Полумейстер

170. Огонь и лёд

— Поджечь корабли! — как-то страшно, истошно прокричал Ауран внизу.

Его брат плотнее прижался к Визерису, вцепился в полы котты, аж повис на них. Здесь, на вершине донжона — точнее, того, что сходило за донжон в Дозоре-у-Моря — было безопасно. Можно было смотреть вниз, как землю покрывает белый туман, а в нём шевелятся неведомые твари. Как пытаются собраться во что-то, напоминающее боевые порядки храбрые дозорные под руководством Коттера Пайка. Как горят корабли, чтобы твари не могли подплыть на льдинах к причалу, и горят моряки на кораблях — лучше пожертвовать ими, чем пустить демонов на сушу.

— Огонь, драконье стекло и драконьи мечи, — сказал Абель. — Только они и берут эту нечисть. Бегите, лорд Дарклин, мы попытаемся прикрыть вам отступление.

Подняться на донжон, оттуда — на подъёмник — и наверх, на Стену, и по Стене как-нибудь добраться до Чёрного Замка. Как-нибудь. Вроде бы, там должна быть пара лошадей для срочных гонцов...

Подъёмник, разумеется, не работал.

Не диво — кому его крутить-то, когда все пытаются сражаться?

Для верности, Визерис ещё и перерезал своим кривым ножом верёвки: на всякий случай. Если они погибнут, дрянь не должна попасть наверх. Если они выживут — верёвки можно и починить.

Сердце колотилось как бешеное.

— Лорд Дарклин, лорд Дарклин, братик умрёт? — глаза мальчишки были на мокром месте.

Визериса больше волновало, что на корабле остался старик Балерион. Что кот его дорогой жены, переживший всё и всех, погибнет вот так вот нелепо. «Интересно, считать его похороненным по обряду Таргариенов или Талли? Сгорел, но на корабле...» — что за глупые мысли приходят в голову в такие минуты, когда надо думать что-то умное и серьёзное!

— Нет, конечно, — Визерис присел рядом с мелким, погладил того по серебристым волосам. — Он ни за что так тебя не подведёт. Он ведь тебя очень любит, правда?

— Угу.

— А мы не бросаем и не подводим тех, кого любим.

Ложь, конечно. Иначе мама была бы жива, а дядя Люцерис давным-давно похитил бы её у отца. Но на свете есть ложь, которую необходимо говорить и в которую необходимо верить шестилетним мальчикам.

— Стараемся не бросать и не подводить, — прибавил он, потому что всё-таки врать маленьким было неправильно.

Шиповник соскользнул с его шеи вниз по руке, чтобы ткнуться мордой в щёку мальчишки, и Визерис осознал, что ему не место здесь, наверху. Совсем не место.

Нечисть уничтожают огонь, драконье стекло и драконье железо... драконий огонь тоже должен быть хорошим оружием.

Но Шиповник едва держался на крыле, бросать его вниз и надеяться, что он справится один было жестоко и бессмысленно.

Но и оставлять совсем одного шестилетнего Монтериса здесь, на семи ветрах... тоже не лучший вариант.

Если бы можно было дать ему какое-нибудь поручение — очень важное поручение, которое поможет ему держаться, не бояться и быть сильным... тогда можно было бы и отдать ему нож, например.

Пронзительный крик чуть не сбил его с ног, а вот удар чего-то мягкого в спину — всё же сбил, и он препротивно расшиб колено, разодрав штанину о шершавый камень.

— Мяу, — мрачно и укоризненно сообщил ему Балерион, висящий чуть над землёй в когтях гигантской летучей мыши Уэнта.

Он бежал вниз, вниз, вниз, перепрыгивая через ступеньки, и чем ниже, тем больше было на ступенях льда, хотя ещё утром день был очень тёплым для этой местности. Лёд был на ступенях, лёд был на камне стен, мелкой взвесью он висел в воздухе... раньше Визерис думал, что любит снег, раньше зима была его любимым временем года, но сейчас, поскальзываясь, падая и продолжая бежать, он ненавидел холод со всей силой своей драконьей души.

Судя по раздражённому скрипу Шиповника — он тоже.

Наконец бег ему надоел, он подтянулся на подоконник, перебросил ноги наружу и спрыгнул — из окна на крышу какой-то хозяйственной постройки, с неё на телегу и наконец на землю, покрытую всё тем же мерзким скользким следом от белого тумана.

Ничего. Ничего, это ненадолго.

Теперь надо было, протискиваясь через ряды сражающихся и оставшись в живых, забраться повыше — но не слишком высоко. Может быть, стоило не слезать с телеги и попробовать подкатиться поближе? Но нет, она давала недостаточный размах. Пришлось карабкаться на покрытую льдом дворовую кузню — место правки гнутых мечей и подковки лошадей. Дважды он сорвался, но всё-таки справился.

Наконец-то.

Он громко-громко крикнул:

— Назад! Назад, немедленно! — и, дождавшись, когда люди отступили, сорвал с завязок один из своих заветных мешочков и пустил по ветру чёрную пыль для фейерверков. Хорошая штука: взрывается, если закупорить, и отчаянно ярко горит на воздухе.

Шиповник дохнул огнём — и Визерис зажмурился, закрыл ладонью нос, чтобы не чувствовать проклятый запах горящей человеческой плоти. Потому что даже мёртвая плоть горит, как живая, и пахнет почти так же, только с мерзкой гнильцой, которой никогда не бывало у отцовских костров, там было только свежее, свежее мясо, и крики, такие громкие и страшные крики — это мама кричала и молила пощадить её, а потом кричала уже без слов...

Он пришёл в себя от того, что на него, свалившегося с кузни и скорчившегося, навалилось человеческое тело, ещё живое, но стремительно холодеющее.

И от холода, который сжимал сердце, как приступ боли.

Яркие, синие, на него смотрели глаза — глаза существа, прекрасного и страшного, как сон, облачённого в доспех из тёмного льда, с короной из инея в похожих на лоскут метели волосах. Существо не испытывало ни гнева, ни ярости — ничего, даже интереса. Оно выдернуло похожий на сосульку меч из тела человека, что закрыл Визериса собой и остановилось, словно размышляя: добивать или само помрёт?

Шиповник лежал на земле рядом, раздавленный весом мороза, беспомощный и жалкий. У него не осталось огня, он выдышал весь ради того, чтобы мерзкий недобрый лёд усыпало пеплом нечисти. Славный, милый Шиповник.

— Не надо умирать, мой хороший, — Визерис погладил дракона по спине и тот шевельнулся, обвивая его руку. — Не надо. Надо бежать. Тогда у тебя будет всадник и друг, кто-то другой, кто-то достойный... — обещал он.

Драконы меняют седоков, это люди не могут менять драконов.

Он не хотел умирать, совсем не хотел. А кто хочет? Но у него не было драконьего железа, обсидиана и даже огня. Ничего, кроме молитвы — Неведомому и немножко Отцу, ибо тот хозяин небесного пламени, и вдруг богам будет угодно сохранить ему жизнь?

Он продолжал гладить Шиповника, тот продолжал карабкаться вверх по его руке вместо того, чтобы бежать прочь. Человек, пронзённый сосулькой, попытался воткнуть моряцкий кинжал в ногу твари и кинжал разлетелся на осколки, впившиеся в голые руки так, что пошла кровь.

Кровь падала на золу и снег и дымилась на холоде, и Визерису пришла в голову безумная мысль, из тех, что приходят в безвыходных ситуациях.

— Rhae isin ve'sereg, — произнёс он тихо, потом повторил твёрже: — Rhae isin ve'sereg(67)!

Он размазал кровь по ладоням, хохоча от безумия своей мысли, и прижал их к лицу твари, которая даже не отшатнулась — конечно, ведь ей нечего было бояться.

Ладони обожгло, но он не убрал их, продолжая шептать, как заведённый: «Rhae isin ve'sereg».

Его ладони горели, но под ними что-то плавилось и стекало вниз, вниз, как течёт вода, как течёт песок, как течёт время. Rhae isin ve'sereg.

А потом наконец стало можно дышать.