Александром Михайловичем? — ушёл от ответа я, прекрасно зная и так, кто из присутствовавших здесь снабжал мелочью прапора.

— В новогоднюю ночь на него с ножом напал его напарник-немец. Ты должен был его знать. Майер, вроде. И ранил старшего прапорщика ножом, в ответ, тот застрелил немца из табельного оружия.

— Как? Он же всегда носил незаряженный пистолет, — удивился я.

— Значит, зарядил, — пожал плечами особист. — Михалыч немцу прямо в сердце попал, а сам истёк кровью. И его еще долго бы не нашли, если бы не начался пожар. Пожарные тела и обнаружили.

— Однако, — помотал я головой. — Чего они не поделили?

— Что-то, видимо, не поделили. И есть подозрение, что много не поделили. Скажи Евгений, ты знаешь ухоронки Кузьмина?

— Знаю.

— Ты должен нам их показать, — у моего начальника азартно заблестели глаза.

— А что я с этого буду иметь?

Майоры переглянулись и, улыбнувшись, друг другу покивали.

— Всё как ты и предполагал, Семёныч, — казалось с каким-то удовлетворением в голосе непонятно сказал майор Чичун.

— Ну, а то! — также непонятно согласился с ним особист.

— Лисин, если покажешь нам ухоронки, то мы тебя демобилизуем. Устроит тебя?

— Да, — согласился я, быстро справившись с удивлением. — А как вы это организуете?

— По медицинским показаниям устроим твою временную негодность к военной службе, ответил особист. — Тем более сейчас ты в медсанчасти. Через три дня из Лейпцига отправляется поезд с осенними демобилизованными. Вот с ними и отправим. А сейчас одевайся, собирайся, Сергей Петрович тебя отвезёт в часть.

…

К счастью, сразу в каптёрку покойного Михалыча меня не потянули. И я успел навестить её без свидетелей, благо копии ключей у меня имелись и хранились в моей комнате. Лезть в три главных тайника старшего прапорщика я не стал, а вот нычку под подоконником, опустошил. Там была пачка советских денег разного достоинства, от рубля и до новых полтинников с сотнями. К моему удивлению, даже две новенькие двухсотрублёвые купюры нашлись.

Всего в пачке, перетянутой резинкой, насчиталась одна тысяча стодвадцатьдва рубля. Майорам советские рубли я оставлять не собирался, пусть делят ухоронки Кузьмина, тем более, что одна из них была с сюрпризом. А мне рубли пригодятся. В бывшем СССР они еще кое-что стоили, по крайней мере на билеты хватит, не собираюсь я добираться домой в плацкарте по ВПД[153]. Забрал свои документы, а пистолет, трогать не стал.

Заодно перетянул из каптёрки ящик водки и два блока сигарет «Kent», которые поутру и презентовал старшине Василевскому, огорошив его тем, что меня демобилизуют по медицинским показаниям. Игорь не особо поверил в такую версию, но водку и сигареты благосклонно принял и разрешил забрать из его каптёрки зимний и парадный комплекты формы.

Особо много вещей я за свои семь месяцев странной службы не нажил. Гражданская одежда и обувь, в которой я ездил по Германии, осталась в том, выделенном мне доме. Там же остались и Жигули «копейка». Доверенность на автомобиль у меня была выписана по 1 января 1992 года, а значит, и он сам мне был уже недоступен. К тому же я не знал про обстановку там. Мало ли, вдруг там полиция сейчас. Напрягало только то, что герр Майер обещал меня записать в домовую книгу. Надеюсь, он этого не сделал. А еще сильней надеюсь, что и домовая книга, и личное дело Эрика Фокса сгорели в том пожаре.

Мой вещмешок, когда был избавлен от долларов, я сдал старшине, и он уже где-то потерялся. Наверное, Игорь его кому-то из дембелей выдал. Но зато сейчас, в ответ на мой подгон водки и сигарет, подарил мне американский военный баул с одной широкой лямкой. Вот в этот баул я упаковал свой нехитрый скарб. В основном то, что и было привезено мной ещё из Союза. За исключением легкой вязаной водолазки и куртки с капюшоном наподобие толстовки из моего времени. Штормовка, не штормовка, фиг её знает как она сейчас называется.