Дмитрий Донской. Зори над Русью

2. НА БЕРЕГАХ СЫР–ДАРЬИ

Над умирающим жаром мангала [273] кое–где еще пляшут живые голубоватые огоньки. Но все больше пепла на углях. На решетчатых стенах юрты тускнеют отблески. По юрте ползет угарный запашок. Пора бы и на покой, но кто же уйдет, пока акын, трогая жильные струны домбры, рассказывает напевно о святом Хизре, что пришел ныне на берега Аральского моря, в самое сердце Ак–орды. [274]

— В рваном пурпурном халате идет Хизр по оснеженным пескам… Узнайте его, правоверные, откройте перед ним вход в юрту… У того, кто накормит и согреет старца, вечно будет вода в арыке, и бараны его будут жиреть, и кобылы принесут резвых жеребят. В рваном пурпурном халате идет святой Хизр по пескам Ак–орды… Узнайте его, правоверные… Мир и счастье ждет того, кто приютит его… Счастье и мир…

Опять и опять повторяет акын, как припев, слова о мире и счастье, перебирает тонкими пальцами лады на длинной шейке домбры. Только две струны у домбры, но напев акына звучит каждый раз по по–новому.

— Идет, идет святой Хизр по пескам…

И никому невдомек, почему захожие акыны ныне запели по кочевьям о святом Хизре. Почему все акыны приходят с заката, следом за верблюжьими караванами, идущими из Кок–орды? Звенят струны домбр, и, словно по ветру, летят по Ак–орде вести:

— Видели святого Хизра на берегах Яика.

— В бесплодных песках, на караванной тропе испил он солоноватой воды из заброшенного колодца.

— Там, где зимний прибой Арал–моря ревет у желтых берегов, святой Хизр провел ночь в бедной юрте.

Летят вести. Идет по пескам Ак–орды святой Хизр. Бормочут о том по кочевьям.

А тем временем старый Хизр и в самом деле подходил к столице Ак–орды. [275] Уже белели вдали, замыкая плоскую равнину, вершины хребта Кара–Тау, уже чаще попадалось жилье, но еще чаще на пути Хизра лежали развалины и сухие арыки. Хизр шел по пескам, слегка припорошенным снегом, с трудом вытаскивал ноги, увязавшие порой по щиколотку, а сам глядел и глядел все подмечающим взглядом. Мертвые камни, мертвые пески, истлевший прах былого. Второе столетие перевалило за половину, а времени и до сих пор не под силу стереть следы сокрушительного удара, нанесенного сыном Чингисовым Джучи–ханом.

Но не только развалины видел Хизр. Вон впереди голубым чудом встал ханский мавзолей Кок–Кесене. [276] Тяжелый куб, одетый в синие изразцы, над ним — восьмигранник в голубых изразцах, а еще выше — легкий шестигранный барабан, несущий остроконечный купол.

Проглянувшее на миг солнце озарило грани, углубило тени, весь Кок–Кесене вспыхнул, как драгоценный камень, но зимние тучи сомкнулись, бирюзовая сказка потухла.

У самого мавзолея Хизра окликнул караул.

— Куда идешь, старик?

Труден был путь Хизра, долго шел он, устало опустив голову, треух совсем сполз ему на брови, и, услыхав окрик, он не сразу выпрямил ноющую спину, не сразу взглянул из–под волчьего меха на нукеров, а когда распрямился, то молча распахнул бараний кожух.

Увидав под ним старый пурпур, нукеры окружили старика.

— Никак сам святой Хизр пришел к нам в Сыгнак?

— Тебя–то и надо, тебя–то и ловим.

— Давно ждут тебя в Сыгнаке!

Молча, со спокойным достоинством Хизр посмотрел вокруг и опустил голову. В спину толкнули:

— Озираешься! Почуял? Бывалый.

— Шайтанов вражды из бутылки времени выпустить задумал!

— Смуту пришел сеять, Мамаев посланец!

Хизр тяжело оперся на посох, разлепив сухие, обветренные губы, промолвил учительно:

— Сказал пророк: «Смута спит, да проклянет Аллах того, кто разбудит ее!»

Старый татарин с бурым шрамом поперек лица шагнул к Хизру и ответил в тон ему:

— Берегись, святой Хизр, как бы Аллах не проклял тебя. Да сбудется речение пророка. Идем…

Окруженный кольцом нукеров, Хизр шел к Сыгнаку. Знал он, что неладно делает, а не мог не поворачивать голову, не посматривать искоса назад. Даже бессмертному Хизру жутко чуять два копейных острия за спиной.