Поединок. Выпуск 15

XXVIII

Настал сочельник.

Мартин Бек получил праздничный подарок, который не развеселил его, как надеялась дочь.

Леннарт Колльберг получил праздничный подарок, который довел его жену до слез.

Оба они решили не думать ни об Оке Стенстрёме, ни о Тересе Камарайо, и обоим это не удалось.

Мартин Бек проснулся рано, однако остался лежать в кровати, читая книжку до тех пор, пока в своих комнатах зашевелились другие члены семьи. Затем он встал, надел защитного цвета брюки и шерстяную рубашку. Жена, которая считала, что на сочельник надо одеться по-праздничному, увидев его, изумленно свела брови, но ничего не сказала.

Пока она по традиции ездила на кладбище на могилу своих родителей, они вместе с Рольфом и Ингрид убрали елочку. Дети были радостны и шумливы. И Мартин Бек старался не испортить им настроения.

Праздничный ужин был грандиозным, сели учесть, что за столом сидело только четыре персоны, из которых одна редко съедала обычный обед, одна худела, а одна слишком устала, приготавливая все это. Остался только Рольф, который, правду сказать, ел за них всех. Сыну было двенадцать лет, и Мартин Бек всегда удивлялся как в таком худом теле ежедневно вмещается столько еды, сколько он сам насилу съедает за неделю.

Все помогали мыть посуду, что также бывало только в сочельник.

Потом Мартин Бек зажег свечки на елке, вспомнив братьев Ассарссонов, которые продавали искусственные елки, прикрывая этим торговлю наркотиками. Потом все выпили подогретого вина, и Ингрид сказала:

— Теперь наступил момент привести коня.

Как всегда, они договорились, что каждый получит только один подарок, и, как всегда, их оказалось больше.

Мартин Бек не купил Ингрид коня, зато подарил ей жокейские брюки и абонемент на полугодовые курсы верховой езды.

Сам он получил двухметровый шарф, связанный Ингрид, а также плоский пакет, и дочь выжидательно смотрела на него, пока он разворачивал бумагу. Там оказалась пластинка на 45 оборотов. На пластиковом конверте была фотография толстого мужчины в хорошо известном мундире лондонского бобби. У него были огромные топорщившиеся усы, а растопыренными пальцами в перчатках он держался за живот Он стоял перед старинным микрофоном и, судя по выражению лица, смеялся во все горло. Надпись на обертке гласила, что сам он зовется Чарлз Пенроуз, а песня — «Приключения смеющегося полицейского».

Ингрид принесла проигрыватель и поставила его на полу. Она вынула пластинку и посмотрела на надпись:

— Первая песня называется «Смеющийся полицейский». Правда, здорово! А?

Мартин Бек был небольшим знатоком музыки, но сразу узнал, что ее наиграли в двадцатых или тридцатых годах, а может, и еще раньше. Он вспомнил, что слыхал эту песню еще мальчиком, и в памяти его вдруг всплыли строчки из нее:

Увидишь, как смеется полицейский,

— что крупно повезло тебе, считай.

Пошарь в кармане, выуди монету

и как медаль в награду ему дай

Каждая строфа кончалась взрывом хохота, наверное заразительного, ибо Инга, Ингрид и Рольф стонали от смеха.

Мартин Бек не смог принять веселый вид, не принуждал себя улыбаться. Чтобы не разочаровать совсем детей и жену, он поднялся и сделал вид, что поправляет свечи на елке.

Когда пластинка перестала крутиться, он повернулся к столу. Ингрид вытерла слезы, посмотрела на него и укоризненно сказала:

— Но, папа, ты же совсем не смеялся!

— Почему же, было ужасно смешно, — неубедительно ответил он.

— Вот, послушайте еще эту, — молвила Ингрид, переворачивая пластинку. — Она называется «Парад веселых полицейских».

Наверное, Ингрид раньше не раз проигрывала пластинку, так как теперь запела дуэтом со смеющимся полицейским:

Грохот, будто с неба гром.

Пыль по улицам столбом.

Фараоны вышли на парад.

Блеск в глазах и бодрый вид,

На мундирах медь горит.

В мире не найдешь славней ребят.

Издавала аромат елка, горели свечи, дети пели, и Инга щеголяла в новом халате. Мартин Бек, поставив локти на колени, а подбородком опершись на руки, смотрел на обертку пластинки с полицейским, который хохотал во все горло.

Он думал о Стенстрёме.

Зазвонил телефон.

Леннарт Колльберг старательно смешивал разные вина, раз за разом пробуя смесь, пока не удовлетворился ее вкусом, затем сел к столу и оглядел комнату, производившую полное впечатление идиллии. Бодиль лежала на животе и заглядывала под елку. Оса Турелль сидела на полу, поджав ноги, и играла с ребенком. Гюн сновала по квартире с кроткой, ленивой небрежностью, босая, одетая во что-то среднее между пижамой и спортивным костюмом.

Он положил себе на тарелку кусочек вяленой рыбы, удовлетворенно вздохнул, ожидая заслуженного сытного ужина, который вот-вот должен начаться, затем заложил за воротник рубашки конец салфетки, расправил ее на груди и поднял рюмку, глядя против света на прозрачный напиток. И как раз в этот момент зазвонил телефон.

Колльберг мгновение колебался, одним духом выпил вино, пошел в спальню и снял трубку.

— Добрый вечер. Вам звонит Фрейд.

— Очень приятно.

Колльберг был уверен, что не попал в список дежурных на случай тревоги и никакое новое массовое убийство не вытянет его из дома. Для таких вещей выделены специальные люди, например Гюнвальд Ларссон, который не избежал этого списка, и Мартин Бек, который отвечает за все в силу своего высокого служебного положения.

— Я дежурю в психиатрическом отделении тюрьмы на Лонгхольмене, — сказал Фрейд. — Один наш пациент хочет немедленно поговорить с вами. Зовут его Биргерссон. Он говорит, что обещал вам, что это очень важно, и…

Колльберг свел брови.

— Он не может подойти к телефону?

— Нет, правила этого не позволяют.

Колльберг помрачнел.

— О'кэй, я еду, — сказал он и положил трубку. Жена, услыхав последние слова, вытаращила на него глаза.

— Я должен поехать на Лонгхольмен, — виноватым голосом заявил Колльберг. — И как, черт возьми, найду я кого-то в сочельник, чтобы меня подвезли?

— Я тебя повезу, — сказала Оса. — Я еще ничего не пила.

Дорогой они не разговаривали. Вахтер в тюрьме подозрительно посмотрел на Осу Турелль.

— Это моя секретарша, — сказал Колльберг. Биргерссон не изменился. Может, только казался еще более робким и худым, чем две недели назад.

— Что вы хотите мне сказать? — недовольно спросил Колльберг.

Биргерссон улыбнулся.

— Это, должно быть, глупо, — сказал он, — но как раз сегодня вечером я вспомнил одну вещь. Вы же спрашивали меня о машине, о моем «моррисе». И…

— Да. И?..

— Как-то, когда мы с младшим следователем Стенстрёмом сделали перерыв и просто болтали, я рассказал одну историю. Помню, что тогда мы ели свиной окорок с пюре. Это моя любимая пища, и теперь, когда нам дали праздничный ужин…

Колльберг смотрел на собеседника злым взглядом.

— Что за история? — перебил он.

— Ну, точнее, рассказал о самом себе. Случай с тех времен, когда я жил на Руслагсгатан со своей…

Он остановился и бросил нерешительный взгляд на Осу Турелль.

— Да, да, — сказал Колльберг. — Рассказывайте.

— Жил со своей женой. У нас была только одна комната, и когда я сидел дома, то всегда нервничал, меня все угнетало, раздражало…

— Ага, — сказал Колльберг. Он чувствовал жажду, а еще больше голод. Кроме того, от гнетущей атмосферы тюрьмы его еще сильнее тянуло домой.

Биргерссон продолжал рассказывать спокойно и обстоятельно.

— Вот я и ходил вечерами в город, просто чтобы не сидеть дома. Это было почти двадцать лет назад. Часами ходил по улицам, временами даже всю ночь. И, чтобы убить время, чтобы не думать о своей невеселой жизни, о доме и жене, нашел себе развлечение.

Колльберг посмотрел на часы.

— Так, так, — нетерпеливо молвил он. — И что ж вы делали?

— Ходил улицами и вдоль стоянок и смотрел на машины. Я изучил решительно все модели и марки. Через какое-то время я мог узнать все виды машин на расстоянии тридцати — сорока метров, глядя на них с любой стороны. Если бы была такая игра на отгадывание марок машин, ну, например, автолото, я бы определенно получил самый большой выигрыш. Не имело значения, смотрел ли я на машину спереди, сзади или сбоку.

Колльберг покорно пожал плечами.

— Можно получить большое удовольствие от такого простого развлечения, — продолжал дальше Биргерссон. — Иногда попадались в самом деле редкостные модели, такие, как «лагонда», или «ЗИМ».

— И вы разговаривали об этом с младшим следователем Стенстрёмом?

— Да. И больше ни с кем, кроме него, и он сказал, что, по его мнению, это интересно.

— И чтобы сообщить это, вы вызвали меня сюда в половине десятого вечера? В сочельник?

Биргерссон, видимо, обиделся.

— Но вы же просили осведомить вас, если что вспомню.

— Разумеется, — поднялся Колльберг. — Благодарю.

— Но я же не сказал еще самого главного, — пробормотал Биргерссон. — Младшего следователя особенно заинтересовало одно. Я вспомнил это, поскольку вы спрашивали о «моррисе».

Колльберг вновь сел.

— Так. А что именно?

— Ну, мое любимое развлечение тоже имело свои трудности, если можно так сказать. Некоторые модели трудно было отличить, особенно в темноте и если смотреть с большого расстояния. Например, «Москвич» и «опель-кадет», или «ДКВ» и «ИФА».

— А при чем здесь Стенстрём и ваш «моррис»?

— Мой «моррис» ни при чем, — ответил Биргерссон. — Просто младший следователь заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего было отличить «моррис-минор» от «рено КВ-4», если на них смотреть спереди. Сбоку или сзади — не трудно. А просто спереди или чуть наискось в самом деле было нелегко. Хотя со временем я натренировался, но все же иногда ошибался.

— Постойте, — перебил его Колльберг. — Вы сказали «моррис-минор» и «рено КВ-4»?

— Да. И вспоминаю, что младший следователь даже подскочил, когда я ему сказал об этом. Все время, пока я рассказывал ему о своем увлечении, он, казалось, не очень внимательно слушал. А когда я сказал об этом, он страшно заинтересовался. Несколько раз меня переспрашивал.

Когда они возвращались домой, Оса спросила:

— Что это дает?

— Я еще толком не знаю. Но, может, наведет нас на след.

— Того, кто убил Оке?

— Может быть. По крайней мере, это объясняет, почему он написал слово «моррис» в своем блокноте.

— Подожди, я также кое-что вспомнила, — сказала Оса. — За несколько недель до смерти Оке сказал, что как только будет иметь два свободных дня, так поедет в Смоланд и что-то там узнает. Кажется, в Экшё. Это тебе что-то говорит?

— Ничегошеньки, — ответил Колльберг.

Город был пустой, единственными признаками жизни на улицах были несколько рождественских гномов, которых связывала профессиональная усталость и валило с ног слишком щедрое прикладывание к бутылке в гостеприимных домах, две кареты «скорой помощи» и полицейская машина. Через какое-то время Колльберг спросил:

— Гюн говорила, как будто после Нового года ты нас покидаешь?

— Да. Я поменяла квартиру. И хочу найти другую работу.

— Где?