Полумейстер

186. Последняя охота Кровавого Ворона

Гигантский, трёхглазый, чёрный ворон парил в пространстве меж звёзд, закрывая от Бриндена луну и солнце, деревья и воды.

Сколько лет он слушал его карканье? Сколько лет верил каждому слову, словно святому преданию?

Один выстрел — и на троне остался достойнейший. Разве это не стоит проклятий? Один выстрел — и больше никакой войны!

Ему стоило уже тогда понять, что ворон лжёт. Тогда, и потом — в одиннадцатом, в девятнадцатом... но ворон был так огромен, а Бринден был так мал и так слаб, что проще было кивать и верить, обманывать самого себя, что у страшного греха хотя бы был смысл, что душу и глаз он отдал не вовсе зазря.

— Богу не нужна твоя душа, отец. Если ему нужна твоя душа — это не бог.

— А кто же?

— Великий Иной, конечно. Ведь он с самого начала был человекоубийцей, пожирателем душ, отцом лжи.

— А что нужно богу, по-твоему?

— Акору говорила, ему ничего не нужно, он ведь бог. Но он хотел бы нашей любви и преданности — как родители хотят любви своих детей.

— Наши боги — это только мёртвые колдуны, дочка. Мёртвые колдуны, застрявшие между жизнью и смертью на тронах из корней чардрев, покрытые пылью и плесенью, истлевшие заживо и всё ещё видящие. Мерзость, верно?

— Думаешь?

— А ты считаешь иначе?

— Я считаю, что это слишком мерзко, чтобы быть всей правдой. Слишком похоже на очередной уродливый конструкт, который Великий Иной построил на пути к истине, чтобы напугать и отвратить идущих. Ему ведь не дано даже лгать как следует, это ведь тоже творчество. Он может только искажать правду. Эйнис, мой дорогой брат, говорил, что ушедшие могут говорить с верующими через шелест листьев и шёпот травы, что предки могут выйти из чардрева и сидеть с потомками за одним столом. Он был прав?

— Я думал, он вырос семерянином.

— Да, но он слушал своего ворона и часто молился среди деревьев. Я много думала в пути, мне кажется, наш бог — Животворящее Пламя — не может желать гибели другим добрым богам, пока те не желают гибели людям. Пока те остаются добрыми и не служат Великому Иному.

— А ничего, что ваш бог требует сжигать чужих богов и родных детей?

— Я думаю, это тоже ложь Великого Иного. Как мёртвые колдуны. Я уверена: он соткал по обману для каждой веры, чтобы никто не мог встать против него в последнюю битву. Чтобы никто не поверил, когда запоёт труба. Для одних он подменил Животворящее Пламя смертоносным, для других — голоса предков голосами злых чародеев, для третьих...

— Труд рыбака и моряка вечной погоней за добычей, — Бринден видел в её словах правду, горькую, как микстура от кашля. — Превратил проводников в наёмных убийц, внушил верующим, что их Вера — лишь пустая обрядность... всё это очень логично звучит, но что с этим предлагается делать нам? Мне и тебе?

— Не смиряться, — ответила она. — И служить своим избранным богам так, как мы обещали. Разве не очевидно?

Крылья от горизонта до горизонта, и уродливая голова, и клюв, который легко мог расколоть любую скалу, — но Бринден стоял прямо и ровно.

Он больше не боялся.

Он думал о брате, который вырастил его детей сильными, умными и любящими. Думал о другом брате, который простил ту самую подлую стрелу и шутил с ним, словно ничего не случилось. О Шире, своей прекрасной Звезде Морей, серебряной и сияющей, которая любила его вопреки всему даже сейчас. О Дейроне, заменившем ему отца, о сварливом Мейкаре, о благочестивой тётушке Нейрис.

Обо всей этой невыносимой, шумной, болтливой толпе родственников, которые самым наглым и отвратительным образом отказывались дать ему положить свою — и чью бы то ни было ещё — жизнь на алтарь спасения мира и служения мудрому Трёхглазому Ворону, который всегда готов поделиться замечательными истинами из любой сферы бытия. Который лучше всех знает, как бороться с Врагом и единственный готов направлять последнего древовидца по единственно верному пути.

Тому самому, с кашей из мозгов и безногими мальчиками.

Наложив стрелу на тетиву — белую стрелу на чёрную дугу — он поднял лук и прицелился.

— Это, внучек, не просто лук. Мой младший принц носил его на дорнийской войне, — благоговейно сказал старый сьер Джонас Блэквуд, поднимая с пола оружейной прекрасное оружие из драконьей кости, чёрное, с густым золотистым блеском внутри. — Никому он не давал его в руки, кроме невесты своего брата леди Мэрайи.

— Кузины Мэр? — удивился маленький Бринден.

— Так и есть. Мой младший принц любил её всем сердцем, и непременно женился бы на ней, не забери его Неведомый в неурочный час. Откуда ты хоть узнал-то, где этот лук искать?

— Мне сказал септон Аддам, — просто ответил он. — Который живёт в дворцовой септе. Чтобы я его нашёл и взял себе, потому что хорошее оружие не должно лежать без дела, а у меня руки и глаза хорошего стрелка. Как думаешь, дед Джос, он правду говорил?

Подарок святого короля — доброго призрачного септона, который так заботился о маленьком сыне своего убийцы — лежал без дела долгие годы, ведь потеряв глаз, Бринден потерял и право зваться лучником. Да и не только в глазу было дело, прямо сказать...

— Ты осторожнее тащи, оглоед! — кузен Мейкар шипел, как масло на раскалённой сковороде. — Больно же!

— Догадываюсь, что не приятно, — буркнул Бринден. — Ничего, сейчас вынем. Экая дрянная штуковина, кто такие стрелы делает? Как нарочно, чтоб с собой побольше мяса захватила!

— Кто-кто, сраные дорнийцы и их сраные Айронвуды, — отозвался сквозь зубы кузен. — Ничего, я в тебя верю. Если ты у трупака можешь выяснить, что с ним при жизни было, то сможешь и меня не покалечить. Не зря же ты за нами на эту войну попёрся!

Хамло, конечно, несусветное был этот Мейкар, и вечно лез командовать, хоть и старше всего на год. Но Бринден никогда не позволял себе ругать больного, он только коротко коснулся кусочка белой коры, что висел у него на шнурке на шее, и осторожно вонзил скальпель в повреждённую ногу.

Он ведь не кто-нибудь, он хирург!

После Краснотравной руки у него стали дрожать, как у горького пьяницы — с мечом такому ещё можно выйти в бой и не опозориться, но взять в руки лук или скальпель? Никогда.

Да и здоровье стало не то, словно что-то пило у него те немногие силы, которые ему даровали от рождения добрые боги.

Хотя почему «словно»?

Стрела сорвалась с тетивы, белой молнией ушла навстречу тьме, вонзилась в гигантский шар-глаз. Такую мишень не пропустить даже с трясущимися руками, даже с одним глазом. И ещё одна, и ещё — всего три, как завещал Брандон Сноу.

За потерянную семью.

За угасшее зрение.

За неверные руки.

За жену и дочь, которых он сам же прогнал.

За счастье, которого не было.

За горе, которое он принёс самым любимым.

И чёрная тень рухнула, погребая его под собой.

Кто-то схватил его за запястье, помогая подняться. Тот самый старик, древесный септон — теперь Бриндену казалось, он видел его раньше: в богороще Рейвентри, может быть даже в Королевской Гавани... сотни лиц тихих и преданных служителей старых богов соединились в его лице, сотни глаз смотрели его зелёными глазами.

— Я ведь говорил, — сказал он, — не всё для тебя потеряно, Бринден Риверс.

— И что теперь?

— Теперь? Теперь придётся жить. За всё надо платить, знаешь ли. Ты выбрал себе семью и родителей — нельзя вот так просто их бросить. Будь им хорошим сыном, молодой Болтон. Хорошим, любящим сыном.

Бринден проснулся у корней сердце-дерева в богороще и с ужасом увидел, что из пруда на него смотрит лицо, которого он не видел долгие годы.

Только глаза — они изменились, стали из красных льдисто-голубыми.

— Ворона, — хрипло сказал он. — Мне надо отправить ворона...