Полумейстер

11. Принудительный отдых

Утро началось с того, что Визерис заметил, что мир вокруг словно окутан лёгкой дымкой. Привычные предметы теряли границы, расплывались один в другом. Цепь сливалась с серой тканью мейстерской мантии, оконный переплёт растворялся в лучах утреннего солнца. Визерис встал с кровати и почти немедленно споткнулся о собственную пятку.

— Следовало ожидать, — сообщил ему мейстер Лювин, подавая руку и помогая подняться.

— Но я не болен! Я ещё позавчера говорил, я просто испугался! Не с чего мне болеть, и мне надо...

— Надо ему... — мейстер недовольно покачал головой, положил ему руки на плечи и без особого труда заставил сесть на койку. — Позавчера ты в самом деле испугался — и от испуга блевал три часа. А вот вчера вместо того, чтобы послушаться меня и дать себе отдых, полежал едва пару часов и за оставшийся день не присел и на четверть часа. Я тебе сколько раз говорил, Верис: душа и тело составляют одно целое! Уж не знаю, что такое внутри тебя творилось эти двое суток, что ты настолько измотал свою душу... береги свои секреты, если хочешь, но и себя береги. Как мейстер лорда Старка, я запрещаю тебе сегодня работать и запрещаю волноваться. Будешь лежать, есть, пить и вести лёгкие, радующие душу беседы.

Визерис уже собрался распланировать, как именно он сбежит и «покается» за испорченный фасад, когда мейстер Лювин безжалостно добавил:

— И чтобы ты, мой юный друг, не навредил себе очередной попыткой избежать необходимого отдыха, оставлю-ка я тебя под присмотром надёжного человека. Уж она-то тебя не отпустит.

Надёжнее Нянюшки в замке никого не было, это правда. И зануднее, пожалуй, тоже.

Под щёлканье спиц она негромко рассказывала поучительные истории — о зиме, что всегда близко, о мальчиках и девочках, которые не умели себя правильно вести, о героях и злодеях... их можно было любить или ненавидеть, но сложно было прослушать или забыть.

— Лучше расскажи про рыцаря, высокого, как Ходор, — попросил Визерис. — И его маленького друга, хитрого, как куница.

— Ты каждый раз просишь о них рассказывать, мой хороший, — рассмеялась Нянюшка. — Что толку ворошить память старухи?

— А что толку в историях о зиме и её обитателях?

— Сказки учат, мой хороший. Когда зима придёт, ты будешь готов встретить то, что она принесёт.

— Когда придёт зима, никакое знание не спасёт от холода, только огонь, шуба и шапка, — упрямо возразил Визерис. — А память о прошлом даёт возможности идти в будущее, не повторяя старых ошибок.

Они спорили не первый раз, и, уж конечно, не последний. Иногда он сдавался первым, иногда первой сдавалась она и дарила ещё драгоценный кусочек из жизни прадеда и его верного Дункана, который Визерис записывал свинцовым карандашом в той же тетради, где записывал странные сны и попытки перевода валирийских поэм — «Гнев воспой, Мераксес, Таштаргатиса грозного сына, что во гневе своём уничтожил союзное войско...».

Сегодня день был неудачный: Нянюшка отказалась отвечать, только поджала губы и сердито застучала спицами. Визерис листал тетрадку и вдруг вздрогнул.

«3/15 Снился нелепый сон: олень пасётся на лугу, рядом трахаются лев и львица. Что со мной не так?»

Он судорожно перелистал страницы, просматривая сны. Варис на площади с тряпичным драконом, зелёный огонь на чёрной воде — не то, всё не то... ему нужны были не дурацкая чушь, не кошмары.

«12/1 Снился маленький дракон, играющий с волчатами в богороще. Я начинаю привыкать к старкушатам? Потом пришёл львёнок с собакой и чуть не загрызли дракончика. Даже во сне хорошо не бывает долго».

Один раз — случайность. Два раза — тенденция.

Неужели ему, как Дейрону Пьянице, не повезло видеть вещие сны?

И если так, что ещё тут скрывает тайную истину?

«Видеть просто, — вспомнил он прочитанные где-то слова Дейрона, — сложно понять, без бутылки не разберёшься, а как разберёшься — без стакана осознание не переживёшь».

— Опять думаешь, мой хороший, — подала голос Нянюшка. — Тебе что сказали? Не думать, а то горячку мозга схватишь, как покойный Рикон. Он тоже всё думал, думал, книжки читал, а потом покашлял месяцок да и помер.

Визерис раздражённо закатил глаза.

— И не капризничай тут, мой хороший, — немедленно сказала та, сопроводив слова крепким тычком в бок. — Твоё дело не думать, а мейстера слушаться, и меня заодно. Давай лучше говорить. Когда люди болтают, им не до мыслей.

— Хорошо. Новости-то мне можно узнать?

— Сестра твоя выздоравливает, — пожевав губу, ответила нянюшка. — Но пока молчит, голос сорвала, бедняжка. Нет больше горя для нашей сестры, чем красоткой уродиться... король вот сегодня разбушевался. «Подать мне жену-изменщицу, — говорит, — да бросить её в темницу каменную, и братьев её с ней, и слуг не пожалеть». Суд будет судить. А сам весь день, как яблочко...

— Мочёное? — фыркнул Визерис.

— Да в том-то и дело, что нет, мой хороший. Как малый ребёнок, вместо вина да пива пьёт воду с вареньем. Благо, что варенья у нас в достатке...

Воркование Нянюшки и стук спиц, послеполуденная духота и далёкий гул голосов убаюкивали, веки тяжелели, и он заснул.

Снилось ему всё то же, что и всегда: хохот папаши, Рейегар с синими розами, огонь до небес, драконы в небе... а потом он увидел сороку. Та поймала сокола и выклевала ему глаза, а слепой сокол выклевал глаза волку и погнал его к обрыву.

Визерис попытался отогнать птиц, остановить волка, оступился, упал...

...и проснулся.