Полумейстер

121. Экстремальное богословие

Сандор никогда не думал, что так ненавидит птиц. Дохлых. Нет, живые ему тоже не особенно нравились, мелкие шумные мрази, но дохлые были хуже некуда, особенно когда не желали послушно лежать и тухнуть под кустом, а летели в сторону Винтерфелла, соря вонючими перьями.

Теон тоже ненавидел птиц, и ещё дохлых волков — свежее приобретение человека-пиздеца, которое не менее настырно лезло на стены с тех пор, как тени начали заканчиваться. И хорошо, они препротивно выли, когда наступали на освящённые цветы.

Ещё Теон любил баб — знал самых знойных красоток в округе, а они хорошо знали его, и были не прочь уделить внимание его друзьям, даже стрёмным гигантам с жжёной мордой. Ласки, данные по доброй воле, не за деньги, оказались куда приятнее — пусть северные бабёнки и уступали южным шлюхам в умении красиво врать, их поцелуи были горячее, а объятья — крепче. Септон Шейл, славный малый, не сильно осуждал Сандора за эти похождения: говорил, никто не становится святым в одночасье. «Мужчины слабы перед плотскими порывами, и порой разумнее им поддаться и покаяться, чем бороться с ними и погружаться в злобу. Главное не опускаться до вымогания ласк силой», — говорил он.

В общем, всё было не так плохо, и он был доволен дружбой с Теоном, ещё бы мальца не приходилось постоянно спасать от утопления. Окунаться в пруд с молитвой — это Сандор понять мог, но сидеть под водой, пока не сдохнешь? Странный был у железян бог, если так обращался со своими служителями. Семеро были куда лучше: неси им цветы, жги огни и свечи, читай молитвы, коли петь не можешь — и всех дел: ни крови не надо, как деревьям, ни вот этих вот купаний с ныряниями. Нормальные, серьёзные боги для серьёзных нормальных людей: ты их просишь, они помогают, без скандала, явлений, голосов в голове и прочего.

— Воин не станет сражаться вместо тебя, но он укрепит твою руку и сделает меч крепче и острее, Мать не пожалеет никого вместо тебя, но даст твоему сердцу способность любить, — объяснял септон. — Наши боги тише прочих, они редко показывают своё лицо и не вмешиваются в нашу жизнь открыто.

— И хорошо, — хмуро сказал Сандор. — И без того хватает всяких уродов, которые в неё лезут. Хоть боги в стороне остаются.

— Они не в стороне, — поправил септон. — Они всегда с тобой. В горе и радости, всегда рядом. Вместе с тобой страдают, вместе с тобой счастливы.

Он не мог представить себе богов — властного Отца, гордого Воина или нежную Деву — горящими в жаровне вместе с ним, или вместе с ним спьяну натыкающимися на факел в коридоре. Но кому-то, наверное, захочется в это верить — верить, что он не один в своём кошмаре.

С другой стороны, боги были с ними здесь и сейчас, среди дохлых ворон и крови во рву. Они заставляли тени выть и распадаться на части, кровь делали водой, а дохлых ворон — действительно дохлыми. Жаль только, они не могли закончить всё раз и навсегда, оставляя это смертным, которые до сих пор так и не придумали, что же им делать, кроме как защищаться.

Он досчитал до девяноста и решительно выдернул Теона из-под воды, отвесив ему пару пощёчин — это всегда помогало тому прийти в себя. Парнишка закашлялся, пустил носом воду — таки глотнул сколько-то по дороге вниз, никак не мог научиться просто задерживать дыхание.

— Бог говорит, к нам идёт помощь, — прохрипел он. — Дай выпить, а?

Теон всегда пил после молитвы — солёная вода обжигала ему нос и горло, и только паршивая кислятина, которую северяне называли вином, могла заглушить ощущения от этого ожога. Сандор понимал: он тоже заливал свои ожоги вином, в конце концов. Раньше заливал. Септон Шейл справедливо указал ему, что привело это только к новым ожогам, а если бы не полумейстер с ведром песка — то как бы и не на тот свет завело.

Пить Сандор не перестал, но больше не напивался, и Теону не давал — молод тот ещё, жизнь на бухло переводить. Но от бутылки пополам раз в день ещё никто не помер, а половину этой Сандор уже выпил.

— Что там твой мокрый бог? — уточнил он, когда Теон вылакал свою сегодняшнюю меру и перевёл дыхание. — Какая помощь?

— Чтоб я знал. Надо с древолюбом посоветоваться, — вздохнул тот. — Боги, они говорят-то не по-людски. «Помощь идёт, — понимаешь ли, — но только от вас зависит, придёт ли она к вам».

— Зачем тебе древоёб, я тебе и так растолкую. Если кто-то к нам идёт, нам придётся отволочь с его дороги всю дохлятину, которая на него как пить дать кинется.

— Ну, он всё-таки вроде знаток. Ему вообще шорох ветвей толковать приходится, уж не знаю, как, — вздохнул Теон. — Всратые у них верования, у древолюбов, если между нас с тобой сказать. Вся эта идея, что враг отравляет корни и кроны, и только кровью можно исцелить эту скверну...

По мнению Сандора, человек, которого приходилось каждый день спасать от утопления заживо не имел права называть чьи угодно верования всратыми, но его мнения никто не спрашивал.

— Всё лучше, чем огнеёбы, те ещё и жгут всё, что встечают, — фыркнул он. — Видят бабу — жгут, дом — жгут, горшок ночной увидят — и тот сожгут, потому что ночью, вишь ты, темно и страшно.

— Хорошо, что их у нас тут нет, нам только пожаров не хватало, — вздохнул Теон. — Дядька мой, который не Родрик, а другой, однажды по молодости с этими краснюками сцепился. Позору было...

Они подошли к сердце-дереву, где сидел главный древоёб — или, как он сам себя звал, зелёный человек: старый гриб из тех, что рождаются с морщинами и потом не дохнут до победного. Как всегда, ковырял курицу своим каменным ножом — лорд Старк приписал старикана к кухонной челяди, столько он этих кур резал. Но Сандор не жаловался, он курятину весьма уважал, а чем её разделывали — не его беда.

— И что за позор? — спросил древоёб.

— Да нассал дядька в их костёр и погасил. Ещё хвалился, мол, «куда вашим кострам до нашей солёной воды». Бухой был, конечно. Это потом он утоп и за ум взялся — ну, попытался взяться, мой бог говорит, всё равно херня выходит.

— Есть такие люди, за что ни возьмутся — всё херня получится, — посочувствовал Сандор.

Древоёб покивал и припомнил какого-то бедолагу, которого как в детстве не пустили в их древесную семинарию на Острове Ликов, так он самостоятельно пытался себя в жречество посвятить, но выходили только ужасы и разрушения.

— В итоге заявился-таки к нам с повинной головой, ох мы из него кукуху выбивали дубьём, злая была кукуха. Батя мой говорил, ни на одном изгнании с тех пор таких ужасов не видал, как тогда. Красные глаза во всё небо, одержимые вороны, волки воют, кости драконьи под водой шевелятся... словом, примерно как сейчас.

— Думаешь, тоже кто-то пытается себя в жрецы посвящать, отче? — усомнился Теон.

— Чего не знаю, того не могу сказать — но связался он с той же самой вражьей силой, в этом я уверен. С богами, понимаешь, всегда так: если зовёшь по нахалке, без понимания и уважения, то и отзовутся те, кто нахальный и неуважаемый. Кура говорит, вы на Белый Нож собираетесь?

— Ага, на рыбалку, — отозвался Сандор. — Возьмём сети, свечки там, кадильницы... может, и ты нам чего полезного дашь, старый пень, — намекнул он.

— Может, и я дам, старый пень, — согласился тот. — Это вы хорошо придумали, с рыбалкой. Мои боги благословляют мясо, твои боги — хлеб, а мокрый бог пусть благословит рыбу, и от святой пищи все мы станем сильнее зла и сможем его одолеть и прогнать вон. А там лорд Старк знамёна соберёт и вернёт всё к должному и правильному.

— И не зудит тебе вот так делиться своим благословением с нами, а самому от септона хлеб брать? Я Блэквудов знавал, так они и за стол не сядут, если за ним молитва читана, — что он считал этих Блэквудов полными ебандяями, и говорить нечего, но все прочие старобожники прятались на Севере, обычаями своими не махали и носу оттуда не казали.

— Блэквуды! — дед махнул рукой: мол, что тут и говорить-то, и так всё ясно. — Я тебе что скажу, сынок: не будь как они, будь умным. Каждый выбирает, кому кланяться. Наши боги малы и голодны, да всегда рядом; ваши боги велики, да далеки. Мокрый бог только для мокрого человека, а до Единого поди докричись, он ещё дальше ваших семерых, и дела его не для нашего ума. Главное что?

— Что? — заинтересованно спросил Теон.

— Главное — Врагу не поклониться, как некоторые. Он-то любит, чтоб ему кланялись. Вот если кто святые деревья рубит и поганит, или септы жжёт, или в воду сцыт без стыда и совести — это точно его люди, гоните их в три шеи, а кишки мне тащите, я ужо знаю, что с ними делать.

— По веткам развесишь, как в Белой Гавани?

— Я что, Блэквуд? Они ж воняют, сынок. По веткам — это их чистить сначала надо, сушить, горохом сухим набивать, чтоб на ветру стучало красиво... замаешься, не те мои годы уже. У корней прикопаю.

Он ещё поковырял свою курицу и сообщил:

— А поймаете вы на рыбалке рыбу с косой, с мечом за душой, и у той рыбы в пасти — спасение от нашей напасти, так вот.