Полумейстер

106. Эурон

...он, ...он, ...он, ...он

Эурон, Урратон

Он

Имена он берёт как женщин, как драгоценности, как всё в этой жизни, не спрашивая разрешения, легко и властно, и так же легко выбрасывает. Имя — звуки, нанизанные на ниточку, не имеющие значение. (Ничего не имеет значения, только он, ночная тень, всевидящий красный глаз луны над головой.) Когда он станет богом, он возьмёт новое имя, и тот, что за Стеной, ничего не поделает, даже если имя будет его собственное.

Всё в этой жизни надо брать.

Получают только глупцы и трусы.

Чёрная древесная кора изгибается под прикосновением, как женский стан. Он наносит удар ножом и слизывает сок, слаще сладкого и горше горького, на вкус похожий на солёную воду и молоко матери, женские соки и кровь врага, вино и рыбье мясо. Деревья — его гарем, его покорные жёны, его рабыни, готовые отдаться хозяину по первому слову. Готовые поить его из своих чёрных жил, пока в них не кончится сок.

Горит, горит, горит свеча из драконьего стекла, перекрученная, как жертва на дыбе, стонущая, кричащая буйством красок. В чёрном лесу Кварта все краски немы, он так любит куда больше, тишина лучше звука, громче звука. В тишине нет ничего лишнего. Свеча тщится пересилить тишину, но он ей не позволит, он не зажжёт её дома, где стены охотно отразят её крик, не зажжёт на улице, не даст окрасить белые груди первородным снегом и чёрные волосы — ночью без звёзд. Только здесь, где нет цвета, а только чёрные деревья и их благословенный сок.

Колёса крутятся, стучат, цепляют друг друга зубцами, заставляя вертеться мир. Глупцы думают, что мир вертит их Сокол Света, но он знает: это лишь колёса, рычажки, винтики, ремни передачи. Он видит их всякий раз, когда зажигает свечу и пьёт сок, видит, как колёса собирают из ничего мир, огонь на востоке и лёд на западе. Он будет танцевать сегодня среди этих колёс, он направит их в нужную сторону.

Направит их к дракону.

Он взмахивает рукавами, как крыльями, и в воздух поднимаются мёртвые птицы, и вода становится кровью, и тени начинают свой танец, его тени, рождённые из сладких утроб его женщин и пролитой с семенем жизни. Ему не жалко жизни, потому что жизнь — тоже лишь движение колёс, иллюзия, отвергнутая Бессмертными, отвергнутая им, отвергнутая тем, кто за Стеной. Он взмахивает рукавами и посылает страх навстречу стенам древнего замка и недовольно кривится, когда страх обращается вспять, коснувшись стоп беловолосой девочки и рыжего мальчика.

Зачем они упорствуют?

Пусть откажутся, пусть отдадут ему дракона — и он уйдёт. Ему не нужен их замок — он не любитель мёртвых камней. Ему не нужны их жизни — он получит их и так, когда станет богом. (Он шепчет брату в шуме волн и хохочет, когда слышит трепет и благоговение в его голосе. Эйр-он, тоже он, тоже его, тоже взят и никуда не денется.) Дракона нельзя взять, только получить — от матери, от хозяина. Эурон ненавидит получать, но у него нет выбора, ему нужен дракон, кровь и кости, пропитанные магией старой Валирии, зачатые с именем того, за Стеной, на устах.

Но страх обращается вспять, и мальчик с девочкой стоят крепко, и семь звёзд горят над их головами так ярко, что кожа может обуглиться от этого света. Семь звёзд и ядовитая солёная вода, которая встаёт волной, высокой, как в день Рока Валирии. Бейлон (Бейл-он, тоже — он, тоже — его брат, его) обещал, что мальчишка будет лишь сухопутным трусом, почему вода его защищает? Почему звёзды горят так ярко и так больно? Как простой пёс может сворачивать шеи его птицам?

Он топает ногой, и колёса вертятся быстрее, быстрее, быстрее. Птицы поднимаются, кровь бурлит, тени танцуют, его тени, его птицы, его кровь, всё его, весь мир, почему-то не этот замок, только не замок и не дракон, почему они не могут стать его? Как они могут не стать его?

Почему у железянина горит звезда во лбу и звезда на рукояти меча?

Ввысь, ввысь, ввысь тянется пламя стеклянной свечи — и опадает, опадает, опадает как красные листья с чёрных деревьев, и он опадает вместе с ним, и лежит на земле обессиленный, как после ночи любви, полностью истратив себя и не желая ничего видеть и знать.