Дмитрий Донской. Зори над Русью

13. СЫН ЗЕМЛИ РУССКОЙ

— Аленушка, вороги!

Из гущи малинника за десятком ордынских воинов следили две пары ребячьих глаз.

Когда ордынцы проехали, ребята юркнули в глубь леса. Здесь было безопасно. Паренек сел на кучу валежника, взглянул на сестренку.

— Аленка, ведь они к нам в деревню идут!

Девочка только кивнула. Стояла она немного боком, прислушивалась, и брату из–под ее белого платочка, повязанного по–бабьи, узелком под подбородок, был виден только веселый вздернутый носик.

— Аленушка, — девочка оглянулась, — если тропой через болото бежать, обогнать ворогов можно?

— Нет, Павлуша, они на конях, едут по торной дороге. Где же их обогнать! — девочка запнулась на полуслове. — Придем мы из леса, батюшки с матушкой нет, а от родимой избушки одни угольки тлеют…

Павлуша сидел нахмурясь, раздумывая, потом встал, сказал, как взрослый:

— Значит, задержать ордынцев надо. Ты беги тропой, поднимай всполох. В случае чего наши мужики первый десяток ворогов перебьют, а остальных пугнуть придется.

— Что ты затеял, Павлуша? — Девочка вцепилась в холстину его рубашки.

— Ничего, сестренка, беги. Я как–нибудь выкарабкаюсь. Ордынцы в лесах, что совы в полдень.

— Что ты затеял? — повторила Аленка, не отпуская его.

Паренек хлопнул себя ладонью по колчану.

— Лук у меня с собой. Я без него в лес не хожу.

Крепко обняв сестренку, он оттолкнул ее.

— Беги!

Аленка опустила голову, мгновение стояла молча, потом в последний раз взглянула на брата и покорно пошла прочь.

— Быстрее, Аленушка!

Девочка от этого оклика рванулась вперед. Павлуша посмотрел ей вслед, вздохнул: — Козочка, — и полез в гущу ельника. Отсюда из темноты, из–под низко опущенных густых еловых лап, прогалина дороги казалась яркой, солнечной полосой. Павлуша затаился, сквозь частую сетку ветвей глядел на дорогу, тревожно прислушивался к сухому потрескиванию хвои под лаптями, точно это потрескивание враги могли услыхать.

Перехватило дыхание, руки чуть–чуть дрожали, но едва он услышал топот копыт, едва увидел врагов, сразу же стало легко: и мыслей страшных нет, и руки не дрожат. Поднял лук. Наложил стрелу. Вгляделся.

Передовому воину, видимо, было жарко: кольчужная бармица, [175] вместо того чтобы спадать от шлема на плечи, приподнята и ремешком к шлему прихвачена. Павлуше хорошо были видны смуглое, блестящее от пота лицо ордынца, его небольшая черная бородка и белая полоска шеи под ней, проглядывавшая из раскрытого ворота рубахи. В эту белую полоску Павлуша и прицелился, медленно, осторожно натянув тетиву.

Свистнула стрела.

Голова татарина дернулась в сторону. Он крикнул на весь лес каким–то странным захлебывающимся воплем и повалился с седла. Остальные стали, как вкопанные, озирались по сторонам; вдруг в задних рядах кто–то взвизгнул, пустился наутек, и так велик был страх степняков перед русским лесом, что и все остальные ордынцы помчались за ним следом.

Надо было уходить, а Павлуша с дрожью косился на лежащего в пыли врага и не в силах был сдвинуться с места, а когда опомнился, поздно было.

Подняв щиты, готовые к бою, прямо на него по дороге двигались тесные ряды врагов. Может быть, еще можно было юркнуть в чащу, где уж тут биться, но мальчишеский задор взял свое. Павлуша пустил вторую стрелу. Она щелкнула в щит передового, отскочила. В ответ полетели вражьи стрелы. Одна впилась Павлуше в плечо. Паренек не сдержался, громко охнул, попытался бежать, но ордынцы, разглядев в ельнике его белую рубаху, били уже прицельно, и новая стрела ударила в грудь. У мальчика потемнело в глазах. Он метнулся в сторону, но спрятаться за стволы не поспел, третья стрела попала ему в голову. Видимо, стрела была на излете, она только глубоко царапнула да сорвала шапку, но Павлуше и этого было довольно, и, как в черный омут, он головой вниз упал в зеленую заросль папоротников.